Крепость души моей - Олди Генри Лайон - Страница 24

Паук-многоножка боком пошел по арене.

– Ломай, брат! Сделай его!

Стадион замолчал. В густой, душной тишине Шамилю вторили новые голоса. Женщины, ребенок, старик:

– Ломай!

– Почему ты не застрелился? – прохрипел медбрат.

Тиски из гранита. Вопль измученной плоти.

– Почему?

Надо было бросать сразу. Через себя, как он и собирался. Артур промедлил долю секунды, жалкое мгновение. Теперь было поздно.

– Почему?

Бедро пронзила боль: черная, страшная. Перед глазами распахнулась ночь. В ней вспыхивали колючие звезды.

– Почему?!

00:04

…раз ты просишь…

В ночи под звездами Артур улыбнулся медбрату. Ты сломал мне бедро? Радуйся. Но сейчас у тебя заняты руки. Переворот, всем телом, с упором на здоровую ногу. Бедро взорвалось адской болью, когда Артур оказался сверху. Лопатки соперника впечатались в ковер.

– Держи, брат! Не отпускай!

– Не отпущу, – согласился Артур.

Или только подумал?

Лицо медбрата побагровело. Артур не душил его. Знал: удушающие – запрещены. Пусть на этом стадионе пахнет коньяком, пусть нет судьи – правила есть правила. Он просто держал, обхватив соперника, сдавив подреберья ногами, сломанной и здоровой, не давая как следует вдохнуть.

– Почему?!

Артур держал. Молчал.

– Почему?..

И еле слышно, задыхаясь:

– Отпусти меня…

– Хорошо, – согласился Артур. – Раз ты просишь.

01:01

…дети выросли…

– ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ НЕПОКОРНЫЙ, ЖЕСТОКОВЫЙНЫЙ!..

Золото хлебного поля – от горизонта до горизонта. Пыль узкого проселка. Звон летнего зноя.

– ИСТИННО ГОВОРЮ: ПРОКЛЯНЕШЬ ЧАС РОЖДЕНИЯ СВОЕГО!..

По проселку идут трое. Шагают, не торопясь, но и не мешкая: парень в джинсовом костюме и кепке с длинным козырьком, широкоплечий подросток в школьной форме (плоские желтые пуговицы, уродливый воротник) – и мальчишка лет семи: темноволосый, гибкий, черноглазый.

– ВЗЯЛ ТЫ НА СВОИ РАМЕНА БРЕМЯ ТЯЖКОЕ! НЕ УНЕСТИ ДАЛЕКО!..

Парень и подросток ведут беседу. Говорят спокойно, не повышая голоса. Мальчишке скучно. Он то и дело срывается на быстрый шаг, обгоняет, нетерпеливо оборачивается.

А из глубин бирюзового омута гремит:

– ОТНЫНЕ ИХ ГРЕХ ТВОИМ ГРЕХОМ БУДЕТ…

Подросток и мальчик ничего не слышат. Парень в кепке слышит, но пропускает мимо ушей. Так его ученики, бывает, на уроке слушают выговор строгого учителя. Гремит? Пусть себе гремит.

– ЗА ГРЕХИ ИХ НА СУДЕ ОТВЕТ ДАШЬ…

– А что там, за полем, Сан Петрович? – подросток машет рукой вдаль. Рука бугрится мускулами: грузчику впору. – Очень узнать хочется, да.

Парень щелкает пальцами по козырьку кепки:

– Не спеши, Чисоев. Поле еще перейти надо. Видишь, какое большое, шагать и шагать! А что там… Не знаю.

– Вы? – сомневается подросток. – Не знаете?

– Я не знаю. Ты даже не представляешь, Чисоев, сколько я не знаю!

Он смеется:

– Поглядим, авось не испугаемся!

Услышав последние слова, мальчишка подпрыгивает от возмущения:

– А я не боюсь! Мы с братом никого не боимся!

