Искусство острова Пасхи - Хейердал Тур - Страница 32

С наступлением ночи Атан Атан стал заметно серьезнее, даже суровее. Когда мы сели вшестером в «джип», чтобы пересечь остров, лицо его покрылось испариной. он поминутно вытирал пот, хотя нам с Фердоном ночной воздух казался отнюдь не теплым.

Для отвода глаз мы погрузили в машину белье для стирки и забросили его на ранчо Ваитеа, а не доезжая Хангароа, вышли из машины и продолжали путь пешком, оставив Энрике сторожить «джип». Перелезли через стену и через каменистое поле направились в ту часть деревни, где жил Эстеван Атан. Атан Атан дико нервничал — как бы кто не споткнулся и не ушибся, это будет «дурной приметой» для нашей затеи. Он поминутно твердил, что не сомневается в удаче, ведь он всегда был добр к людям, так что его аку-аку довольны, и еще ни с кем не случалось беды на его участке. И все же Атан явно беспокоился за нашего фотографа, который был далеко не молод. Взяв Шервена за руку, он тащил его за собой, и тот цеплялся за его плечо, стараясь сохранить равновесие.

Разбуженная осторожным стуком в окно и дверь, жена Эстевана впустила нас в дом, а муж снова вышел, потом вернулся, держа в руках старый бумажный мешок из-под цемента, и достал из него большую рукописную тетрадь без обложки. Листы тетради сильно смахивали на лист, который нам показывал Атан. Бумага старая, хрупкая, пожелтевшая, ломкая, обтрепанная по краям, корешок сшит кое-как. Что-то вроде чилийской школьной тетради, но с добавлением других листов, по большей части из линованного блокнота. На одних страницах чернилами начертаны знаки ронго-ронго, на других нас-хальские (рапануйские) слова в латинском написании, на третьих — колонки ронго-ронго, а справа, латинскими буквами, их «перевод» на рапапуйское наречие. Вверху страницы с колонками знаков, обозначающих фазы луны, был проставлен год — «1936». Эстевану Атану тогда было лет двенадцать.

По словам Эстевана, он получил тетрадь ронго-ронго от отца, Хосе Абрахана Атана, примерно за год до его смерти. Отец не понимал знаков ронго-ронго, не знал и европейских букв, просто он тщательно скопировал другую тетрадь, до того истертую, что она уже рассыпалась. Ту тетрадь составил дед Эстевана, Атамо Тупутахи, считавшийся на Пасхе маори ронго-ронго, то есть грамотеем, но так как и он не знал европейских букв, ему помогал пасхалец из числа тех, которых возвратили на родину из Перу. Эстеван и Атан Атан не сомневались, что тетрадь ронго-ронго наделена магическими свойствами, и Эстеван хотел сделать новую копию, пока эта еще не истлела. Но когда он приступил к работе, неожиданно оказалось, что задача весьма сложная, очень уж много страниц со всякими знаками. Эстеван ни за какие деньги не хотел расставаться со своим сокровищем; к счастью, он разрешил нам переснять листы для него и для нас (Heyerdahl, 1965, fig. 96— 136). Потом он, как уже говорилось, пропал без вести в море. Вдова рассказала Бартелю (1965, с. 387), будто Эстеван, уходя на лодке, взял тетрадь ронго-ронго с собой. На самом деле, во время визита Бартеля в 1957–1958 годах она явно прятала тетрадь где-то на острове, потому что есть сведения, что в 1964 году вдова Эстевана показывала ее приехавшим французам.

Как было указано в другом месте (Heyerdahl, 1965, р. 345–460), хотя тетрадь Эстевана Атана удалось только переснять, мне принесли несколько таких же старых тетрадей ронго-ронго другие пасхальцы. Они тоже, скорее всего, хранили их в тайниках, считая тетради священной и магической родовой ценностью. Прежде о тетрадях ронго-ронго не слыхал никто, даже патер Энглерт, который наведывался в дома всех островитян и не упускал случая справиться, нет ли у них чего-нибудь в этом роде. Как не вспомнить про тех посетителей Пасхи, не имеющих отношения к церкви, которые не только видели, но и приобрели дощечки с письменами, когда первые миссионеры тщетно их разыскивали и докладывали, что дощечек больше нет. Хотя ни один иностранец не пользовался у пасхальцев такой популярностью, как патер Энглерт, они даже ему не показывали унаследованные тетради ронго-ронго, опасаясь оскорбить его религиозное чувство. Тем же можно объяснить, почему патер Энглерт считал, что секрет последнего пещерного тайника утерян со смертью предыдущего поколения.

