Дело принципа - Макбейн Эд - Страница 47

— Я люблю тебя, милый, — проговорила Кэрин. — Я тебя люблю. — И затем почти шепотом добавила:

— И очень горжусь тобой, — после чего развернулась и поспешно скрылась за деревьями.

Хэнк затушил сигарету и глядел на воду.

Как должен поступить юрист? — спрашивал он себя.

Я должен возложить вину на них.

А на кого же еще? Разве я могу призвать к ответу культуру, отбирающую у родителей всякую возможность быть личностью, загоняющую их в тесные рамки унылого однообразия, лишающую отцов мужественности, а матерей женственности? Вправе ли я возлагать ответственность за болезнь всего общества в целом на троих ребят, совершивших убийство? Но, черт возьми, они же убили человека, убили, так как же все-таки должен поступить юрист?

Ну, предположим, ты уже вошел в зал суда, думал он. Предположим, ты вошел, выбрал заседателей и затем представил дело так, что…

Нет, нет…

Этот номер у меня не прошел бы никогда. Эйб Сэмелсон тут же учует подвох и прервет слушание. А потом потащит меня в свой кабинет и спросит, чьи же, черт побери, интересы я все-таки представляю на этом суде — убийц или обвинение, весь народ?

А разве те убийцы не являются частью всего народа?

Они подсудимые, а я — обвинитель, и моя задача заключается в том, чтобы аргументирование доказать, что они, вступив в предварительный сговор и действуя с особой жестокостью, зарезали насмерть подростка по имени Рафаэль Моррес.

Апосто оправдают. И ты сам прекрасно это знаешь: он умственно неполноценный. У тебя нет ни малейшего шанса засудить его.

Значит, остаются Рейрдон и Дипаче. И моя задача…

Неужели? А как насчет отчета с результатами экспертизы ножей? Вы, случайно, ничего не забыли, мистер Белл?

Сам по себе отчет еще ничего не значит. Это может оказаться лишь случайным совпадением. Из-за дождя, а может, потому, что тот ножик могли держать как-то иначе.

А может, есть и другое объяснение? Может, ты упускаешь из виду что-то очень важное?

Черт возьми, но я же должен кого-то привлечь к судебной ответственности. Не могу же я просто так взять и освободить от обвинения…

Так привлекай, если должен, черт тебя побери! В зале суда предстань перед судьей, присяжными, репортерами…

Майк Бартон в своей газете сожрет меня с потрохами, да от меня после этого даже мокрого места не останется.

…И всем миром, и скажи, наконец, то, что должен сказать! Хотя бы один-единственный раз в своей жизни сделай это, вспомни о том, что ты мужчина, воспользуйся шансом, рискни, забудь о своих страхах!

А если меня убьют? Вот так просто возьмут и уничтожат? Что тогда? Конец карьеры Генри Белла. Вы же помните Генри Белла, не так ли? Тот самый, что был помощником окружного прокурора, пока не завалил дело Морреса. Ну, это дело еще вызвало в обществе бурю сантиментов, неужели не помните? Типичное убийство первой степени, банальнейший сюжет, трое хладнокровных убийц зарезали слепого мальчика, элементарное дело. А Белл завалил его. Приперся в суд и представил свои аргументы так, словно…

…решил добиться справедливости?

Но я действительно хочу, чтобы справедливость восторжествовала.

А как же тогда быть с отчетом экспертов?

А что с отчетом? В нем нет ничего особенного.

Хватит притворяться, Белл, ты знаешь, что он означает. И неужели попытаешься это скрыть?

Там нечего скрывать. Тоже мне, важный документ! Да защита даже не вспомнит о нем, они ни словом не обмолвятся об этом проклятом отчете. И признают факт нанесения ножевых ранений. Единственная их надежда — версия о самообороне. Так что эта бумажка ровным счетом ничего не значит.

Еще как значит! И кому, как не тебе, не знать об этом! Ты жил в страхе, и этот кошмар неотступно следовал за тобой повсюду, ни на минуту не выпуская тебя из своих холодных объятий, и…

НЕ НАДО!

Не надо.

Хватит. Пожалуйста, не надо.

Я ничем им не обязан. Ничем. Я даже не знаком с ними. Они мне никто. Я их не знаю.

Ты знаешь их, Белл. И они тебе не чужие. Ты знаешь их очень хорошо.

Я ничем им не обязан, мысленно твердил он. Ничем не обязан.

