Черное зеркало - Волузнев Юрий - Страница 67

Вот в честь него, этого шамана, я и провожу этот ритуал…

— Страшный был шаман? — спросила Лариса.

— Страшный! — коротко бросила Хильда. — Не спрашивай о нем никогда…

Она снова закурила. Помолчала некоторое время.

— В итоге правдами и неправдами, как видишь, в Ленинграде оказались. С хорошими документами и добрыми именами… Пожалуй, и достаточно об этом.

Вдруг резко повернулась к Ларисе:

— Так что ты, милочка моя, больше таких фокусов не выкидывай! Ты еще многого про меня не знаешь. И не надо тебе ничего знать. Только одно. Против меня не иди.

— Страшная ты. И злая, — прошептала Лариса.

— Только не для тебя, — отрезала Хильда.

— Не для меня?.. Неужели ты полагаешь, что я стану такой же, как ты?

— Если захочешь…

— А если не захочу?

— Зря спрашиваешь. Ответ сама знаешь. Подвал. — Хильда пристально взглянула в глаза Ларисе. — А во-вторых, ты хочешь. Я знаю.

Лариса подняла глаза, полные слез:

— Хильдочка, пожалей… Не делай этого…

— И не подумаю. Замолчи! Ты мое создание, креатура. Ты моя вещь, в конце концов!.. Что же ты хочешь, опять с бандитами якшаться? Под забором где-нибудь, без имени, без жилья околеть?.. Нет у тебя иного выхода! Запомни! Если не будешь со мной, то в твоем положении мой подвал для тебя — милосердие!..

Хильда помолчала, затем каким-то странным шепотом добавила:

— Тем более что скоро тебя начнут искать. Именно тебя.

— Почему?

— Потому что кассету я так нигде и не нашла. Она исчезла, и, в чьих руках находится, я не имею ни малейшего представления. Вот почему. Но раз ты снова со мной, то мне до этой кассеты дела нет. Пусть смотрят, кому захочется. К вашему общему другу, — Хильда с ядовитой иронией посмотрела на Ларису, — к Барину вашему сразу не догадалась зайти. А когда опомнилась, поздно было. Но по всему видать, и тот, и муженек твой самого главного в ней так и не увидели. Тебя во всей твоей красе… Эти кассеты не для тебя снимались. А для тех, кого припугнуть следовало. И заставить делать то, что я от них потребую. Как, например, ту дуру, которая из окна сиганула. Ты — это ты. Тебе нечего бояться. Это они тебя теперь бояться должны.

— Но я же ничего не соображала, — попыталась оправдаться Лариса. — Я не хотела ничего этого. Ты же меня опоила чем-то…

— Сначала — да. Несколько раз опоила. А потом… — Хильда многозначительно посмотрела на нее. — Потом просто сок наливала. Гранатовый. Так ведь?

Лариса смутилась:

— Да, я чувствовала… Но все равно…

— Так что не притворяйся, милочка. Тебе это понравилось. Власть. Кровь… И бежала ты не от меня, а от себя самой. Узнала наконец, кто ты есть на самом деле. В черном зеркале души свое истинное «я» увидела… Но ты своего добилась. От себя убежала. Нет теперь Ларисы Липской. Есть Верховная Жрица Луны. Вот кто ты теперь. Так что прими это как должное…

Хильда замолчала. Потом резко подрулила автомобиль к обочине и, опустив руки, медленно повернулась к Ларисе. И совершенно изменившимся голосом прошептала:

— Поцелуй меня…

Лариса удивленно заглянула ей в глаза. Из леденяще холодной голубизны тянулись к ней какие-то доселе неведомые, искрящиеся лучи, одновременно зовущие и умоляющие.

— Но ты же сама сказала, что не подпустишь меня к себе, — пробормотала она. — Я не умыта…

— Пусть… Целуй…

Лариса обняла ее, и губы этих странных любовниц слились в долгом и нежном поцелуе…

Сознание медленно угасало. Окружающее заволакивалось прозрачной пеленой искрящегося тумана. Течение мысли прерывалось. Внутренний голос невнятно нашептывал какие-то бессвязные фразы.

