Другое утро - Макарова Людмила - Страница 4

Ирина не разбиралась в музыке, но Шопена отличить могла. И больше всего ценила, если исполнитель играл так, будто не по ступенечкам взбирается, а по гладкой тропинке бежит вверх. Без одышки, легко. Но человек играл только для себя… Поэтому она смирилась со ступеньками и стала слушать. Пока совсем не замерзла. Все-таки большая несправедливость, что зима такая красивая, свежая, но такая холодающая.

Возвращаться к Ларискиному храпу не хотелось, и Ира невольно пошла на звуки, извлекаемые неумелым музыкантом. Как на дудочку-самогудочку. Пугаясь теней, осторожно плутала по тусклым, безглазым коридорам, пока в дальнем тупике не набрела на зал. За распахнутыми дверями, без света, спиной ко входу сидел за огромным концертным роялем Аксенов. Она неожиданно легко узнала его по характерному, напряженно-прямому силуэту на светлом от снежного неба фоне окна. Она просто стояла и смотрела, даже не думая заходить. Уже хотела повернуться и уйти, но в дверях вырос другой силуэт и с ехидцей спросил:

– Заблудились, дамочка?

Тот самый отставник. Бдит. Ира развеселилась и разозлилась одновременно. Понятно, что Аксенов – персона важная, но в конце концов рояль тут не на его знаменитые социальные деньги куплен, а наверняка еще от купца остался. Может, ей, Ирине, тоже помузицировать в ночи охота. Она неосторожно ответила:

– Совсем я не заблудилась. Точно по адресу. Лавры Шарлотты Корде спать не дают. Вот только ножик в кармане запутался.

Отставник шутку принял – улыбнулся, хотя и без особой охоты, продолжая ощупывать Ирину неприятным взглядом. Словно она неодушевленный предмет. У Ирины и обязательный в таких случаях холодок по спине пробежал.

Мелодия споткнулась на преодолении очередной ступеньки, и за спиной охранника послышались размеренные шаги, оставляющие за собой шуршание подошв по паркету. В круглом лепном зале, в белой рубашке, без пиджака, а главное, в прячущем морщины полумраке Аксенова можно было бы принять за конкурсанта по бальным танцам рядом с крепко сбитым серьезным отставником.

– Что, испугались? – откровенно расхохотался он над Ириным петушиным видом. – Петрович, хватит девушку пугать. Нас журналисты и так не особенно жалуют.

Петрович резко переменился в лице – сделал вид, что с самого начала шутил:

– Что же вы в самом деле так всерьез все воспринимаете? Заходите, раз уж пришли.

– Проходите, проходите, не стойте у порога, – присоединился Аксенов. Все выглядело бы так, будто радушный хозяин-простак приглашает в избу соседку, заглянувшую посумерничать, если бы не таинственная обстановка глубокой тишины и лунных отсветов в круглом зале старинного особняка.

– Я думал, из этого крыла ничего не слышно, а на самом деле, наверное, всю гостиницу перебудил? – Тон Аксенова был не извиняющимся, а заговорщицким, азартным, как у мальчишки, черт-те что натворившего, понимающего, что вообще-то так нельзя, что влетит по первое число, но ведь в том вся и соль!

Ира в раннем детстве дружила в основном с мальчишками, и уж что-что, а сбивать их спесь научилась.

– Ничего не слышно. Все спят как сурки. Стены вон какие толстенные. Идешь как по средневековому замку.

Ни шороха. Я просто гуляла и услышала, как кто-то Шопена мучает. На выручку поспешила.

Аксенов, конечно, обиделся, как любой из мальчишек, которых маленькая Иришка так здорово научилась ставить на место, и, снова усевшись за рояль, заявил:

– Давайте уговор – с интервью не приставать, а если поиграть хотите – пожалуйста. Отличный звук.

– Я не умею. – Ира пожалела, что обидела его, все-таки человек после сердечного приступа. Может, ему Шопен вместо лекарства. – Только вам завидую. И злюсь от зависти. Всю жизнь жалею, что музыкальную школу бросила.

– Не завидуйте, не злитесь и не жалейте. Занятия – глупее не придумаешь. Вон там кресло – сидите и молчите.

Как Петрович.

Ирина попыталась разглядеть Петровича, но туда, где он предположительно находился, лунный свет не попадал.

