Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 97

Спящих разбудил тревожный, дробный стук в дверь.

– Что такое? – откликнулся полусонный Николай.

Раздраженная Аликс вскинулась на постели.

– Кто? Кто там?

– Ваши величества, это Боткин. Они… просят разбудить вас.

Доктор запнулся на минуту, подбирая слово. Просят они, как же, хмыкнул Николай мысленно.

– Что ж, Евгений Сергеевич, разбудить, по крайней мере, одного вам удалось. Нас ждут?

– Да.

– Хорошо, мы одеваемся.

Аликс метнула тяжелый взгляд, заметный даже в темноте, зашептала яростно:

– Что им опять понадобилось?! Бэби спит.

Душная, тяжкая июльская ночь пыльным пологом висела за окном. Темно, ни зги не видно, только светятся фары рычащего во дворе автомобиля.

– Одевайтесь, Аликс. Поднимайте девочек. Скоро узнаем.

Сам Николай уже застегнул китель. Девочки шуршали платьем, доносилось «застегни, пожалуйста», «спасибо». Оделись, наконец. Аликс, насупленная, оглядела семейство, порывисто оправила воротник Бэби.

– Идемте?

За дверью уже ждали. Доктор, горничная, повар, камердинер встретили Николая вопросительными взглядами. Он молча развел руками.

Стуча каблуками, подошел Юровский.

– Следуйте за мной, граждане, – отчеканил комендант и зашагал к лестнице.

Колено у Бэби до сих пор не разгибалось, и Николай взял сына на руки. Припомнился рычавший за окном автомобиль. Куда-то повезут?.. Однако, спустившись на первый этаж, комендант направился не к выходу, а в глубь дома. Опустив Бэби на пол, Николай оправил китель, и вдруг во дворе взревел мотор, затем за окном полыхнуло заревом и затрещали выстрелы.

Всё смешалось. Револьверный лай и винтовочная пальба заглушили заполошные пронзительные крики царицы и княжон. Со звоном разлетелось стекло, раскололась входная дверь, и мгновение спустя в доме стало людно, и люди, ощерившись, расстреливали друг друга. Николай, телом закрывая сына, пятился от этого смертоубийства прочь, споткнулся и, не удержав равновесия, рухнул навзничь.

– Входите, голубушка, – произнес встретивший Матильду сухонький старичок, одетый в старомодный черный шлафрок и курительную шапочку.

Хозяин сам принял у Кшесинской пальто, пристроил на вешалку и, ничуть не выказывая удивления, двинулся по тускло освещенному коридору.

В комнате, до потолка заставленной книгами, старичок указал балерине на кресло и неуловимым движением скользнул за стол, оказавшись напротив Матильды. Худенький, с пергаментно-тонкой кожей, не сморщенной, но натянутой до прозрачности, с выражением спокойного внимания он разглядывал гостью. Пауза затянулась до неловкости. Старичок пожевал бледными губами.

– Вы не знаете с чего начать, голубушка? – Матильда кивнула. – Позвольте вам помочь. Вы явились ко мне в надежде на определенную услугу.

– К вам многие приходят за этим?

– Скажем так, мои способности востребованны, Матильда Феликсовна.

– Но откуда…

– Голубушка, кто же не знает звезду и гордость Мариинского театра? – улыбнулся старичок. – Однако давайте не отвлекаться. Я действительно оказываю специфические услуги. И беру за них плату. Соответствующую сложности работы. Весомую для просителя.

– Да, разумеется. Сколько скажете, – Матильда щелкнула ридикюлем, взглянула вопросительно.

– Нет-нет, голубушка, дело обстоит иначе, – выставил перед ней ладони старичок. – Деньги и прочие материальные ценности меня не интересуют.

– Но как же?..

– Расскажите для начала, Матильда Феликсовна, чего вы хотите.

– Спасите его! – подалась вперед Матильда, вцепляясь в стол. – Спасите, не дайте ему погибнуть!