«Да и что же это, как не желание любить и ласкать самое себя? — шептал он. — Любить то, что любишь в себе… Что же это в итоге, как не жгучее желание преодолеть невозможное?.. Желание отдаться себе самой или обладать самою собой?.. Что же это такое, как не любовь к собственному образу, к своему отражению в зеркале любви?.. Юный Нарцисс умер, не имея возможности во всей полноте своего желания излить переполняющее его чувство прекрасному отражению… А разве та мраморная печальная статуя не ожила на мгновение, чтобы вернуть тебе твой жаркий, полный горячей истомы, сладостный поцелуй?..»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Перед внутренним взором Ларисы вдруг явственно предстала увиденная много лет назад мраморная скульптура, украшающая чье-то старинное надгробие. Случайно замеченная Ларисой на каком-то городском кладбище и почему-то настойчиво притянувшая к себе ее внимание.

Это было изображение прекрасной коленопреклоненной девушки. Лариса подошла поближе, чтобы получше рассмотреть статую, и вскрикнула от неожиданности. Ей вдруг показалось, что это она сама. Печальное лицо мраморного изваяния в точности, словно отражение в зеркале, повторяло черты самой Ларисы…

Завороженная, она долго стояла перед статуей. И внезапно, в каком-то стремительном порыве, крепко поцеловала ее мраморные губы. И отпрянула в ужасе.

Ей показалось, что статуя ответила поцелуем…

Несколько дней Лариса ходила как завороженная. Все мысли, как бы далеко они ни находились, в конечном итоге словно каким-то неведомым магнитом притягивались к поразившей ее в самое сердце картине: кладбище, надгробие… И она сама, изваянная из мрамора, коленопреклоненная, скорбящая о ком-то… Быть может, о себе самой?..

Она вспоминала известный в литературе сюжет об ожившей статуе. Припоминала и «Венеру Ильскую» Проспера Мериме, и «Флорентийские ночи» Гейне, и, как наиболее древний из известных ей памятников литературы, поведавший об этой удивительной статуе, — «Римские деяния»…

Кончилось тем, что Лариса в итоге примирилась с неожиданно пришедшей к ней мыслью о том, что именно она и похоронена в этой могиле, и эта мысль, постепенно нанизывая друг на друга нескончаемые звенья этой странной логической цепочки, порождала сомнение в собственном земном существовании. В этом фантасмагорическом, каком-то ирреальном состоянии души ничто уже не могло помешать ей полностью погрузиться в мир таинственных грез и неудержимой фантазии…

Стремящаяся к какой-то особой, неземной красоте, напоенная феерическими видениями, навеваемыми ей строками античной поэзии, воспевавшими красоту земной и божественной любви, Лариса с ранней юности упивалась стихами Сафо, с упоением читала о древнейших культах Афродиты, Астарты, Кибелы, Весты и душою своей, внутренним зрением видела и осознавала себя жрицей этих великих богинь, мечтала о необузданных эротических посвящениях в храмах, наполненных таинственными откровениями божественного экстаза…

Именно в этот момент в ее жизни и появилась Галина Николаевна.

Когда в их класс пришла новая преподавательница биологии, Лариса не обратила на нее никакого внимания. Ну красивая, очкастая, какая-то высокомерная и невероятно, до жестокости строгая… Последнее особенно напугало не слишком прилежную ученицу. И поэтому Лариса усиленно налегла на изучение этого, казалось бы, малоинтересного предмета. И неожиданно для себя вдруг увлеклась им. И даже до такой степени, что стала отличницей.

Галина Николаевна отметила Ларисино усердие, начала благоволить к ней и мало-помалу сделала ее своей любимицей. Как-то раз зашла в дом, поближе познакомилась с семьей Липских и со временем стала другом этой семьи.

Кроме цветов, животных и всего прочего, что так или иначе было связано с предметом биологии, Галина Николаевна была прекрасно эрудирована в литературе, особенно в античной и немецкой, в искусстве, и родители Ларисы не могли нарадоваться тому, что их дочь оказалась под опекой столь интеллигентной, обаятельной и во всех остальных отношениях достойной дамы.

Галина Николаевна осталась их другом и после того, как Лариса окончила школу и по доброму совету своей наставницы поступила на классическое отделение университета.

Семьи часто обменивались визитами и не раз вместе отдыхали на даче у Липских.

По настоянию родителей, что, мол, надо как-то определяться в семейном плане, Лариса вышла замуж. Вначале все эти хлопоты, приготовления к свадьбе и перспектива чего-то нового несколько заинтересовали ее. Природный инстинкт заставил вспомнить о каких-то общепринятых традициях, о продолжении рода и обо всем тому подобном.