Все это очень странно - Линк Келли - Страница 6

— Это яблочное? — спросил он. — Очень вкусное.

— Это клубничное вино, — польщенный мистер Рукк расплылся в улыбке. — Пей, сынок. Мы каждый год заготавливаем. Я-то сам на вкус не могу попробовать, но крепость чувствуется, да.

Рейчел наполнила стакан Кэролла, и он залпом осушил его.

— Если ты уже поел, хочешь, мама покажет тебе собак? Кажется, тебе не помешает выйти на воздух. Я пока помогу папе с тарелками. Иди, иди.

Миссис Рукк с шумом отодвинулась, толкнулась грузным телом от высокой спинки стула и тяжело встала.

— Ну что ж, пойдем, — сказала она, — я не кусаюсь.

На крыльце в лицо Кэроллу ударилось сразу несколько мотыльков. Он пошел за матерью Рейчел по залитому лунным светом белому гравию, чувствуя себя легким и слабым, как размотавшаяся с катушки нитка. Миссис Рукк шагала быстро, слегка наклоняясь вперед и чуть приволакивая левую ногу.

— Какие у вас собаки, миссис Рукк? — спросил Кэролл.

— Черные.

— А как их зовут?

— Фиалка и Каштан, — она рывком распахнула дверь сарая. К Кэроллу подскочили два лабрадора, блестящие, как черные форели под луной. Оба размером с мелкого пони, они с отрывистым рычанием сунули ему в лицо оскаленные морды. Огромные лапы оставляли на рубашке грязные следы. Кэролл отпихивал собак, они в ответ хватали его за руки.

— К ноге! — сказала миссис Рукк. Лабрадоры подбежали к ней и замерли с двух сторон — как обложка. Они почти сливались со складками ее платья, только глаза-блюдца злобно сверкали в сторону Кэролла.

— Фиалка у нас щенная, — сказала миссис Рукк. — Мы и раньше пробовали их разводить, да все не получалось. Иди побегай, девочка. Иди, Каштан.

Собаки сорвались с места и вприпрыжку помчались к пруду; лунный свет катился с черных блестящих шкур, как вода. Кэролл проводил их взглядом. Из сарая ударял звериный запах; под колоколом платья миссис Рукк виднелось темное дерево левой ноги и светлая кожа правой, будто пара игральных костей из разных наборов. Миссис Рукк шумно вдохнула прохладный воздух.

— Я не против, что ты спишь с моей дочкой, но не дай бог тебе ее обрюхатить.

— Да, мэм, — сказал Кэролл.

— Сделаешь ей ублюдка — натравлю на тебя собак, — она повернулась и пошла к дому. Кэролл поплелся за ней.

В пятницу Кэролл раскладывал новые книги на третьем этаже. Стоя на цыпочках, он обеими руками выравнивал съехавшую научную периодику, когда в проход между стеллажами юркнула чья-то фигура и узкая холодная ладонь скользнула за пояс брюк, в трусы.

— Рейчел? — произнес он, и ладонь сжалась, медленно, сильно. Кэролл подскочил, толстые журналы посыпались с полки, как домино. Он нагнулся за ними, не глядя на девушку. — Ладно уж, прощаю, так и быть.

— Хорошенькое дело. За что?

— За то, что ты не предупредила меня о… — он не сразу нашел слово, — об увечье твоего отца.

— Ты вроде спокойно к этому отнесся. И потом, я же предупредила о маминой ноге.

— Я сперва даже не знал, верить или нет. Как она без нее осталась?

— Купалась в пруду. А потом шла домой. Босиком. И чем-то сильно разрезала ногу. Когда она наконец пошла ко врачу, уже начался сепсис, и ногу пришлось удалить чуть пониже колена. Папа сделал ей деревянную, из ореха — сказал, что больничный протез совсем не похож на ту ногу, которая у нее была. На этой ореховой ноге вырезано одно имя. Мама раньше говорила, там живет чья-то душа и помогает ей ходить. Мне тогда было четыре года.

Рассказывая, она не смотрела на Кэролла. Смахивала пыль с книжных корешков длинными пальцами.

— Что это за имя? — спросил Кэролл.

— Эллен.

Спустя два дня после знакомства с родителями Кэролл работал в подвальном книгохранилище. Высокие стеллажи чуть нагибались друг к другу, в проходах стояла темнота. Освещение было автоматическим: лампочки включались и выключались по таймеру, ряд за рядом. Под ногами Кэролла вздрагивала лужица грязно-желтого света, пол был гладкий и блестящий, как вода. Следом, тяжело дыша, плелся студент с пачкой книг.

