До самой смерти... - Макбейн Эд - Страница 31

Мейер Мейер и Боб О'Брайен, при том, что они были профессионалами, выслушали подряд двенадцать раз «нет», прежде чем услышали первое «да».

Это «да» привело их на улицу, параллельную Чарлз-авеню. На крыльце двухэтажного каркасного дома они услышали второе «да» от пожилого человека со слуховой трубкой и почувствовали, что удача, кажется, повернулась к ним лицом.

– Вы не видели, как здесь проходил мужчина с футляром для тромбона в руке? – спросил Мейер в лучших исследовательских традициях.

– Что? – проорал в ответ старик. – Я плохо слышу.

– Человека с футляром для тромбона?

– У меня есть в доме, если вам нужно, – ответил старик.

– Тромбон?

– Он самый. На столике в прихожей. Просто наберите номер, который вам нужен. Вы ведь не собираетесь звонить в другой город?

– Нет-нет, тромбон, – сказал Мейер терпеливо. – Музыкальный инструмент.

– Ах, тромбон. Да-да. И что вас интересует?

– Его никто не проносил мимо вас?

– Вы имеете в виду того парня, который проходил здесь днем?

– Вы его видели?

– Да. Прошел мимо меня в том направлении.

– Спасибо, – поблагодарил Мейер. – Это просто здорово. Так, как вы, нам никто не помог.

– Сам ты, мистер, оглох, – возмутился старик. – Вот и помогай после этого всяким!.. – он в ярости отвернулся.

Опускалась ночь. Небо было похоже на многоцветную чашу: на западе, там, где солнце ушло за горизонт, оно было бледно-голубым, повыше – синим, цвета матросской форменки, а совсем вверху – почти черным, усеянным звездами, как бархатное платье с алмазными блестками какой-нибудь сексуальной блондинки из ночного ресторана.

– Здесь ведь где-то недалеко живут родители Стива, кажется? – спросил О'Брайен.

– Да, на Чарлз-авеню. Это следующая улица отсюда, – сказал Мейер.

– Думаешь, мы приближаемся к их дому?

– Что касается меня, то я приближаюсь к состоянию прострации, это точно.

– Вон еще один клиент, – О'Брайен указал на игравшего у обочины мальчишку. – Будем его расспрашивать?

– Мы ведь пока расспрашивали всех подряд. Зачем же нарушать традицию?

На вид мальчишке было лет восемь. Он сидел на корточках и подбрасывал вверх перочинный ножик, внимательно наблюдая, как тот падает рукоятью вперед на крошечный пятачок земли перед ним. Похоже, ему не приходило в голову, что, чуть изменив наклон, можно заставить нож падать острием вниз. Похоже, мальчишке просто доставляло удовольствие подбрасывать его и смотреть, как он шлепается о землю с противным глухим стуком. Снова и снова он повторял эту бессмысленную процедуру. Мейер и О'Брайен некоторое время молча наблюдали за ним.

– Привет, малыш! – произнес наконец Мейер.

Мальчишка поднял лицо. То ли вечерние тени, то ли небрежно размазанная по щекам грязь исчертили всю его рожицу устрашающим боевым узором.

– Сгинь, – коротко ответил он.

Мейер неуверенно рассмеялся:

– Ну же, ну же, малыш, – сказал он, – мы просто хотим кое о чем спросить тебя.

– Да? – в голосе пацана звучало ехидство.

Мейер тщательно сформулировал вопрос:

– Ты не видел, здесь не проходил мужчина с футляром для тромбона?

Пацан полоснул его острым, как бритва, взглядом.

– Сгинь, – повторил он. – Не видишь, что я занят?

– Хочешь научиться кидать ножик в землю? – спросил О'Брайен любезно.

– Не будь идиотом, – отрезал пацан. – Это любой дурак умеет. У меня здесь в ямке гусеница.

– Гусеница? – удивился О'Брайен.

– Ну! Я хочу проверить, сколько раз нужно по ней шлепнуть, чтобы она окочурилась. Я уже тридцать четвертый раз роняю нож, а она все двигается.

– А ты не пробовал наступить на нее ногой? – поинтересовался Мейер.

– Ты что, того? – ответил мальчишка вопросом на вопрос. – Я бы ее сразу раздавил, вот и все.

– Верно! А значит, мужчину с тромбоном ты здесь не видел?

– Видел, – ответил пацан. Он подобрал ножик, поднял вверх и уронил рукоятью на гусеницу. – Тридцать пять, – произнес он.

– А куда он пошел?

