Слушайте звезды! (сборник) - Шитик Владимир - Страница 91

А нужно ли это, так ли уж необходимо? Он прислушался к себе. Гул был, только теперь он стал басовитее, мягче, словно у работавшего трансформатора увеличились размеры и мощность. Нет, пока эта штука в нем гудит, не будет ему покоя, не остановится он.

Попасть на территорию обсерватории оказалось не очень сложно. На дороге был контрольный пункт, где проверяли документы у водителей всех машин, направляющихся в хозяйство обсерватории. Продолжалась проверка какие-то минуты, но Киму этого хватило, чтобы подобраться сзади к потрепанному «КамАЗу», груженному огромными катушками с кабелем, и спрятаться среди этих катушек в лучших традициях детективных фильмов. Наверное, можно было и прямо подойти к охранникам, объяснить все, попросить пропустить. Придумать какую-нибудь историю. Но не хотелось объяснять, упрашивать. Нужно было поберечь весь запас своей убежденности для тех, кто с ним будет разговаривать там, в обсерватории.

«КамАЗ» остановился у невысокого здания. Шофер, хлопнув дверцей, ушел, и тогда Ким решился выбраться наружу.

Определить, где находится сама обсерватория, не составляло труда, огромный купол был виден издалека, и Ким, не колеблясь, отправился по бетонной дорожке, круто ведущей в гору.

Дальше вестибюля ему пройти не удалось. Дежурство здесь было налажено. Смуглая женщина лет сорока остановила его вопросом:

— Вы к кому, товарищ?

Ким замялся, не зная, как начать.

— Ну, в общем… мне надо посоветоваться с кем-нибудь…

Женщина кивнула серьезно:

— Понятно. А по какому вопросу: личному или?.. — она не закончила фразу.

Ким подтвердил:

— По личному, — и подумав, добавил, — и или тоже. Даже в большей степени.

Женщина еще раз кивнула и, наклонившись к коробочке селектора, сказала:

— Алексей Матвеевич, к вам посетитель. Послышался глубокий вздох, потом ответили:

— Что, Мария Александровна, опять «чайник»? Иду. Женщина смущенно глянула на Кима — слышал ли?

Но тот не обиделся, даже улыбнулся (чего стоила эта улыбка!) ей в ответ:

— Я знаю, что такое «чайник». В какой-то мере я им и являюсь.

— Да ну, что вы! — запротестовала женщина. — Алексей Матвеевич у нас отвечает за прием посетителей. А их иногда много бывает. Знаете — это очень отрывает от работы. Вот он и шутит иногда так неудачно.

«Чайниками» называют в общественных организациях посетителей с навязчивыми идеями, чаще всего немного не в себе. Но не буйных. Особенно много их почему-то является в редакции газет и журналов. И стоит больших трудов их спровадить. Ну, а в обсерваторию, наверное, приходят «чайники» с космическим уклоном. Этот Алексей Матвеевич, по-видимому, получил общественную нагрузку — принимать и отделываться от них.

Дойдя до этого места в своих размышлениях, Ким почувствовал, что расстраивается окончательно. Ведь, в сущности, он такой же «чайник». Ну расскажет он, что с ним происходит, поделится своими соображениями. Его вежливо выслушают, что-нибудь посоветуют очень тактично и мягко. Но смысл того, что ему скажут, будет один: «Шел бы ты, парень, подальше, не морочил бы нам голову!» И ничего не останется, как действительно идти восвояси. А куда пойдешь?!

Но тут в вестибюле появился Алексей Матвеевич. Высокий, тощий, с большим носом на узком лице, глубокими залысинами, приветливой улыбкой. Он прямиком, широко шагая, подошел к Киму, протянул огромную ладонь.

— Здравствуйте! Это вы ко мне? — и, не дожидаясь ответа — вопрос был чисто риторическим: в вестибюле, кроме Кима и дежурной, больше никого не наблюдалось, — пригласил:

— Ну что ж, идемте.

Ким кивнул сокрушенно, оглянулся на двери — может быть, еще не поздно уйти — и все же пошел вслед за Алексеем Матвеевичем.

А потом было так, как и представлял себе Ким. Даже хуже. Его выслушали очень внимательно, заинтересованно, ему посочувствовали, поцокали языком сожалеюще и, что самое плохое, даже не спросили доказательств, сделав вид, что поверили на слово.

Алексей Матвеевич, кстати, Дроздов была его фамилия, развел над столом длиннющими руками:

— Ну что же, молодой человек… Мне понятно ваше волнение. Может быть, в чем-то я с вами согласен, но это уже мое субъективное мнение. Давайте-ка проанализируем создавшееся положение.

Ким не слушал его. К чему? Все и так слишком ясно. Нет, не говорить нужно было, не убеждать, не изливать душу, а сразу же продемонстрировать, на что он способен. И не по мелочам, не стакан двигать по столу или коробку спичек. Эти люди так устроены — чтобы их убедить, не меньше, чем вот этот, почти самый большой в мире телескоп расколотить надо. Ох, надоело это все! Сочувствуют, но не верят. Верят, но не сочувствуют. А он один. Значит, телескоп? Ну, держитесь!

