Лики Японии - Берндт Юрген - Страница 21

Эти стихи написал Ки-но Цураюки — великий поэт Японии начала X века.

На Хоккайдо и на северном побережье Японского моря зимой выпадает много снега: два-три метра считаются нормой. На севере зимой, особенно в феврале, довольно холодно, однако днем под действием солнечных лучей температура значительно повышается. Лишь на севере острова Хонсю средняя температура января и февраля опускается ниже нуля. Снег может выпадать даже на крайнем юге, и тогда покрытые снегом бамбук и пальмы являют собой незабываемое зрелище.

В марте приходит весна, но уже в феврале начинает цвести слива. В «Маньёсю» («Собрание мириад листьев»), обширнейшей, восходящей к середине VIII века антологии японской поэзии, которая включает почти пять тысяч стихотворений, имеются такие строки неизвестного поэта:

На смену белому цветению сливы приходит красный цвет персиковых деревьев и ярко-розовый — японской вишни. Но то, что так расточительно цветет, как правило, не плодоносит.

Своеобразие климатических условий Японии определяется растянутостью островной дуги Японского архипелага, а также ее узостью (ни одна точка Японии не отделена от моря более чем на 250 километров), сильной горизонтальной и вертикальной расчлененностью территории, омываемой обоими крупными морскими течениями, и местоположением между самым крупным материком и величайшим водным пространством. Саппоро, например, расположено на 43-м градусе северной широты, что соответствует в Европе французской Ривьере. В Саппоро, однако, слой снега в два-три метра считается обычным явлением. Средняя температура января составляет здесь минус 5,5 градуса по Цельсию, а в Токио — плюс 5,5 градуса.

Во всех странах средней полосы знают четыре времени года, но нет, пожалуй, пи одного другого народа, кроме японцев, в культуре которого так многогранно и полно отразилось их чередование. Не начать письмо словами «кисэцу-но котоба» (высказывание о времени года) было бы неуважением к традициям. И совершенно немыслимо написать стихотворение в классической форме, не вставив в него слова о каком-нибудь времени года. Долго ли еще продержится столь тесное единение с природой, когда так стремительно меняется весь образ жизни и естественный окружающий мир становится все более искусственным?

Когда божественная чета Идзанами и Идзанаги создавала Японский архипелаг, она не скупилась ни на красоту ландшафтов, ни на обилие плодов земли и морей; правда, муками она также не обделила своих потомков. Она, очевидно, не подумала о том, что миллионы ее потомков будут нуждаться и в природных богатствах иного рода. На Кюсю и Хоккайдо есть уголь, но невысокого качества; имеется еще сера, немного нефти близ Ниигаты и Акиты, природный газ, лигнит. Рудники по добыче железа, золота и меди почти исчерпаны. Идзанами и Идзанаги ценили, вероятно, в природе одну лишь красоту.

Копирование или творчество?

Копирование или творчество? Правомерен ли такой вопрос, после того как речь шла о суперэкспрессах, не имеющих себе равных на земле, о туннелях и высочайших небоскребах, создающихся в одной из самых сейсмических зон земного шара, когда весь мир осведомлен о производственной мощи японской промышленности и совершенстве ее технологии? Но попытаемся ответить на него. Возможно, это будет несколько отвлеченный ответ, но постараюсь подкрепить мои умозрительные заключения цифрами и фактами.

В начале восьмидесятых годов прошлого столетия молодой император Муцухито (Мэйдзи) решил в доказательство своей приверженности новому веянию устраивать балы на манер королевского двора в Вене. Грациозные японские придворные дамы появлялись на этих балах в роскошных европейских нарядах, однако корсеты надевали поверх платьев! Возможно, подобное и случалось иногда. Во всяком случае, об этих событиях столетней давности не без иронии рассказывают сами японцы. Однако сегодняшняя японка в одежде европейского покроя чувствует себя не хуже, если не лучше, чем в традиционном кимоно, и выглядит не менее элегантной, чем европейская женщина. Токио все больше и больше становится центром международной моды, и не только женской. Нет больше места для снисходительной улыбки. Однако в Европе на оперных сценах мадам Баттерфляй иногда появляется в кимоно, которое создала фантазия художника-костюмера и не имеет ничего общего с настоящим. Японцу, глядя на такое «кимоно», трудно удержаться от улыбки. Все поменялось местами!

В начале двадцатых годов нашего столетия Японию посетил один инженер-европеец, чтобы установить здесь машины своей фирмы, и у него не оказалось под рукой нужного винта для какой-то детали. Тогда он, не долго думая, достал гвоздь, загнул его и употребил в дело. Как же был удивлен наш инженер, когда несколько лет спустя он вновь приехал в Японию и увидел, что его машина была тщательно воспроизведена в нескольких экземплярах, притом с загнутым гвоздем на месте когда-то утерянного винта!

Подобного рода анекдотов рассказывалось немало, причем чаще всего с целью заострить внимание на том, что японцы — нация нетворческая, что они способны чрезвычайно умело все копировать, но не в состоянии создать сами что-либо оригинальное. Человеку, чьи представления о Японии сложились, скажем, в двадцатые годы, это кажется само собой разумеющимся, и он будет отстаивать подобную точку зрения, приводя множество примеров из собственных наблюдений. Но человек, для которого Япония ассоциируется с такими понятиями, как полупроводники, электроника и т. п., возможно, скажет: «К чему эти россказни?» Об этом уже много написано, в том числе и самими японцами. Книгами на эту тему можно было бы укомплектовать довольно обширную библиотеку.

Если бросить взгляд на духовную историю Японии, станет очевидным, что в ней напрасно искать великие философские системы, которые, базируясь на познании законов природы, привели бы к основополагающим научным выводам о вселенной, к тому, «что сохраняет ее изнутри». Философские системы, опирающиеся на научно-критическое мышление, здесь так и не появились. Вместо этого можно обнаружить своего рода философию морали, носящую, как правило, прагматический характер. Однако даже она возникла не в Японии, а в Китае, а оттуда была заимствована, так же как и многие другие духовные ценности, например буддизм, который в своей китаизированной форме проник в Японию главным образом через Корею, конфуцианство, письменность, искусство и многое другое.

Четыре системы оказали решающее влияние на Японию, и пи одна из них не является системой японского происхождения. Это буддизм, полностью господствовавший в духовной жизни страны с VII до XVI века; конфуцианство, проникшее в XVII веке во все сферы жизни японского общества; христианство, добившееся в конце XVI — начале XVII века, а затем еще раз в конце XIX века некоторого влияния, и, наконец, марксизм, распространившийся в Японии после первой мировой войны.

На протяжении всех фаз развития духовной истории японцы не оформляли свои мысли в философские системы, предпочитая выражать их в конкретных литературных произведениях. С незапамятных времен больших высот достигло искусство стихосложения. Оно как бы взяло на себя функцию философии, но литераторы от этого еще не становились философами. Правда, время от времени появлялись философы-дилетанты. Склонность ко всему эмоциональному, часто сентиментальному, к чувственно-конкретному была всегда сильнее, чем тяга к логике, абстракции и систематизации. История о Фаусте едва ли мыслима в японской литературе, скорее там появилась бы история молодого Вертера. Философский роман японская литература обрела лишь после 1945 года.