Псевдоним бога - Краснов Антон - Страница 11

— Ты говоришь «они» о наших братьях? — с горькой улыбкой произнесла Инара, качая головой и делая ударение на слове «братья». — Ты уже говоришь так?

— А что же? Будем называть вещи своими именами. После того что тут произошло, я не могу возвратиться к Леннару. Хотя я по-прежнему люблю и почитаю его и желаю ему удачи.

— Куда же? Обратно в Храм?

От ее убийственной иронии Элькан содрогнулся. Но, взглянув на Инару, он увидел, что по ее лицу текут слезы.

— Нет, моя девочка, — ответил ученый. — Там я даже не смогу рассчитывать на справедливый суд. Меня попросту умертвят, перед этим заставив провести бездну времени в страшных муках. В подвале, под пыткой. Нет. Я не могу… Мне нет места на этом Корабле. Его огромные недра уже не вмещают меня. Не плачь, не надо плакать, Инара… Ты заставляешь меня быть сентиментальным… быть смешным. Я не хочу.

— Куда же?.. — повторила Инара. — Куда деться с Корабля? Ведь транспортный шлюз еще не отремонтирован.

— Если мой опыт удастся, нам не потребуется никакого шлюза, — помолчав, ответил Элькан и качнул свой крупной седеющей головой.

— Но… как же?

— Я скорректирую вектор телепортации туда… на голубую планету, куда упорно не желает направить Корабль Леннар! — воскликнул Элькан, и его потускневшие было глаза загорелись безумным вдохновением. — Я окажусь там, и будь что будет! Большие транспортеры способны перекинуть металлическую деталь весом в тысячу тонн за пару сотен белломов, а при необходимости перейти в М-режим и многократно увеличить эту цифру, но ведь я собираюсь телепортировать качественно иное — живую материю! И тут важен не столько градиент пространства, сколько градиент времени! И тогда… я исчезну…

— А я? — вдруг сказал Инара.

— Что — ты? — не понял Элькан, осекшись, а потом по его лицу пробежала тень, и с выражением недоверия и тревоги он покачал головой.

— Я — хочу — с тобой.

— Со мной? Да сознаешь ли ты, моя хорошая, на ЧТО ты идешь, соглашаясь на это безумие? Неужели ты хочешь очнуться сморщенной уродливой старухой на берегу какого-нибудь темного и жуткого океана, кишащего гадами? Или слепой пятилетней девочкой на снеговом склоне громадной горы? Или самой собой — но посреди скопища кровожадных дикарей или чудовищ, жаждущих сладкой женской плоти? Ведь все это может произойти, стоит мне допустить хотя бы малейшую ошибку в моих построениях и расчетах!

— Я понимаю, — тихо ответила Инара. — Но как иначе? Я верю тебе. Я люблю тебя. Я всегда думала, что мне не везет в любви… Сначала я считала, что люблю Леннара, наше солнце и нашего вождя, который оказался недосягаем для меня. Теперь я полюбила тебя, умнейшего из живущих. Что мне до пытки, которой грозит твой эксперимент? Я не хочу оставаться здесь. Вечная борьба, вечная погоня за справедливостью, кровь, вера, снова кровь! Леннар велик, но сколько можно?..

Элькан опять покачал головой, но тут заговорил Скопендра, который за сегодня и так произнес больше слов, чем обычно за год жизни:

— Не гони ее, мудрый сьор Элькан. Если она так верит во всемогущество твоего разума… если она не может без тебя… Я — тоже… Я — пес, который охраняет тебя. Который ест с твоей руки. Некогда ты спас мне жизнь, сняв с пыточного станка в застенке Храма, и дал свободу. Куда мне без тебя? Испепели меня Илдыз, но к демонам такую жизнь! Если ты уверен, что сможешь… сможешь сделать то, что сказал… мы пойдем за тобой.

И Скопендра, переведя дыхание, замолчал, утомленный этой неслыханно долгой для него речью. И даже его дурацкое лицо не казалось теперь смешным.

— Ну что же, — торжественно сказал Элькан, — да будет так! Но как же Леннар? Ведь вы верили в него, а теперь уходите вместе со мной? Быть может, на смерть? Уходите за грех, в котором неповинны?

— Ты заговорил словами уличного проповедника, Элькан, — с печальной усмешкой сказала Инара. — Тебе не идет… Пошли в лабораторию. Нельзя терять времени. Скопендра, отнеси Ингера в мою спальню. Негоже ему валяться тут на полу, как немытому бродяге или вонючему деревенскому скоту.

