Конец света с вариациями (сборник) - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 4

У ларька народу было раз-два и обчелся.

Продуктовый ларек – это натурально жестяной ларек, выкрашенный в синий цвет, с оконцем впереди, которое забрано чугунной решеткой. Перед ларьком стоят два прожектора, от которых куда-то во дворы ползут толстые черные провода. Прожектора освещают пятачок перед ларьком и собственно покупателей. Которых было двое на данный момент: у окошка стоял лохматый седой старик в драповом пальто, а за ним скучающе поигрывал тросточкой лысый парень лет двадцати. На нем были черные джинсы и черная куртка на синтепоне. На лице и руках парня краснели ранки.

Я не мог понять, зачем ему трость; может, людей по голове бить?

Мы пристроились в конец очереди.

Старик спрашивал у ларечного оконца:

– Так откуда вы берете еду?

Из окошка ему неразборчиво отвечали.

– А они откуда берут?

Снова что-то невнятное.

– А эти?

– …

– Ну вот, опять. А ВЫ тогда откуда берете продукты?

– Мать твою, дед, – возмутился парень в джинсах. – Тебе, что ли, кажется, что ты в анекдот попал? Надоел. Получи свой паек и проваливай.

Старик повернулся к нему, яростно блеснул круглыми линзами и крикнул:

– Кощунство! Кощунство!

– Какое, к чертям, кощунство? – удивился парень в джинсах.

– Чего тут непонятного? Людей вешать на столбах – это кощунство, – ответил старик и крючковатым носом указал куда-то на другую сторону улицы. Проследив за его взглядом, можно было заметить темные силуэты повешенных на столбах людей; они, люди эти, с протяжным скрипом качались из стороны в сторону.

– Что с ними? – спросил Игорь.

– Ларек пытались ограбить, – на этот раз очень внятно ответили из окошка. – Вот и умерли позорной смертью. Но вы не волнуйтесь, завтра их уже не будет, зато обещают вкусные мясные котлеты с минимальным содержанием сои.

– Здорово! – обрадовался я.

– Еще бы, малыш! – радостно крикнули из окошка.

Старик получил, наконец, свой паек, сунул его в приготовленный заранее черный пакет и собрался было уйти, но Игорь придержал его за рукав.

– Что вам угодно? – близоруко щурясь, спросил старик.

– Нам угодно найти одного человека, – ответил Игорь. – Сейчас вот этот малыш, от которого разит водкой, вам его опишет.

– Он рыжий и в веснушках, – описал я, с опаской поглядывая на старика.

– Хех, – сказал старик, булькая, – хех… хех, хех! Кхе-хе!

– Что это значит? – удивился я.

– Закашлялся я, – хрипло ответил старик, держась рукой за стену. – Плохо себя чувствую в последнее время и с каждым днем все хуже и хуже. Рыжий, говоришь?

– Да!

– Нет, не видел.

Он зашаркал по асфальту драными башмаками и вскоре скрылся за углом. Мы с Игорем проследили за ним, а когда обернулись, на нас в упор глядел парнишка с тросточкой.

– Рыжего ищете? – спросил он.

– Да, – кивнул я испуганно, подвигаясь ближе к Игорю. Тот стоял руки в боки и угрюмо разглядывал парня.

– Ты его знаешь? – спросил он.

Парень медленно кивнул:

– Был тут вчера. Или позавчера? В общем, как узнал, что с севера мародеры идут, пошел туда, отбиваться.

– Что еще за мародеры?

– Я откуда знаю? По мне, так лучше о них не помнить. Не думать и не гадать, тогда, глядишь, мимо пройдут и не заметят. Это правильная философия. Если что-то и спасет наш мир, то только она.

– Значит, на север… – протянул Игорь.

– Да вы не волнуйтесь! – подмигнув нам левым глазом, ответил парень. – Идти никуда не придется. Он вместе с двумя безумцами сдерживал переулок, у них кончились патроны, и мародеры их перебили.

– Перебили-перебили! – радостно подтвердили из ларька. – Я все видел собственными глазами. А на следующий день у нас были вкусные сосиски! И паштет! Вы продвигайтесь, не задерживайте очередь!