Рейчел стояла у дальней стены, полускрытая библиотечной тележкой.

— Черт, черт бы тебя побрал, — бормотала она, швыряя под ноги какой-то томик. — Идиотская книга, идиотская! Идиотские, глупые, никому не нужные книги! — она несколько раз пнула томик и наступила на него. Наконец, Рейчел подняла голову и заметила Кэролла с пареньком. — А, опять ты.

Кэролл обернулся к попутчику:

— В чем дело? Не видел библиотекаря за работой?

Тот испарился.

— В чем дело? — повторил Кэролл.

— Ни в чем. Я просто устала читать идиотские книги о книгах про книги. Это в сто тысяч раз хуже, чем говорила мама. — Она посмотрела на Кэролла, будто что-то задумав. — Ты когда-нибудь занимался любовью в библиотеке?

— Хм, — сказал Кэролл. — Нет.

Рейчел скинула свитер и синюю майку. Вспыхнула ярко-белая кожа, руки, грудь. Таймер защелкал, свет погас за два ряда от них, потом в соседнем ряду, и Кэролл протянул руки, чтобы обнять Рейчел, пока она не исчезла в темноте. Тело у нее было сухое и горячее, как только что выключенная лампочка.

Рейчел понравилось заниматься любовью в библиотеке. Официально читальный зал закрывался в полночь, но по вторникам и четвергам, когда Кэролл уходил последним, он оставлял открытым восточный вход и стелил на пол свитера и пиджаки из бюро находок.

Импровизированное ложе сооружалось в проходе, где по краям нижних полок стояли PR878W6B37: «Родственные души», и PR878W6B35: «Опасные связи». Летом в хранилище было гораздо прохладнее, чем в комнате без кондиционера. К осенним холодам Кэролл надеялся уговорить Рейчел перебраться в постель, но октябрь застал их все там же. Рейчел вытащила с полки PR878W6A9 и подложила под голову.

— Я думал, ты не любишь книги, — пошутил он.

— Это моя мама не любит книги. И библиотеки. Ну и хорошо. Зато ты можешь не волноваться — здесь она будет искать меня в последнюю очередь.

Они обнялись, и Рейчел закрыла глаза. Кэролл смотрел на ее лицо, на ее тело, колыхавшееся под ним, как вода. Он тоже закрыл глаза, но приоткрывал их время от времени, надеясь поймать на себе ее взгляд. Было ли ей хорошо? Ему было хорошо, он чувствовал на шее ее частое дыхание. Руки Рейчел скользили по нему, беспокойно гладили спину, он поймал их, поднес к лицу, кусая ее сжатые кулачки.

Потом он лег ничком, а Рейчел устроилась сверху, сжав коленями его поясницу и продев под ноги свои узкие ступни. Лежа в этом уютном переплетении, Кэролл прищурил глаза, и горящая в темноте надпись «Выход» сделалась неясным пятном. Он представил, что они занимаются любовью в лесу, а этот желто-красный огонек — костер у палатки. Они не на третьем этаже библиотеки, они на берегу глубокого озера с черной водой, среди толстых высоких деревьев.

— Когда ты учился в школе, — спросила Рейчел, — какой был твой самый плохой поступок?

Кэролл подумал.

— Когда я учился в школе, каждый день после уроков я шел в свою комнату и мастурбировал. А мой пес Лютик скулил под дверью. Я кончал в бумажные салфетки и потом никогда не знал, что с ними делать.

Если выкинуть в корзину, мама может заметить. Если бросить под кровать, Лютик найдет и съест. Целая мучительная дилемма, и я каждый раз давал себе слово — больше не буду.

— Какая гадость, Кэролл.

Кэролл сам удивлялся тому, что рассказывал Рейчел— словно любовь что-то вроде крючка, которым она вытягивала из него секреты, выуживала из памяти забытые эпизоды.

— Твоя очередь, — сказал он и лег на спину. Рейчел удобно свернулась рядом с ним.

— В детстве, если я делала что-то не то, мама отстегивала деревянную ногу и лупила меня. Когда парни стали приглашать на свидания, она мне запрещала. Так и говорила: «Я тебе запрещаю», будто в викторианском романе. Я ждала, пока она пойдет после ужина принимать ванну, крала у нее ногу и прятала. А потом шла гулять и шаталась сколько угодно. Когда я приходила, она всегда сидела за столом на кухне с уже пристегнутой ногой. Всегда находила ее до моего возвращения, но я старалась гулять подольше. Шла домой, только когда уже совсем ничего другого не оставалось.