Последующее изучение рукописных материалов Бартелем, Кнорозовым, Федоровой и Кондратовым (Heyerdahl and Ferdon, 1965, p. 387–416) показало, что поддающиеся прочтению рапануйские тексты в латинском написании могут быть разделены на несколько групп: мифологические тексты о сотворении мира верховным пасхальским божеством Макемаке; легенды о короле Хоту Матуа и открытии им острова; генеалогии королей после Хоту Матуа; эпизоды из недавней истории острова, начиная с набегов работорговцев; перечень местных лунных месяцев с их европейскими эквивалентами; тексты с упоминанием метеорологических явлений и сроков земледельческих работ; названия разновидностей батата; песня, исполнявшаяся во время ритуалов ронго-ронго; текст, связанный с религиозными празднествами, и так далее. В дополнение к этим чрезвычайно интересным пасхальским записям устного народного творчества, частично неизвестного ранее, одна рукопись содержит короткую выдержку из Книги Бытия на рапануйском наречии. Во всех рукописях, включая тетрадь Эстевана Атана, есть колонки знаков ронго-ронго якобы с переводом на рапануйское наречие. Однако последующее изучение показало, что речь идет об искаженных и неполных копиях словаря ронго-ронго, составленного в XIX веке епископом Жоссаном, который опирался на ложную информацию одного сметливого пасхальца. Привезенный на Таити Брандером, пасхалец этот разбирался в ронго-ронго нисколько не лучше, чем другие островитяне той поры. Переписанные в тетради страницы из словаря ронго-ронго отчетливо свидетельствуют, что составители рукописей не знали смысла письмен, однако горячо интересовались делами предков и безоговорочно приняли за святую истину мнимый словарь епископа (вернее, его информатора). Упомянутое выше исследование показало, что впервые мысль о создании тайных тетрадей, видимо, возникла у пасхальцев в восьмидесятых годах прошлого столетия, когда на острове находился Салмон. Новым импульсом послужили экспедиции европейских исследователей в начале первой мировой войны и в середине тридцатых годов. Секретное хранение и почти религиозное благоговение к манускриптам говорит о том, что для островитян они были не менее важны, чем каменные резные изделия, которые лежали в тех же тайниках. Очевидно, речь шла о тайной попытке отдельных родов после приезда миссионеров сохранить для потомства память о старине, которая иначе совершенно стерлась бы с введением новой, совсем иной культуры.

Закрытая пещера Атана Атана внутри острова

Поздно ночью мы вышли из домика Эстевана Атана и пробрались через каменистое поле к «джипу», в котором дремал Энрике. Я нес в сумках полученную на время тетрадь ронго-ронго и каменный череп, Атан Атан помогал идти фотографу. Около получаса мы ехали, стараясь не очень шуметь, сначала на север вдоль берега, до ближайшего колодца и ветряной мельницы, потом внутрь острова, по широкой ухабистой тропе. Миновав карьеры Пуна Пау, где изготавливались пукао, мы остановились на бугре. Все шестеро вышли из «джипа». Дальше надо было одолеть высокий каменный вал, за которым узкая тропка привела нас через кукурузное поле на участок, поросший высокой сухой травой. Атан шепотом сказал, чтобы мы подождали, а его старший брат, отойдя в сторону на полсотни шагов, остановился спиной к нам и стал негромко говорить что-то на рапануйском диалекте. Атан, все так же шепотом, объяснил, что он обращается к обитающим здесь аку-аку. Место это называлось Матамеа (этим же словом на Пасхе называют планету Марс).

Эстеван Атан вернулся, и мы прошли дальше. Трава тут росла реже, отдельными кочками. Слышно было далекий гул прибоя. Эстеван сел на корточки, разрыл руками песок, и показался блестящий зеленый банановый лист. Здесь находилась уму — земляная печь. Эстеван извлек из нее пышущий паром сверток из банановых листьев. Он развернул сверток, наши ноздри защекотал сильный, несколько необычный запах, и мы увидели жареную курицу с двумя крупными бататами. Никому из нас не было запрещено вдыхать замечательный аромат. Ноги курицы были сломаны в суставах, цевка с лапкой и когтями была прижата к тушке вместе с изогнутой шеей и головой. Однако клюв был отрезан у основания и, видно, неспроста, потому что Педро Атан однажды рассказывал мне, что Таху-таху и другие колдуны могли умертвить неугодного им человека особым способом, закопав в землю куриный клюв.