Игорь протянул в окошко паспорт, а я свидетельство о рождении и сто рублей; взамен нам сунули тетрадку в косую линию, где мы поставили подписи напротив своих фамилий; потом нам вернули документы и выдали по две сосиски, две круглых витаминки и картонную упаковку из-под яблочного сока. В упаковке была вода. Игорь потянул меня за угол, где мы присели на бетонную тумбу и принялись за еду. Совсем рядом поскрипывали ржавые качели, и я очень хотел покататься на них, но не решался, потому что было стыдно перед Игорем: вдруг он подумает, что я все-таки еще ребенок?

– Нет никаких мародеров, фигня это, – сказал Игорь и зачем-то достал пистолет.

– Нам соврали? Но почему?

– Все должно быть по закону, – невпопад ответил он. – Люди должны быть обеспечены пайком.

В сосисках что-то было. Что-то, что застревало в зубах. Я хорошенько разжевал кусочек и сплюнул на руку. Посветил фонариком на ладонь.

– Что там? – спросил, напрягаясь, Игорь. – Ноготь? Волосок?

– Нет, – ответил я. – Камешек.

– Обычный камень?

– Да.

– У отца твоего друга были камни в почках?

– Откуда я знаю? – удивился я и выкинул камешек.

А потом была моя квартира и спящая мама, у которой из головы выпадали волосы. Волосы оставались на подушке, а когда мама встала и провела рукой по голове, они посыпались на ковер, как осенние листья. Игорь придерживал маму за локоть; они сели на пол перед трюмо, рядом горела свечка, и они, заедая водку одной сосиской на двоих, горланили песни. Потом плакали и снова пели. Игорь говорил, что мой папа – дурак и что необходимо срочно вымыть окна, хотя, конечно, уже поздно.

Я обижался, но молчал.

Игорь кричал, что люди умирают повсюду, что еще три дня назад у ларька стояла очередь, а теперь они умирают, потому что слабые, а в этом доме еще остались живые, потому что здесь живут сильные духом люди. И никакой этот дом не особенный, а кошки бегут сюда, потому что в подвалах еще до взрыва какой-то умник разбил двадцать пузырьков валерьянки. Игорь сказал, что пистолет ему больше ни к черту и скинул его с лоджии, а потом вышел из квартиры и минут через пять привел толстого мужика с гитарой. Мужик признался, что тоже был против затеи с покраской окон, и тогда Игорь налил ему водки. Потом пришла женщина с ребенком; ей тоже налили. У ребенка была кожа ненормального желтого цвета, и он все время бегал в туалет, потому что его тошнило, а потом так и остался в туалете и не выходил, но его мать, кажется, не заметила этого и пела со всеми песню про русские березки, а толстый мужик подыгрывал на гитаре.

Потом Игорь сказал, что даже сейчас они закрашивают окна вместо того, чтобы сделать хоть что-нибудь; хотя что-то делать, конечно, уже поздно.

Мужик с гитарой оживился, поднял рюмку и сказал:

– За световое излучение.

Выпили.

Потом Игорь, действуя стремительно, разлил по новой и крикнул:

– За ударную волну!

Выпили.

Мама закашлялась, но все-таки смогла прохрипеть:

– За проникающую радиацию!

Выпили.

Женщина, ребенок которой уже полчаса не выходил из туалета, сказала, шмыгая носом:

– За радиоактивное заражение!

Выпили.

Я натянул на себя свою любимую кожаную куртку и незаметно для всех ушел.

– Я понял, – сказал я, отворяя дверь в Колину квартиру, – я понял, понял, понял, понял…

– Что ты понял? – тихо спросил Коля из кухни.

– Я понял, что ты такой же, как мой папа. Ты заклеил скотчем стрелки, чтобы остановить время, но время так не остановить; папа красил окна, и упал на асфальт, твердый камень пробил ему череп, и теперь он лежит мертвый, а окна закрашены, и проблемы не видно, но она все равно есть, есть, есть… я понял, я все понял, я…

– Не пори чушь. Иди лучше сюда.

Я повесил куртку на вешалку, а ботинки запихнул ногой под шкаф; пошевелил большим пальцем левой ноги сквозь дырку в носке и, осторожно ступая, прошел на кухню. Здесь было тихо и темно, причудливые тени все также бегали по стенам, а посреди пола сидел в позе лотоса Коля; рядом с ним стоял огарок в граненом стакане, а рядом со свечой наползали друг на друга жуки. Вернее, я сначала даже не понял, что это жуки: колышущаяся, подвижная масса, тошнотворное, коричнево-бурое желе вырастало рядом с Колей.