Вечный сон (Глубокий сон) - Чэндлер Раймонд - Страница 2

Только тогда старик прочистил горло и низким, замогильным голосом произнес:

— Принесите бренди, Норрис. Как вы относитесь к бренди, сэр?

— Положительно, — ответил я.

Дворецкий исчез в джунглях, а генерал заговорил снова, экономя силы, как экономит последние деньги безработная актриса, чтобы купить себе пару капроновых чулок:

— В свое время я любил смешивать бренди с шампанским. Рюмка бренди на полбокала ледяного шампанского. Да вы снимите пиджак, сэр. Для живого человека здесь слишком жарко.

Я вскочил, снял пиджак, вынул носовой платок и вытер лицо, шею и вспотевшие ладони. В Сент-Луисе летом и то прохладнее. Потом сел, машинально потянулся за сигаретой, но вовремя вспомнил, где нахожусь. Старик все понял и, слабо улыбнувшись, сказал:

— Можете курить, сэр. Я люблю запах табака.

Я закурил, и он, точно охотничья собака, стал жадно принюхиваться к дыму. На его тонких, крепко сжатых губах заиграла едва заметная улыбка.

— Веселое занятие, ничего не скажешь, — смотреть со стороны, как твоим порокам предаются другие, — с грустью заметил он. — Когда-то и я, сэр, умел красиво жить, а теперь — инвалид: паралич обеих ног, резекция желудка. Есть я почти ничего не могу, а сплю так чутко, что это и сном-то не назовешь. Только жарой и спасаюсь — как новорожденный паук. Если бы не орхидеи, здесь и вовсе дышать было бы нечем. Вы любите орхидеи?

— Не особенно, — признался я.

Генерал прикрыл глаза:

— Я их ненавижу. С виду они похожи на человека, а пахнут дешевыми духами проститутки.

Я смотрел на него и ловил губами влажный душный воздух, задыхаясь от жары. Старик кивнул, осторожно согнув шею, словно боялся, что она сломается под тяжестью головы. Тут в зарослях орхидей появился дворецкий, кативший перед собой сервировочный столик. Он налил мне в бокал бренди, смешал его с содовой, обернул медное ведерко со льдом влажной салфеткой и удалился. Хлопнула дверь.

Я пригубил бренди. Старик молча посмотрел на меня и со скорбным видом гробовщика облизнул губы.

— Расскажите о себе, мистер Марло. Полагаю, моя просьба вас не удивляет?

— Нет, разумеется. Но рассказывать особенно нечего. Мне тридцать три года, когда-то я ходил в колледж и английский язык еще не забыл. Частным сыщиком стал недавно. Одно время работал следователем у окружного прокурора Уайлда. На днях мне позвонил старший следователь Уайлда Берни Олс и сказал, что вы хотите со мной поговорить. Я не женат — уж очень не люблю полицейских жен.

— А вы, я смотрю, циник, — улыбнулся старик. — Работа у Уайлда вам не понравилась?

— Меня уволили. За непослушание. В этом смысле мне нет равных.

— Я тоже этим отличался, сэр, так что мы с вами друг друга стоим. Что вы знаете о моей семье?

— Я знаю, что вы вдовец и у вас две дочери. Обе молоды, красивы и живут в свое удовольствие. Одна из них была замужем уже три раза, последний раз — за бутлегером по прозвищу Рыжий Риган. Вот и все, что я слышал, генерал.

— Что-нибудь в этой информации показалось вам любопытным?

— Разве что Рыжий Риган. Впрочем, сам я всегда ладил с бутлегерами.

Генерал опять слабо улыбнулся — экономит на всем, даже на улыбке:

— Я тоже против них ничего не имею, да и Рыжий Риган мне очень нравится. Представьте себе эдакого здоровенного ирландца из Клонмела с курчавыми рыжими волосами, грустными глазами и улыбкой шириной с Уилширский бульвар. Поначалу, правда, он показался мне авантюристом, промышлявшим какими-то темными делишками.

«Тот еще жук», — подумал я.

— Теперь я вижу, что он вам действительно понравился: вы заговорили на его языке.

Генерал спрятал свои худые бледные руки под плед, а я загасил окурок и допил бренди.

