Все это очень странно - Линк Келли - Страница 42

Но и у нее есть недостатки. Луиза и не говорила никогда, что ее подруга — само совершенство. У Луизы кривые ноги, маленький размер обуви, и она носит длинные облегающие юбки. Никаких штанов, никаких цветочных расцветок. И еще у нее привычка медленно-медленно поворачивать голову, чтобы посмотреть на собеседника. Ну и что, что ноги кривые.

Виолончелисты хотят переспать с Луизой, потому что она хочет, чтобы они этого хотели. Виолончелисты не влюбляются в Луизу, потому что Луиза не хочет, чтобы они в нее влюблялись. Луиза всегда получает то, что хочет.

А Луиза не знает, чего она хочет. Она не хочет ничего хотеть.

С Луизой она подружилась в скаутском лагере. Сколько им тогда было? Слишком мало, чтобы надолго уезжать от родителей. Зубы и те еще не все сменились. Случалось даже писаться в постель от тоски по дому. От одиночества. Спали в двухъярусных кроватях друг над другом. Скаутский лагерь для девочек пах мочой. Это в лагере Луиза узнала, что у Луизы кривые ноги. Там они иногда менялись одеждой.

Еще одна особенность Луизы, еще одна тайна. Кроме Луизы никто не знает. Даже виолончелисты. Даже Анна.

У Луизы нет музыкального слуха. Интересно наблюдать за ней на концертах, смотреть, как она смотрит на музыкантов. Во все глаза, не мигая. И лицо такое, будто она плохо расслышала имя важного собеседника. Наверно, поэтому Луиза и спит с ними, со своими виолончелистами. Потому что не понимает, зачем они еще нужны. Она не любит, когда что-ни-будь пропадает впустую.

Подходит официантка принять заказ. Луиза заказывает курицу-гриль и фирменный салат, а Луиза заказывает семгу с лимонным маслом. Официантка спрашивает у Анны, что та будет. Анна смотрит на мать.

— Она съест все, что угодно, лишь бы это было зеленого цвета, — говорит Луиза. — Брокколи сойдет. Или горох, стручковая фасоль, листовой салат. Лаймовый щербет. Булочки. Картофельное пюре.

Официантка удивленно смотрит на Анну:

— Пойду посмотрю, что у нас есть.

— А картошка не зеленая, — возражает Анна.

— Подожди, сейчас сама увидишь, — говорит Луиза.

— Если бы у меня были дети… — говорит Луиза.

— Но у тебя нет детей, — перебивает Луиза. Это она не со зла. Она вообще-то не злая, просто не всегда добрая.

Луиза с Анной пялятся друг на друга. Они всегда друг друга недолюбливали, но при Луизе стараются не ссориться. До чего унизительно, думает Луиза, враждовать с кем-то, кто настолько младше тебя. С дочкой подруги. По идее, мне должно быть жалко ее. У нее нет отца. Она скоро вырастет. Грудь. Прыщи. Мальчишки. Анна, наверно, будет стесняться своих старых фотографий. Низенькая, толстая, вечно в зеленом, — похожа на динозаврика Дино из рекламы йогурта. Она даже читать еще не умеет!

— Это еще что, вот раньше она ела только собачью еду, — смеется Луиза.

— Когда я была собакой… — начинает Анна.

— Не была ты никакой собакой, — обрывает Луиза, злясь на себя за эту вспышку.

— Откуда ты знаешь?

— А я видела, как ты родилась. Даже как твоя мама была беременная. Я тебя знаю с тех пор, когда ты была вот такой крохой, — она сложила пальцы точно так же, как метрдотель, только еще плотнее.

— Это было раньше. Когда я была собакой, — настаивает Анна.

— Да прекратите вы ругаться, — говорит Луиза. — Луиза, когда Анна была собакой, тебя не было. Ты была в Париже. Помнишь?

— Да, — кивает Луиза. — Когда Анна была собакой, я была в Париже.

Луиза работает в турагентстве. Организует поездки для пожилых. В основном для пенсионерок. Отправляет их в Лас-Вегас, в Рим, в Белиз, в круизы по Карибскому морю. И сама много ездит, останавливается в трехзвездочных гостиницах — пытается влезть в шкуру пенсионерки. Понять, чего той хотелось бы на ее месте.

Мужья у большинства этих женщин либо в больницах, либо умерли, либо бросили их и живут с молодыми. Пенсионерки спят по двое в комнате. Им нравятся шведский стол и сауна, чистые душистые подушки, на которые кладут шоколадки, и жесткие матрасы. Луиза представляет, как ей всего этого хочется. Представляет старость — просыпаешься утром в незнакомой стране, где такая непривычная погода и такие неудобные кровати. А на соседней спит Луиза.