Потянулось это драгоценное время, эти последние часы и минуты пребывания на Корабле, а — быть может — в этой жизни. Элькан молчал, погруженный в вычисления, и яркие блики ложились на его массивное лицо. О чем думала Инара, было написано на ее нежном бледном лице, а вот прочесть мысли Скопендры не сумел бы даже самый опытный физиономист, вышедший из недр леннаровской Академии. Взорвавшись речью о преданности Элькану, ассистент ученого снова стал прежним деревянным Скопендрой, существом с муляжной головой и бочкообразными бедрами.

Наконец Элькан откинулся назад, и его утомленное лицо просветлело.

— Ну что же, — сказал он, — пришло ВРЕМЯ. Вы не переменились в вашем решении? Инара? Ты, Скопендра?

— Нет.

— Нет.

Последнее «нет», пророненное Скопендрой, словно взорвало тишину, которая царила в стенах личного блок-корпуса Элькана и собственно лаборатории в последние несколько часов. В двери апартаментов неистово забарабанили, и чей-то мощный голос, многократно приглушенный звукоизолирующими переборками, все-таки прорвался внутрь:

— Что-то случилось! Вызовы блокируются! Что-то случилось с Нигером и мудрым сьором Эльканом!

— А, они же еще не знают. — Лицо ученого-преступника осветила грустная усмешка.

— Ломайте двери!!!

— Ну что же, — торжественно проговорил Элькан, — становитесь. Сюда… где недавно стоял Гоз. Я встану последним. Мне же нужно запустить приборы… Да. Чуть не забыл. Вот портативный Малый транспортер. Мы возьмем его с собой. Ну… начинаем.

Цветок раскрылся над головами Инары и Скопендры, вставшими на полушарие, и засветилась самым чистейшим пламенем, какое ни есть на свете, голубая призрачная игла. Что было дальше, легко представить… В самый последний момент, уже отрегулировав работу приборов и введя новые расчетные данные, Элькан хищным прыжком достиг полушария, возвышающегося над ребристым полом лаборатории, и встал бок о бок с Инарой и длинным Скопендрой.

Они еще успели увидеть искаженные изумлением и ужасом лица людей Ингера, ворвавшихся в лабораторию, а потом перед глазами уходящих заклубилось неистовое сетчатое пламя, сотканное из мириад крошечных игл, и все померкло.

Корабль, Четвертый уровень (Ганахида),

Первый Храм

Много лет нога ни одного первосвященника не ступала в подвал, где сидел обвиненный в пособничестве Обращенным, этим проклятым мятежникам, — Ревнитель. Пособника звали Алькасоол, и он принадлежал к высшей знати Храма и числил за собой немало славных деяний. Одним из славных этих деяний было то, что он сумел внедриться в Академию Леннара и, проведя там большую работу, вернуться. Вернуться живым, невредимым. Все это нисколько не помешало храмовникам из партии Аленга добиться его заключения под стражу. Добиться в обход прямых распоряжений Сына Неба.

И Верховный сам спустился к Алькасоолу в подземелье, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. Он прошел длинным коридором, дождался, пока дюжий стражник-Ревнитель откроет массивную дверь камеры, и, войдя, остановился в шаге от узника, почтительно склонившегося перед гостем.

— Благословите, отец, — глухо произнес узник.

Первосвященник молча воздел руки. На некоторое время в камере повисла глухая тишина. Затем узник поднял взгляд и тихо спросил:

— Почему?

Первосвященник вздохнул.

— Я не всевластен! — И после короткой паузы добавил: — Я не могу допустить еще и раскола Храма.

Брат Алькасоол едва приподнял голову, и остро блеснули его глаза под приспущенными веками. Опытный физиономист, быть может, обнаружил бы на лице лазутчика признаки удивления и даже некоторой оторопи, и глава Храма конечно же являлся таким знатоком человеческой природы. Но в этот момент он даже не смотрел на своего младшего собрата.

— Я провел большую работу, — глухо сказал Алькасоол. — Я провел невиданную работу. Я знаю теперь о Леннаре и его власти, его людях и Академии едва ли не больше, чем все прочие братья Храма, вместе взятые. Возвращаясь сюда — о, это возвращение не было легким! — я не без оснований рассчитывал на благодарность. Или хотя бы на выжидающее молчание. Но нет. Иерархи из Аленга рассудили по-иному. Да, я знаю, единство Храма давно поколеблено. Я даже знаю, что разрушена Уния, древнее положение, согласно которому обучение в храмовых меренгах и даже в самом Большом Басуале[4] приведено к единообразию. Сейчас же в соседних кельях учат совсем по-разному, и юные послушники и даже будущие светские терциарии не знают, кто из отцов-преподавателей прав!