Ночь была тиха. Он сидел, задумчиво глядя на воду и упрямо повторяя про себя: «Я им ничем не обязан», — и даже не сразу обратил внимание на то, что за деревьями вдруг раздались чьи-то шаги. Но потом внезапно встрепенулся и прислушался. Да, шаги. Осторожные, вороватые, они прокладывали себе путь сквозь заросли, постепенно приближались к тому месту, где сидел он.

— Сюда, — прошептал мальчишеский голос, и Хэнк почувствовал, как его бросило в дрожь, а по спине побежали мурашки.

«Снова будут бить, — подумал он. — Боже мой, сейчас меня снова будут бить».

Он сжал кулаки, ожидая, что сейчас ему станет так же страшно, как тогда, перед той скамейкой в Сити-Холл-парке, но страха почему-то не было. Столь неожиданная реакция его весьма удивила. Крепко сжав кулаки, он прислушивался к шагам, чувствуя в душе все нарастающую решимость.

«Им меня не одолеть. Я не допущу, чтобы эти ублюдки снова взяли верх надо мной!»

Он ждал, словно зверь, затаившийся в засаде и готовящийся к прыжку.

Из темноты снова раздался высокий, мальчишеский голос:

— Сюда. Иди сюда. Тебе, наверное, уже приходилось бывать здесь и раньше?

— Да, — отозвался другой голос, и Хэнк озадаченно нахмурился, ибо этот второй голос, несомненно, принадлежал девочке.

— Вот сюда, — повторил мальчик. — Давай сядем под этим деревом. — Наступила тишина. — Подожди, сейчас я постелю куртку.

Влюбленные, смущенно подумал Хэнк и разжал кулаки. Драки не будет; ее заменит романтическая сцена на балконе. Он мрачно усмехнулся. Значит, теперь ему нужно незаметно и как можно скорее выбираться отсюда…

— Прекрасное место, — сказал мальчик. — Лучше не найти. С реки веет прохладой.

— Я люблю реку, — ответила девочка. — Мне нравится глядеть на огни. И всегда хочется узнать, куда плывут все эти пароходы.

— Хочешь закурить? — предложил мальчик.

— Мне нельзя.

— Но я же сам видел, как ты курила, — сказал мальчик.

— Да. Но мне курить нельзя. Мама не разрешает.

Мальчик усмехнулся. В темноте Хэнк мог с трудом различить темные силуэты мальчика и девочки, сидящих на земле. Чиркнула спичка, и крохотный огонек подплыл к сигарете в руках у девочки. Она сидела спиной к нему, и все, что он мог видеть, так это, как внезапная вспышка выхватила из темноты ее светлые волосы. И затем спичка погасла.

— Здорово все-таки, что мы сбежали оттуда, — сказал мальчик. — В жизни не бывал на более дурацкой вечеринке.

— Скука смертная, — подтвердила девочка.

Лежа ничком на каменном выступе, Хэнк продумывал возможные пути отступления. Ему не хотелось вспугнуть парочку, обнаружив свое присутствие. И в то же время у него не было никакого желания слушать подростковую болтовню. Однако, на его несчастье, попасть обратно можно было лишь пройдя мимо влюбленных, расположившихся на земле под раскидистым деревом, что росло справа от тропинки. И тогда, поняв, что отступление невозможно, Хэнк решил покориться судьбе.

— Послушай, а сколько тебе лет? — спросил мальчик.

— Тринадцать. То есть уже почти четырнадцать. Мне исполнится четырнадцать в конце этого месяца.

— Ты все еще ребенок, — констатировал мальчик.

— Вовсе нет. А тебе сколько лет?

— Шестнадцать.

— Подумаешь… Среди моих знакомых есть ребята и постарше.

— Правда?

— Конечно.

— Что ж, скажу честно, — признался мальчик, что с виду тринадцать лет тебе не дашь. Ты выглядишь гораздо старше.

— И даже старше, чем на четырнадцать?

— Вообще-то да.

— Ну а, по-твоему, на сколько лет я выгляжу? Мальчик ответил не сразу.

— Ну, я бы сказал, что тебе по меньшей мере лет пятнадцать, — немного помолчав, сказал он.

— Так много?

— Ага.

— Здорово, — вздохнула девочка. — Мне здесь нравится.

— Ага. А тебе что больше нравится: лето или зима?

— Лето.

— Мне тоже. Зимой холодно, долго не погуляешь. Приходится почти все время торчать дома.