Вчера Луиза проснулась в три ночи. На полу рядом с кроватью лежал мужчина. Голый. Он лежал на спине и разглядывал потолок — с открытыми глазами и ртом, но совершенно беззвучно. И лысый. Абсолютно.

На руках и ногах ни волоска, даже ресниц не было. Дородный — не толстый, но плотный. Да, именно плотный. Трудно определить возраст. Было темно, но Луиза решила, что он не обрезан.

— Что вы здесь делаете? — громко спросила она. Мужчина молчал. Отлично, подумала Луиза. И пошла на кухню за шваброй. Когда вернулась, его уже не было. Луиза заглянула под кровать, но гость, видно, и впрямь ушел. Она обошла все комнаты, проверила на всякий случай, закрыта ли входная дверь. Закрыта.

По рукам побежали мурашки. Ее знобило. Луиза налила в грелку горячей воды и забралась в постель. Свет гасить не стала, так и уснула сидя. Утром она сочла бы это за страшный сон, если бы не швабра, которую так и не выпустила из рук.

Официантка несет заказ. Перед Анной появляется тарелка горошка, обычной и брюссельской капусты, картофельное пюре, булочка. Тарелка зеленая. Луиза достает из сумочки пузырек пищевого красителя и капает три капли в пюре.

— Размешай, — просит Анну.

Девочка возит вилкой в пюре. Какая-то жутковатая зеленая масса пенится теперь на тарелке. Луиза тем временем капает красителем на масло и намазывает его, уже зеленое, на булочку.

— Когда я была собакой, — начала Анна, — у нас дома был бассейн. А в гостиной росло большое дерево. Прямо сквозь потолок! Я на нем спала. Только в бассейн меня не пускали, потому что шерсть лезла.

— А у меня есть привидение, — сказала Луиза. Она сама не ожидала, что у нее это вырвется. Но если Анне можно вспоминать о своей прошлой жизни в качестве собаки, тогда ей, Луизе, уж точно можно рассказать про привидение. — По-моему, это привидение. Оно у меня в спальне.

— Когда я была собакой, я кусала привидений, — сказала Анна.

— Анна, помолчи минутку, — сказала Луиза, — давай, ешь свою зеленую еду, пока не остыло. Луиза, ты в каком смысле? Я думала, тебя одолевают божьи коровки.

— Нет, это давно прошло.

Месяц назад Луиза проснулась от того, что кто-то шушукался по углам ее комнаты. На лицо сыпались опавшие листья. Стены ожили, покраснели и стали менять форму. «А? Что?» — сказала она, и в рот попала божья коровка, горькая на вкус, как мыло. Пол под ногами хрустел, будто красный целлофан. Луиза распахивала окна. Выметала божьих коровок шваброй. Собирала их пылесосом. В окно и в каминную трубу вылетела целая туча красно-черных жучков. Пришлось на три дня уехать из дома. Когда она вернулась, божьих коровок не было — ну, почти не было — Луиза до сих пор время от времени находит их в туфлях, в белье, в глубоких тарелках, в винных бокалах, между книжными страницами.

До божьих коровок были мошки. А до мошек опоссум. Наложил кучу на ее кровати, а когда она загнала его в кладовку и прижала к стенке, начал громко шипеть. Луиза позвонила в приют для диких животных. Оттуда приехал мужчина в джинсовой жилетке и толстых перчатках и выстрелил в опоссума шприцем с транквилизатором. Опоссум чихнул и закрыл глаза. Мужчина взял его за хвост и немного подержал, позируя. Может, надо было это сфотографировать? Мужчина с опоссумом. Луиза потянула носом воздух. А ведь он не женат. От него пахло только животными.

— Как же он сюда попал? — спросила Луиза.

— А вы сами-то как, давно здесь живете?

Наверно, заметил на первом этаже не распакованные коробки с посудой и книгами. Луиза даже мамин обеденный стол не успела собрать — так и лежал на полу расчлененный, крышка отдельно, ножки отдельно.

— Два месяца, — ответила Луиза.

— А он, может, тут еще дольше живет, — сказал друг диких животных, баюкая опоссума, как дитя. — В зазорах между стенами или на чердаке. Или в каминной трубе. Вот Санта Клаус хвостатый, — и он рассмеялся собственной шутке. — Понятно, да?