До самой смерти... - Макбейн Эд - Страница 3

– А положим, я сунулся бы туда? – спросил Карелла.

– Я бы не дал тебе, не беспокойся. Но я-то открывал ее, когда тут никого не было. Она вполне могла меня укусить.

– Не думаю, чтобы ты от этого умер.

– Да, но скрутить меня могло бы здорово.

– Может быть, кто-то хочет, чтобы ты не попал на собственную свадьбу? – предположил Карелла.

– Я уже думал об этом. И я еще кое о чем подумал.

– О чем же?

– Для чего нужно посылать «черную вдову»? Вдову, ты улавливаешь? Это все равно что... ну... сказать, что Анджела в один и тот же день может оказаться и невестой и вдовой.

– Ты рассуждаешь, как человек, у которого много врагов, Томми.

– Нет. Но я подумал, может, это намек.

– Предупреждение, ты хочешь сказать.

– Да. И я все ломал себе голову с той минуты, как получил эту коробку: кто бы... кто бы мог желать моей смерти?

– Ну и на ком же ты остановился?

– Всего на одном парне, да и тот находится сейчас за три тысячи миль отсюда.

– Кто это?

– Мы вместе служили. Он сказал, что из-за меня застрелили его дружка. Но я не был виноват, Стив. Мы были с его другом в карауле, и тут начал стрелять снайпер. Я, как только услышал выстрел, сразу же пригнулся, а этого парня зацепило. Ну и его дружок сказал, что это из-за меня. Мол, я должен был заорать, что стреляют. А когда я, черт возьми, мог успеть заорать? Я же не знал об этом, пока не услышал выстрел. Ну а потом было уже поздно.

– Этого парня убило?

Томми заколебался.

– Да, – выговорил он наконец.

– И его дружок угрожал тебе?

– Он сказал, что когда-нибудь убьет меня.

– Что было после этого?

– Его отправили домой. Он то ли обморозился, то ли еще что-то, я не знаю. Он живет в Калифорнии.

– После этого он как-нибудь давал о себе знать?

– Нет.

– Он был похож на человека, который способен прислать паука?

– Я не очень-то хорошо его знал. Судя по тому, что я о нем знаю, он был похож на человека, который ест пауков на завтрак.

Карелла чуть не подавился своим кофе. Он поставил чашку и сказал:

– Томми, я хочу дать тебе один совет. Анджела очень чувствительная девушка. Я думаю, что это у нас семейное. И если только ты сам не стремишься поскорее развестись, я бы не стал обсуждать с ней никаких мохнатых, ползающих или...

– Извини, Стив, – сказал Томми.

– О'кей. Как звали этого парня, который угрожал тебе?

– Соколин. Марти Соколин.

– У тебя есть его фотография?

– Нет. На что мне сдалась его фотография?

– Вы служили в одной роте?

– Да.

– У тебя нет такого группового фото всей роты, где каждый улыбается, а в душе думает, как бы смыться из армии?

– Нет.

– Ты можешь описать его?

– Такой здоровенный детина с накачанными мускулами и сломанным носом, как у боксера. Черные волосы, очень темные глаза. Небольшой шрам возле правого глаза. Всегда с сигарой во рту.

– Думаешь, у полиции что-нибудь за ним числится?

– Не знаю.

– Ну, это мы проверим. – Карелла минуту размышлял. – Но вообще-то не очень похоже, что это он. Я хочу сказать: откуда бы ему стало известно, что у тебя сегодня свадьба? – Он пожал плечами. – Черт, и все же это может оказаться просто шуткой какого-нибудь типа с извращенным чувством юмора.

– Скорее всего, – сказал Томми, но уверенности в его голосе не было.

– Где у тебя телефон?

– В спальне.

Карелла направился было к выходу из кухни, но у двери приостановился.

– Томми, ты не будешь против, если к тебе на свадьбу придет еще несколько лишних гостей? – спросил он.

– Нет. А что?

– Ну, если это все-таки окажется не шуткой, мы ведь не захотим, чтобы что-нибудь стряслось с женихом, не так ли? – Он усмехнулся:

– Когда получаешь в родственники полицейского, то преимущество заключается в том, что он может достать телохранителей в любой момент, когда это нужно. Даже в воскресенье.