— Меня он, можно сказать, вернул к жизни, — продолжал старик. — Увы, ненадолго. Риган часами сидел со мной, хлестал бренди, обливался потом и рассказывал про Ирландскую революцию. Ведь он был офицером ИРА[1] и в Штатах находился на незаконном положении. По-моему, на моей дочери он женился по чистой случайности — впрочем, вместе они и месяца не прожили. Учтите, мистер Марло, все это тайна.

— И тайной останется, — заверил его я. — Что с ним произошло?

Старик тупо посмотрел на меня:

— Месяц назад он исчез, причем совершенно неожиданно, никого не предупредив. И не попрощавшись со мной. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь — для таких, как он, приличий не существует. Думаю, Риган еще даст о себе знать. А пока меня опять шантажируют.

— Опять?!

Генерал вновь вытащил руку из-под пледа, сжимая в пальцах коричневый конверт.

— Я бы не позавидовал тому, кто попытался бы меня шантажировать, когда Риган жил в моем доме. За несколько месяцев до его появления, то есть без малого год назад, я заплатил пять тысяч долларов человеку по имени Джо Броди, чтобы он оставил мою дочь Кармен в покое.

— А… — промычал я.

Генерал повел своими редкими седыми бровями:

— Что вы этим хотите сказать?

— Ничего.

Слегка нахмурившись, старик некоторое время в упор смотрел на меня, а затем сказал:

— Возьмите конверт и ознакомьтесь с его содержимым. И про бренди не забывайте.

Привстав, я взял конверт, опять сел, в очередной раз вытер потные ладони и стал его рассматривать. Письмо адресовано генералу Гаю Стернвуду: 3765, Алта-Бриа-Креснт, Уэст-Голливуд, Калифорния. Адрес написан чернилами, от руки, наклонными печатными буквами — такой почерк бывает у инженеров. Конверт вскрыт. В нем коричневая визитная карточка и три листа плотной белой бумаги. На карточке из тонкого коричневого картона золотыми буквами выбито: «Мистер Артур Гуинн Гейгер». Адреса нет. А в нижнем левом углу очень мелкими буквами значится: «Редкие книги и подарочные издания». Я перевернул карточку и прочел следующее:

Листки плотной белой бумаги оказались долговыми расписками, заполненными от руки и датированными началом прошлого месяца:

Почерк размашистый, с завитушками и кружочками вместо точек. Я налил себе еще бренди и отложил конверт в сторону.

— Что скажете? — спросил генерал.

— Пока ничего. Кто такой Артур Гуинн Гейгер?

— Понятия не имею.

— А что говорит Кармен?

— Я ее не спрашивал. И не буду. От нее толку мало — засунет в рот палец и сосет его себе с умильным видом.

— Я встретил ее в гостиной. Она действительно сосала большой палец, а потом попыталась усесться мне на колени.

Ни один мускул не дрогнул на лице генерала. Он застыл в своем кресле, мирно сложив руки на коленях и тихонько дрожа от холода, тогда как я начинал дымиться от жары.

— Вы позволите задать вам несколько нескромных вопросов, генерал? — спросил я.

— А я от вас скромных вопросов и не жду, мистер Марло.

— Ваши дочери между собой ладят?

— Я бы этого не сказал. У каждой своя жизнь, и по наклонной плоскости они скатываются каждая по-своему. Вивьен — избалованная, требовательная, неглупая и совершенно безжалостная. Кармен же — из тех тихих девочек, что больше всего на свете любят отрывать мухам крылышки. Духовная жизнь, мораль — для них обеих пустой звук. Впрочем, и для меня тоже. Чем-чем, а нравственностью Стернвуды никогда не отличались. Еще вопросы есть?

— Они обе, надо полагать, получили неплохое образование?

— Вивьен училась в хороших закрытых школах, а потом — в колледже. Кармен же сменила не меньше десятка школ, и каждая следующая была либеральней предыдущей. По-моему, она ровным счетом ничего из них не вынесла. И Вивьен, и Кармен наделены всеми пороками современной молодежи, Хорош отец, думаете, наверное, вы. Разругал дочерей в пух и прах. — Он помолчал. — Но ничего не поделаешь, мистер Марло, жизнь во мне еле теплится, и тут не до викторианского лицемерия. — С этими словами старик откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, а затем вновь открыл их: — Надеюсь, вам не надо объяснять, что, если мужчина впервые становится отцом только в пятьдесят четыре года, он получает по заслугам.