Она с удовольствием забралась с ногами в безразмерное кресло. Сколько ни отучала мама, Ирина при первой возможности сворачивалась калачиком, подбирая под себя ноги, и, бывало, обнаруживала себя в такой безмятежной позе на каком-либо солидном официальном сборище. Правда, это ее нисколько не смущало – поднаторела на всю жизнь в боях с матерью за самостийность. Ну а в такой обстановке сам Бог велел расслабиться – ночь, луна, даже какая-никакая, а музыка.

С легким злорадством человека, которому все само в руки плывет, Ирина усмехнулась, представив, что было бы, если б Ленка или бабуся увидели, как она здесь, на расстоянии вытянутой руки от ньюсмейкера такой величины, сидит себе спокойненько, прибалдевшая от тепла и покоя, и даже не пытается его на интервью раскрутить…

Да ну его, интервью это…

Она быстро уснула и спала крепко-крепко, пока неожиданно не оборвалась музыка. Посреди фразы.

– А вы из какого издания? Как фамилия? Может, я читал? Спите, что ли? – прозвучал над ухом голос, со сна не разберешь сразу чей.

Без особой охоты разлепив веки, Ирина не увидела лица спрашивающего, не сразу вспомнила, где она и с кем, только почувствовала взгляд – требовательный, раздраженный от задержки с ответом.

– А вас?

– Что меня?

– Как что? Вас, спрашиваю, как зовут? Где работаете? Может, я слышала что-нибудь? – Она вредничала, потому что разбудил он ее совсем некстати, в самом приятном месте тихого, ровного сна.

Аксенов хмыкнул. Приосанился, подошел ближе к ее креслу-лежбищу:

– Разрешите представиться – Аксенов Александр Николаевич.

Ирина присмотрелась – убедилась, что он не фиглярничает, выдержала паузу, но позу не сменила:

– Очень приятно. Много наслышана. Камышева Ирина Сергеевна. Специальный корреспондент журнала «В кругу семьи».

Он устроился неподалеку, почти у ее ног, усевшись прямо на паркетный пол, и точно как она поджал под себя ноги. Она невольно уставилась на его огромные лобные залысины – уж больно здорово отражали они лунные лучи, запросто можно как ночник использовать. Не выдержала, прыснула в кулак. Аксенов обрадовался ее несдержанности, попрекнул:

– Ну вот, Ирина Сергеевна, специальный корреспондент серьезного издания, а над лысиной смеетесь как девчонка. Я, между прочим, ею горжусь, небезызвестно, что все великие люди имели залысины, и обязательно со лба, плешь тут не годится. – В подтверждение он задорно мотнул головой, и Ирина засмеялась смелее:

– А вы себя к великим уже причисляете или только надеетесь?

– А вы что же думаете, быть великим человеком – такое большое удовольствие? – ответил он совершенно серьезно и с таким знанием дела, что Ира вздрогнула, будто прикоснувшись к чему-то необъяснимому, а потому страшному.

Но сдаваться она не собиралась и, как обычно, спаслась одной из бабушкиных поговорок, с наигранной солидностью заметив:

– Значит, это вам за правду Бог лба прибавил.

Аксенов расхохотался:

– Как вы сказали?

– Это не я, – честно призналась Ира. – Это бабушка так говорила. Она сплошными поговорками разговаривала.

– А вы где родились? – заинтересовался Аксенов.

Ну вот, уговорились интервью не брать, а в результате не она его, а он ее интервьюирует. Причем на личные темы.

– Конечно, в Москве.

Аксенов ухмыльнулся:

– Вот она, ваша московская спесь! Вроде бы знаете, что еще где-то тоже люди живут, но не очень-то в это верите. А я вот родился в таком же, как этот, маленьком городе. Только не в Сибири, а в трехстах километрах от Москвы, Бабкино называется. Слышали о таком? Не слышали, а смеетесь. Нашему бабкинскому заводу, между прочим, почти двести лет. А к Москве я так и не смог привыкнуть.

Не чувствовал себя дома. Для меня дом – это когда все вперемешку: родня, соседи, друзья. А Москва ни для кого не дом. Вон жена моя москвичка, даже двоюродных своих не всех знает.

– Значит, вы Москвы настоящей не видели. Коренной. Она тем и отличалась, что каждый чувствовал себя как дома. А уж в родственниках точно недостатка не наблюдалось. Я помню, у бабушки, в старой квартире на Сретенке, постоянно кто-нибудь из родни или знакомых гостил, ей и в голову не приходило делить – москвич, не москвич. Бабушка всегда говорила: «На то она и столица, чтоб отовсюду за счастьем ехать».