Он тяжело поднялся, повел вокруг себя невидящим взглядом. Дверь кабинета треснула и вылетела наружу, как от удара тарана. Он шагнул в дверной проем.

По коридорам он шел, как по собственной квартире, твердо зная, где свернуть, где подняться по лестнице. Его словно что-то вело. Препятствий на пути не существовало. Столы взлетали в воздух, двери выпадали.

Сзади бежал Дроздов, прячась за углами, с перекошенным, зеленым от ужаса лицом. На грохот разрушений из кабинетов выскакивали люди. Последний лестничный марш вывел его в смотровую комнату. Вначале разорвался, как лист бумаги, с треском и шелестом, деревянный щит, на котором посетители оставляли свои автографы. Затем рухнуло огромное стекло, за которым был центральный зал. Оно раскололось в одно мгновение на тысячи осколков.

Он поднял глаза на телескоп, собирая в себе все оставшиеся силы для решительного удара. И в этот момент кто-то навалился на него, сбил с ног, стал душить.

Это Дроздов, опомнившийся, наконец, и понявший, что сейчас произойдет, бросился вперед в отчаянной попытке помешать уничтожению сверхценного инструмента.

Замешательство Кима длилось всего секунду. Тело Алексея Матвеевича, будто поднятое невидимой рукой, взмыло в воздух и отлетело к стене.

Но этот малый импульс отрезвил Кима. Он понял, что сейчас может произойти непоправимое и заставил себя остановиться. Обхватив голову руками, скрутившись в немыслимый клубок, он замер на полу, борясь с самим собой, со своей нечеловеческой силой.

Звон уходил, миру возвращался его привычный вид, воздух вновь перестал ощущаться, дышать стало легче. Появилась мелкая дрожь в обмякших мускулах, и слабость разлилась по телу. Ким разогнулся, сел, прислонившись к стене. Осколки стекла противно заскрипели. В разбитых дверях столпились сотрудники обсерватории, слышался торопливый шепот. В углу, почти в такой же обессиленной позе сидел Дроздов, прижимая ободранной рукой к окровавленному лицу носовой платок. Рукав пиджака был почти оторван, галстука не было вовсе.

Ким провел ладонью по глазам, вытер губы. Спросил хрипло, еще задыхаясь:

— Ну что, теперь вы мне верите?

Утром прошло заседание комиссии, но о чем там говорилось, к каким выводам пришли, было неизвестно, и никто, похоже, не собирался информировать Кима. Он сидел у себя в комнате, поглядывал в окно и тихо бесился. Вскакивал, начинал метаться из угла в угол, засунув кулаки в карманы джинсов, — больничную пижаму, которую предлагали, он отверг сразу, остался в чем был, да еще из общежития подвезли несколько его рубашек. Вообще-то с ним не нянчились, не старались угадать каждое его желание. Если что было нужно, он всегда мог сказать и отказа не получал. Но ему ничего и не нужно было. Кормили неплохо, ел он — как машина заправляется — по необходимости. Словно какое-то реле срабатывало, и он вставал из-за стола: «Спасибо». Не нужны были никакие деликатесы: он не ощущал в них необходимости.

Телевизор, книги вызывали отвращение. Ученые, что его обследовали, особенно Пищагин, мил человек Станислав Меркурьевич, видя, как он мается, вроде бы невзначай, подсовывали дефицитные детективчики, умную фантастику. Он поначалу схватывал жадно, по старой привычке, благодарил. Но скоро убеждался, что больше двух-трех страниц не одолеть. От поисков убийцы или звездной неразберихи воротило, как от годового отчета конторы по приему макулатуры. Он откладывал книгу и часами лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок. Бездумно, печально, сердито на себя и на весь белый свет. Первые дни были полны надежды. Вот сейчас его посмотрят, обследуют и сразу же поднесут на блюдечке рецепт: как избавиться. Но время шло, количество часов, проведенных в различных кабинетах у заумных машин, диагностических и просто заглядывающих внутрь, за опросами — почти допросами, росло, а результатов все не было. Был полный порядок с его организмом. Ничего аномального. Ему так и сказал как-то ассистент Пищагина, отлепляя контакты от тела после очередного сеанса. Сказал безо всякой задней мысли. А Киму почудилась насмешка. И с ним случился еще один приступ. До этого удавалось погасить, задавить в себе злость и раздражение. А тут не выдержал, сорвался. И разгромил очень ценную установку — только клочки полетели, то бишь транзисторы и тиристоры. Не очень напрягался, словно взорвалось что-то в мозгу. А в себя пришел — так все выглядело, будто в лаборатории взрыв произошел: окон, дверей как и не было, а установка по стенам размазана. Хорошо хоть, никто из людей не пострадал. Ему в осуждение ничего не сказали, сразу потащили в другую Лабораторию — параметры замерять после приступа. А про слова ассистента дознались каким-то образом и тут же того убрали.