Гомункулус - Плавильщиков Николай Николаевич - Страница 42

«Я горд тем, что сумел оценить теорию Гёте, осмеянную физиками», — писал философ Шопенгауер[15], не подозревая того, что этим самым публично признается в своем невежестве.

Все эти ученейшие и мудрейшие люди знали физику еще хуже, чем Гёте. А физики? Они долго и весело смеялись. Они смеялись бы еще веселее и еще дольше, если бы не тон этой книги «Учение о цветах».

Гёте не просто спорил с Ньютоном, возражал ему, опровергал его доводы и рассуждения. Его возражения часто переходили в брань: так был раздражен обычно сдержанный и вежливый поэт тем, что «белый цвет» оказался смесью семи цветов радуги.

Годы шли. Гёте начал стареть. Он не мог уже поспевать за наукой, делавшей такие быстрые шаги, и старался читать только наиболее важные труды. Его интерес к ботанике не ослабевал, и ботанические книги он просматривал в первую очередь. Когда его собственные сочинения собрались переводить на французский язык, Гёте сильно забеспокоился.

— Нужно, чтобы перевод был хорош, а то меня еще заподозрят в мистике, — волновался он, когда дело дошло до «Морфологии» с ее «первичным растением».

И правда, французы к гётевскому «Метаморфозу растений» дали такой рисунок, что средневековые монахи, изображавшие деревья, плоды которых превращаются в уток и гусей, могли искренне позавидовать Гёте: из его «первичного растения» можно было вывести любых птиц.

Вольфганг Гёте (1749–1832).

Никто никогда не видел и не мог видеть «первичного растения», о котором писал Гёте. Художник оказался решительным человеком. Он внимательно прочитал все рассуждения Гёте и скомбинировал растение, дав, так сказать, «квинтэссенцию» гётевских рассуждений и пояснений. Растение получилось замечательное. Оно имело около тридцати пяти сантиметров высоты и представляло собой пеструю смесь плодов, листьев и цветков самых разнообразных растений. Это был какой-то букет из корней, стеблей, плодов и листьев, причем были взяты растения, из которых букетов не делают даже и большие оригиналы. У этого растения были клубни картофеля, на нем висели земляные орехи, у него были шипы крыжовника, усики виноградной лозы и гороха, зелень акации, репы и папоротника, цветы апельсинового дерева, табака и множество частей самых разнообразных листьев. Оно очень походило на ботанический атлас, изрезанный на мелкие кусочки и как попало склеенный, и я думаю, что именно так и действовал остроумный и изобретательный художник.

Да! Это растение было вполне реально: ни одной «выдуманной» части. И оно же было «универсальным».

Впрочем, Гёте не оценил по достоинству гениальность художника. Ему было не до этого: все его внимание поглотили споры, разгоревшиеся во Франции. О книге Ламарка он не узнал вовремя: Кювье скрыл от него выход этой книги, но о споре Кювье и Сент-Илера узнал тотчас же.

Гёте, увлекающийся и страстный, был захвачен этим спором. Он ничем не мог заняться, а только и делал, что бегал от окна к окну и смотрел: не идет ли по улице какой-нибудь заезжий человек. А тогда безо всяких стеснений окликал его, подзывал к окну и допрашивал: откуда он приехал и не слыхал ли чего о парижских делах.

— Ну, что вы скажете об этом великом событии? — набросился он на некоего Сорэ, который зашел к нему. — Вулкан начал извергать…

— Да, это ужасно! — ответил Сорэ. — Да и чего было ожидать при подобном министерстве, — добавил он, пожимая плечами.

— Министерство? — переспросил Гёте. — Причем тут министерство?.. Любезнейший, мы не понимаем друг друга. Я говорю вовсе не о революциях и переворотах. Я говорю о споре Кювье и Сент-Илера.

Сорэ поперхнулся и замолчал. Спор каких-то ученых… Что значил он по сравнению с июлем 1830 года в Париже, во Франции, в Европе!