Парень подмигивает хвастуну:

– Завидую тебе, Артур. Лично я много чего боюсь. Дантиста, например. Боюсь, а иду…

– ГОРДЫНЯ! – гремит сверху. – ИСТИННО ГОВОРЮ ТЕБЕ…

Что именно, остается загадкой. Гром рассыпается мелким кашлем:

– ЭЙ! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? ЗНАЕШЬ, НЕ СЛИШКОМ ВЕЖЛИВО С ТВОЕЙ СТОРОНЫ…

– Сан Петрович! – подросток с удивлением запрокидывает голову. – Там, наверху! Гроза, что ли?

– НЕ ХОЧЕШЬ ПУГАТЬ ДЕТЕЙ, ТАК ХОТЬ РУКОЙ ПОМАШИ…

Парень ловит зрачками густую синеву:

– Слышу, Шамиль. Наверное, самолет. Звуковой барьер переходит… Перегрузки, жуткое дело!

Он срывает с головы кепку, машет, рассекая горячий воздух:

– Счастливого полета!

Хлопает спутника по плечу:

– Трудная у него служба. Иногда задумаешься, и оторопь берет. В небе еще ничего, а как вниз поглядишь!..

– Эй! Ты меня слышишь?

Александр Петрович не слишком надеялся на ответ. Сон есть сон, здесь свои законы. Улыбался, глядел сверху, из синей бездны небес – на хлебное поле. С высоты прожитых лет – на себя давнего, молодого разлива. Это свойственно возрасту: разговаривать с самим собой. Иные считают такое мудростью. Иные – маразмом.

– Знаешь, не слишком вежливо с твоей стороны…

И с моей, решил он, тоже. Прыгай, обезьянка! Сколько раз Александр Петрович повторял в мыслях эти слова, глядя на школьников, разыгравшихся к концу большой перемены. Без насмешки, без желания обидеть – от всей души завидуя умению прыгать, забыв о контрольной по географии, о том, что Волга впадает в Каспийское море, и скачи теннисным мячиком или лежи пластом, а впадает, и баста.

– Не хочешь пугать детей, так хоть рукой помаши!

В ответ кепка рассекла звенящий зной:

– Счастливого полета!

Спасибо, подумал старик. И тебе, приятель, скатертью дорога. Смеясь, Александр Петрович отвернулся от земли, от спелой, сыплющей зерном нивы. Запрокинул голову, глядя вверх, выше неба. Над синей бездной, где он, не смущаясь годами и сединами, плыл, как мальчишка – в сельском пруду, вставал могучий купол. Округлая твердь из металла. В полировке, словно в оконном, залитом дождем стекле, сквозила тень: кажется, город.

Кажется, золотой.

– Трудная служба, – сказал старик. – Очень. Понимаю, чего там. Извини, если что не так. Дети выросли…

Девять дней

День первый

13:05

…не фиксирует…

Первым, кто заметил синюю прореху в небесах, была девочка лет пяти. Всем прочим было не до чудес – спешили, глядя в спины идущих впереди или просто под ноги. День в разгаре, людная площадь, выход из метро.

Сентябрь, начало осени. Пасмурно, ночью шел дождь, к утру перестал. Но тучи по-прежнему висели над ничего не подозревающим городом.

– Папа! Папа! Там!..

Точнее девочка выразиться не смогла, зато чувствительно дернула за руку. Папа, серьезного вида очкарик при портфеле, остановился, взглянул.

– А что там? Хм-м, действительно…

Поставил портфель на асфальт, без всякой нужды поправил окуляры. Огляделся по сторонам, затем, спохватившись, крепче взял дочь за руку.

– Стой на месте, ближе не подходи. Мало ли?

В двух шагах от них клубился серый туман – ровный четырехугольник, от зенита до тверди, истоптанной тысячами ног. Более всего он походил на огромный экран, врезанный прямо в пространство площади. Занавес колыхался, готовый вот-вот открыться.

– Во дают! Гля! В натуре, гля!..

Подлетела стайка торопливых подростков. Остановилась супружеская пара. Замер навытяжку молоденький лейтенант в новой форме. Еще, еще…