В полицейском ведомстве воскресенье само по себе еще не гарантирует отдых. Воскресенье в полицейском участке – такой же рабочий день, как понедельник, вторник ну и все прочие дни недели. И все же, если дежурство выпадет на него, считайте, что вам не повезло. Ни к комиссару, ни к капеллану, на к мэру вас не вызовут, остается только идти в дежурку. То же самое и на Рождество. Хотя это, конечно, еще большее невезение, если, разумеется, вам не удастся поменяться с полицейским, который Рождество не празднует.

Словом, жизнь в полицейском ведомстве никогда не сходит с одной и той же, раз и навсегда накатанной колеи.

В воскресное утро двадцать второго июня на приеме жалоб в восемьдесят седьмом участке сидел детектив второго разряда Мейер Мейер. Под его началом была бригада из шести детективов, которая вместе с ним приняла смену в восемь утра и должна была работать до шести вечера. За окном дул легкий ветерок, голубое небо было безоблачно, и сквозь ячеистую решетку в помещение проникал яркий солнечный свет. В такой день, как этот, дежурная комната, обшарпанная от времени, выглядела вполне уютной. Случались дни, когда температура в городе поднималась за девяносто градусов[1], и тогда это помещение напоминало ни больше ни меньше как огромную раскаленную духовку.

Но сегодня все было иначе. Сегодня человек мог сидеть здесь спокойно и не думать о том, что штаны у него ползут вверх от пота. Сегодня человек мог печатать отчеты, или отвечать на звонки, или рыться в картотеке, не рискуя растечься тут же на полу дежурки небольшой бесформенной лужицей.

Мейер Мейер был в прекрасном расположении духа, Попыхивая своей трубкой, он изучал циркуляры «Их разыскивает полиция», разложенные у него на столе, и думал о том, как хорошо жить на белом свете в июне.

Боб О'Брайен, ростом в шесть футов и один дюйм без обуви и весом двести десять фунтов[2], протопал через всю комнату и плюхнулся на стул рядом со столом Мейера. Мейер понял, что это знамение судьбы, потому что если и был на свете полицейский, приносящий несчастье, то им был О'Брайен. С тех самых пор, как много лет назад ему пришлось застрелить местного мясника – человека, которого он знал, еще будучи мальчишкой, – О'Брайен, казалось, постоянно попадал в переделки, где применение оружия было абсолютно необходимым. Он не хотел тогда убивать мясника Эдди. Но Эдди спятил и выбежал из своего магазина совершенно невменяемый, размахивая огромным мясницким ножом над ни в чем не повинной женщиной. О'Брайен пытался его остановить, но это было бесполезно. Эдди сшиб его на тротуар и замахнулся ножом, и тогда О'Брайен, совершенно инстинктивно, выдернул свой служебный револьвер и нажал курок. Он убил Эдди с первого выстрела. И в ту ночь, придя домой, он плакал, как ребенок. С тех пор он убил еще шесть человек. Ни в одной перестрелке он не хотел применять оружие, но обстоятельства складывались таким образом, что вынуждали его. И всякий раз, когда ему приходилось убить человека, он плакал. Не на людях. Он плакал в душе, а такой плач болезненнее всего.

Полицейские из восемьдесят седьмого участка не отличались особым суеверием, но они тем не менее старались избегать идти в наряд с Бобом О'Брайеном. Когда рядом оказывался О'Брайен, дело обязательно кончалось стрельбой. Они не знали почему. Разумеется, это было не по вине Боба. Он всегда самым последним из всех вытаскивал оружие и никогда не делал этого до тех пор, пока это не было абсолютно необходимо. И все же, когда рядом оказывался О'Брайен, можно было почти, не сомневаться, что дело дойдет до стрельбы, а полицейские из восемьдесят седьмого были нормальными людьми и отнюдь не горели желанием лишний раз подставлять себя под пули. Поговаривали, что если даже О'Брайен отправится разгонять шестилеток, играющих в стеклянные шарики, то непременно каким-нибудь чудом один из этих малышей вытащит автомат и начнет разносить все вокруг. Таков уж был Боб О'Брайен. Невезучий полицейский.