Гомункулус - Плавильщиков Николай Николаевич - Страница 36

Скопив денег, Линней купил в окрестностях Упсалы небольшое именьице и заказал в Китае чайный сервиз: на чашках должно было быть изображено растение «Линнея северная», названное так в честь Линнея. Это — крохотный кустарничек, стелющийся по земле в мшистых еловых лесах. Кое-где кверху поднимаются, словно подсвечники, цветущие веточки, каждая с двумя малюсенькими цветочками, похожими на неправильные фестончатые колокольчики. Цветочки снаружи белые, изнутри розовые, пахнут ванилью.

Увы! В Швецию прибыл не сервиз, а черепки от сервиза. Был заказан второй сервиз: Линней очень хотел иметь «ботанические чашки». Этот доехал благополучно, а цветки и листочки «Линнеи» были нарисованы так хорошо, что выглядели как живые.

— Да, это настоящая Линнея, — сказал ботаник и собственноручно расставил чашки на полках шкафа. — Это ботанический сервиз, — заявил он жене. — Тут уж будет моя классификация.

Награды сыпались на Линнея одна за другой. Он отвел в книжном шкафу отдельную полку для всяких почетных и иных дипломов. Полка вскоре оказалась мала. Русская Академия наук почтила его, избрав своим членом. Это было особенно приятно Линнею: на заре своей научной деятельности он был жестоко высмеян именно русским академиком Зигесбеком. И вот он — русский академик…

В честь Линнея выбивали медали. Его навещал сам шведский король.

Медаль, выбитая в память Линнея.

Годы шли. Линнея разбил паралич. Он разучился подписывать свою фамилию и писал ее вперемешку латинскими и греческими буквами. Потом больной совсем забыл свои имя и фамилию, а прошло несколько месяцев, и он перестал узнавать Сару-Лизу.

Лишь однажды к нему вернулся рассудок, и он приказал отвезти себя в свое имение. В это время жены его не было дома. Узнав о поездке мужа, она поспешила в имение. Сара-Лиза нашла Линнея в кресле перед камином. Закутанный в шубу, он сидел перед огнем и задумчиво курил трубку.

Через месяц он умер.

Король приказал выбить еще одну медаль — на память о великом ученом. Больше того — он упомянул имя Линнея в своей речи при открытии сейма.

Это была невероятная честь. Но ни король, ни просто почтенные и именитые граждане не позаботились о том, чтобы сохранить коллекции Линнея. Сара-Лиза продала их в Англию. Двадцать шесть больших ящиков увезли англичане в Лондон.

Говорят, что шведский король Густав хотел послать в погоню за этим кораблем военное судно, но его отговорили, пугая войной с Англией. Впрочем, вряд ли король собирался сделать это. Какое дело королю до каких-то жуков и мух, наколотых на булавки!

Через несколько лет поклонники Линнея устроили в Упсале Линнеевский музей. Они собрали в нем все, что им удалось купить у наследников знаменитого ученого. Тут были и чашки с растением «Линнея», и линнеевская бритва, и его жениховские помочи, и даже бельевой шкаф. Было все, кроме научных коллекций…

Тайна цветка

Рогатая oca

Директор латинской школы в Шпандау Конрад Шпренгель заболел. На него напала такая меланхолия, что даже римские поэты, стихи которых он так любил, не могли его развеселить. Он утратил вкус к работе, у него едва хватало сил выслушивать ответы учеников о премудростях латинской грамматики. Это было очень серьезным симптомом: если он разлюбил латинский язык, значит, дело плохо. Понурив голову, Шпренгель пошел к врачу.

— Вам нужно развлекаться, — глубокомысленно сказал врач.

— Что же мне, танцевать, что ли? — уныло возразил Шпренгель. — Так я уже староват для этого. Да и мое положение…

— Зачем танцевать? Гуляйте побольше, ходите в поле, в лес. Смотрите на цветы, слушайте птиц. Вот и развлечетесь, а чистый воздух — лучшее лекарство.