– На свадьбу, куда же еще!

– Почему ты так думаешь?

– Тридцать шесть, – сказал мальчишка, снова уронив нож. – По-моему, она слабеет.

– Так почему ты думаешь, что этот человек пошел на свадьбу? – спросил Мейер.

– Потому что он свернул во двор к Бирнбауму.

– При чем тут Бирнбаум?

– Через его двор можно прямо пройти во двор к Кареллам. Вот он и срезал дорогу, – сказал мальчишка. – Тридцать семь. Конечно, он мог зайти и к Бирнбауму, но зачем тогда ему инструмент? Тридцать восемь. Я так могу досчитать до ста.

– Во двор какого дома, ты говоришь, он завернул?

– Бирнбаума, – ответил мальчишка. – Третий дом отсюда. – Он наклонился над ямкой. – Кажется, я доконал эту стерву, – сказал он. – Ой, гляньте-ка, из нее кишки вылезли.

Но Мейер и О'Брайен не стали задерживаться, чтобы полюбоваться на раздавленную гусеницу, а прямиком направились к дому Бирнбаума.

– Ты видишь его? Его, его, его, его, его...

– Он у меня на прицеле. Прицеле, прицеле, прицеле, прицеле, прицеле...

– Не промахнись на этот раз!

– Не промахнусь.

– Тщательно прицелься.

– Хорошо... Они уже начинают пускать ракеты, пока маленькие. Я не люблю фейерверки, они напоминают мне настоящую стрельбу, а я ненавижу, когда стреляют.

– Марти, заткнись, сосредоточься на том, что ты делаешь.

– Я сосредоточен. Смотри: теперь запускают огненные колеса!

– Ты не потерял его?

– Нет.

– Не стреляй! Дождемся больших ракет: нам нужно, чтобы взрывы заглушили выстрел. Не стреляй пока, Марти!

– Не буду, не буду... – нагромождение фраз, раскаты грома, орудийные выстрелы...

Коттон Хейз карабкался вверх по тоннелю беспамятства, наполненному эхом звуков и голосов, которые вибрировали у него в голове, сливаясь в один бессмысленный шум, пока наконец чернота не уступила место яркому свету снаружи, ослепительным огненным колесам фейерверка, да, фейерверка, который пускают сейчас в...

Он зажмурился. Попробовал пошевелиться. Он был стянут, как цыпленок для жаркого тетушки Сэди: его руки были привязаны к ногам за спиной, отчего живот, на котором он лежал, был круто изогнут наподобие основания огромного коня-качалки. Он повернул голову: теперь ему было видно окно. На фоне окна четко вырисовывался силуэт неандертальца, согнувшегося над ружьем; над ним, положив одну руку ему на плечо, стояла, чуть наклонившись вперед и выпятив обтянутые красным шелковым платьем великолепные ягодицы, та самая блондинка, которая треснула его туфлей.

– Прицелься как следует, Марти, – шептала она.

– Стараюсь, стараюсь, он у меня на мушке. Не беспокойся.

– Дождись больших ракет, от которых много шума.

– Да. Да.

– Ты это можешь, Марти.

– Я знаю.

– Ты мужчина, Марти. Мой мужчина.

– Я знаю. Ш-ш-ш-ш... Не надо, это меня нервирует.

– Ладно. Я подожду, пока все это кончится, Марти. Прицелься получше.

– Да, да.

«Он собирается застрелить Томми, – подумал Хейз в ужасе от полной своей беспомощности. – О боже мой, он собирается застрелить Томми, и я абсолютно ничего не могу сделать, чтобы помешать ему».

– Что... что со мной? – спросил Бен Дарси.

Он отодвинул руку Кареллы, прижимавшую к его голове мокрый бинт, поморгал и попытался сесть, но тут же резко схватился за затылок.

– О, моя голова. Черт, совершенно раскалывается. Что произошло?

– Я жду, что это ты мне расскажешь, – сказал Карелла. – И на, приложи этот бинт к шишке.

– Ага. Спасибо. – Дарси снова поморгал в недоумении. – А что... что это за шум?

– Это фейерверк.

– А... Томми и Анджела уже уехали?

– Не думаю.

– О-о...

– Итак, что же случилось, – спросил Карелла.

– Я точно не знаю... Я, понимаешь, гулял здесь...

– Почему?

– Что почему?

– Почему ты гулял здесь, в этих кустах?

– Я чувствовал себя не ахти как от всей этой круговерти и из-за скандала с Томми. И я ушел сюда, где потише.