— Это очень важный шаг, — волновался Гёте. — Это целое событие в науке, это огромный шаг вперед… Это такое обобщение…

Он был, конечно, на стороне эволюциониста Сент-Илера и страстно желал, чтобы тот победил. Сент-Илер не доставил этого удовольствия Гёте и проиграл спор.

Поэт очень расстроился, бранил Кювье и его сторонников, но помочь Сент-Илеру ничем не мог. Его собственные идеи, идеи эволюционные, были рассыпаны во всех его сочинениях, но ничего целостного он не дал.

Чтобы хоть чем-нибудь утешиться, Гёте заставил своего Фауста произнести длинный монолог в защиту эволюции.

Три друга

Наружность обманчива

Их было три профессора в Парижском музее естественной истории — Кювье, Ламарк и Жоффруа Сент-Илер. Самым старым был Ламарк, самым молодым — Сент-Илер, самым знаменитым — Кювье. Они, особенно Кювье и Сент-Илер, очень дружили, пока дело касалось чисто зоологических работ.

Один описывал моллюсков и рыб, другой изучал линнеевских «червей», третий — полипов. Все было хорошо и ясно: смотри на улитку и пиши, придумывай ей название… Но по мере того как они старели, росли их знания, являлась необходимость «обобщить» увиденное и изученное. И тогда начались ссоры, исчезла дружба.

Умирая, каждый из них был врагом двух остальных, и особенно в этом отношении прославился Кювье: он сделался заклятым врагом и Ламарка и Сент-Илера.

Труды и споры этих трех друзей-врагов не прошли бесследно. Кювье создал прославившую его имя «теорию типов» и создал «теорию катастроф», благодаря которой его имя упоминается во всех обзорах эволюционных учений и даже в школьных учебниках.

Ламарк дал теорию эволюции, его имя навсегда вошло в историю, оно — вечно. Сент-Илер также дал теорию эволюции, и его имя — бессмертно.

Ламаркизм и жоффруизм — две главы эволюционного учения, и авторы их могли бы надеть лавровые венки, но — увы! — эти венки они получили лишь после смерти. Один Кювье надел на свою гордую голову венок при жизни.

Его имя навеки вошло в историю естествознания. Он основал науки — палеозоологию и сравнительную анатомию. Он — творец новой системы животного царства и «теории типов», и он же — автор «теории катастроф», столь нашумевшей в свое время. Он был знаменит, как только может быть знаменит ученый. Он прославился и как государственный деятель: основал при Наполеоне университеты в ряде городов, был пэром Франции, президентом Комитета внутренних дел, директором некатолических вероисповеданий. Он видел на своем веку ряд монархов: Наполеона, Людовика XVIII, Карла X и Луи-Филиппа. Он слышал громы революций.

Ловкий и изворотливый, он недаром носил в дружеском кругу прозвище «дипломат». Его чудовищный мозг спокойно перерабатывал все события и строил выводы — к пользе и выгоде его обладателя. Он верил в бога, и эту веру — стойкую и непоколебимую — пытался обосновать научно. Его теории и гипотезы не были направлены к низвержению божества — наоборот, он пытался подпереть своими книгами шатавшийся пьедестал.

Он… он был — Кювье. Этим все сказано.

Его воспитала мать. Это она развила в нем религиозность, красной чертой прошедшую через его жизнь. Она учила с ним уроки, учила его рисовать, ухитрялась заниматься с ним по-латыни, не зная латинского языка. Отец — отставной военный — оказался плохим наставником.

Феноменальная память, острая наблюдательность и невероятная сообразительность проявились у него с детства. Он легко запоминал раз услышанное или прочитанное, видел то, чего не замечали не только его сверстники-мальчишки, но и взрослые.

Жорж очень любил рисовать, и когда ему, еще десятилетнему мальчику, попала в руки книга Бюффона, принялся раскрашивать животных. Это определило его будущность: Бюффон стал его настольной книгой.