Шпренгель начал гулять за городом. Он уныло бродил по лесам и полям, дышал пылью на проселочных дорогах, промачивал ноги на болотистых лугах. Если он и смотрел себе под ноги, то только для того, чтобы не увязнуть в грязи или не свалиться в канаву. Его совсем не занимали ни цветы, ни трава, ни пушистые моховые кочки. Пение птиц его даже раздражало, но он покорно и терпеливо исполнял предписание врача и ходил, ходил, ходил…

Машинально он срывал цветок за цветком, ощипывал и бросал. Можно было подумать, что он гадает на поповнике-ромашке, так сосредоточенно Шпренгель обрывал белые лепестки. Нет, он не гадал и вряд ли даже видел толком, какой цветок ощипывает.

Вертя однажды в руках цветок луговой герани, Шпренгель заметил, что при основании каждого из пяти лепестков венчика есть толстые волоски.

«Словно брови, — подумал он. — А зачем они здесь?»

Шпренгель оторвал лепесток и увидел, что при основании его помещается маленькая железка со сладким соком — нектарник. Это его заинтересовало. Дождь не мог попасть на защищенную волосками железку, не мог смыть сладкого сока. Это так. Но… насекомые по волоскам пробегали без всяких затруднений.

«Скажите пожалуйста, как это ловко устроено!»

Его меланхолия начала исчезать — прогулки по полям можно было бы и прекратить, но волоски герани так поразили учителя латинского языка, что он решил расследовать это дело. Шпренгель всегда интересовался ботаникой.

Лежа на берегу ручья и рассматривая росшие здесь незабудки, он заметил, что маленькие желтые пятнышки в глубине цветка расположены кольцом. Разорвав цветок, он увидел, что эти пятнышки…

— Они указывают дорогу к железкам со сладким соком! — воскликнул Шпренгель.

Удивительное дело! Цветок как бы показывает насекомому дорогу к тем местам, где есть сладкий сок. Цветок как бы заботится о насекомом.

Шпренгель хорошо знал из собственного опыта, что даром никто и ничего не делает. Если цветок так «заботится» о насекомом, об его удобствах, то должно же и насекомое что-нибудь сделать для цветка, должно отплатить ему за эти заботы.

— Не может быть, что это просто так, — рассуждал сам с собой Шпренгель, шагая через кочки. — Я должен разгадать эту загадку.

Загадка цветка увлекла Шпренгеля. Утром он уходил в поле, поздно вечером возвращался домой. Все лето он пробродил за городом, и только зимой, когда выпал снег, прекратил эти прогулки. Он изучал цветок за цветком, растение за растением, пытаясь раскрыть их тайны.

С незабудками у него ничего не вышло, ромашка обманула его ожидания, а луговая герань оказалась в союзе с ними. И вот ему повезло: встретился цветок кипрея.

— Как странно! У него завяли все тычинки, а пестик свеж и молод. Как же здесь произойдет опыление? — удивлялся Шпренгель, рассматривая цветок. — Может быть, это болезнь?

Он зашагал в поисках других кипреев. Один, другой, третий цветок были сорваны и рассмотрены, но и в них было то же самое: тычинки завяли, а пестики свежи.

— Ничего не понимаю!

Шпренгель уселся на пригорке и задумался. Солнце грело, гудели пчелы и шмели, бесшумно порхали бабочки. Он пригрелся и задремал, а когда проснулся, солнце уже клонилось к западу. Пора уходить: до города не близко.

По дороге домой он заметил еще несколько кустиков того же кипрея.

Конрад Шпренгель (1750–1816).

— О!.. — воскликнул Шпренгель, разглядывая цветок.

В цветке кипрея были молоды тычинки, а пестик сморщился и повис.

В одних цветках кипрея погибли тычинки, в других — пестики. Как же происходит опыление? Ясно, что увядшая тычинка не даст пыльцы, ясно и то, что увядший пестик не годен для опыления.

Задумавшись, Шпренгель дошел до города, добрался до своего дома, вошел в комнату и, не раздеваясь, сел. Он думал…