Маля Кшесинская пропала в семнадцать лет. Шел девяностый год, был выпускной спектакль – тот самый, ради которого переписывала свою участь Зоенька Филатова. По традиции экзамен в Императорском Театральном училище проходил неизменно при полном участии венценосной семьи: после спектакля лучших учениц представляли государю. Пепиньерки станцевали и упорхнули за кулисы, где превратились из невесомых фей в усталых девиц. Лучшие – жилистая Скорсюк и крошечная Рохлякова – спешно пудрились, готовились к выходу. Маля считалась в театральном училище подающей большие надежды, но до лучших недотягивала и на представление государю рассчитывать не могла. Однако после выхода отличниц раздался зычный императорский бас, и за кулисы влетела наставница.

– Матильда! Немедленно приведи себя в порядок! Государь Александр Александрович ждет!

Оказывается, император при виде лучших учениц громко поинтересовался: «А где же Кшесинская?» Отчего пришла Александру на ум ее фамилия – вспомнил ли он знаменитого танцора Феликса Кшесинского, отца Матильды, или что иное толкнуло императора задать сакраментальный вопрос, – осталось неизвестным.

По окончании парадной части удостоенных вниманием государя выпускниц пригласили на торжественный ужин. Император велел усадить Кшесинскую рядом с наследником Николаем Александровичем и наказал не флиртовать слишком. Тогда Маля и пропала. Они с наследником поздоровались, зарделись, отвели взгляды, и стало вдруг не до флирта, обоим.

Прошло два года до тех пор, когда им довелось говорить снова – уже в доме Кшесинских, куда Николай Александрович явился с визитом. Потом пролетели еще два месяца, и Матильда перебралась в собственный дом на Английском проспекте, где Ники стал гостем частым и желанным.

«Фаворитка» – слово величественное и гадкое одновременно. Маля понимала, что статус этот никогда не сменится на более официальный. Но что статус, когда рядом был Ники, близкий, как собственная душа, и родной, как собственное тело. «Второй и вторая» – прозвала их союз Матильда: Ники предстояло править под именем Николая Второго, а она в театральной среде пока еще звалась «второй Кшесинской» – после отца.

Их общая жизнь, устроенная почти по-семейному, тихо и ладно шла два года, пока его высочеству не пришло время жениться – разумеется, на особе королевской крови. Ники остановил выбор на Алисе Гессенской, особе разумной и дружелюбной.

Смурной и муторной стала для Матильды весна девяносто четвертого года. Официально, для света, Николай с фавориткой расстался, но выбирался тайком – нечасто. Днями она репетировала, вечерами танцевала, а ночами выла от тоски и бессилия.

Понемногу всё вошло в берега: Маля свыклась и с «гессенской мухой», и с ненавистью, лившейся из императорской ложи, когда венценосное семейство бывало на премьерах, и с полной секретностью, которую «второй и вторая» отныне соблюдали. Их сын получил отчество Сергеевич – по имени великого князя Сергея Михайловича, изображавшего покровителя Матильды. Так, с двойным дном, прошло двадцать три года, а потом грянул бунт, прозванный революцией.

Теперь Матильда тряслась крупной дрожью перед сухоньким старичком и повторяла:

– Спасите его! Умоляю, спасите!

– Вы сейчас говорите о… – Старичок взглянул на потолок.

– Да. Я говорю о его императорском величестве.

Хозяин откинулся на спинку кресла, соединив кончики пальцев, и глянул огорченно.

– Ох, Матильда Феликсовна… Сознаете ли вы, о чем просите?

– Да. Сознаю. Я прошу вас спасти от гибели дорогого мне человека, – отчеканила Кшесинская.

Вениамин Карлович помолчал, собираясь со словами.

– Видите ли, голубушка… Участь человека предначертана и невозможно ее изменить радикально. Вспомните Наполеона Буонапарте. Когда он отправился в ссылку на остров Эльба, бывшая супруга, Жозефина Богарне, купила корсиканцу свободу. Буонапарте получил отсрочку на сто дней, после чего снова попал в ссылку. Вспомните несчастного Людовика Шестнадцатого. Преданный роялист, маркиз де Лавальер, переписал участь императора, тот бежал из Парижа, однако убежать от эшафота так и не смог. В 1506 году от Рождества Христова сбежал из заточения Чезаре Борджиа – за него просила безнадежно влюбленная девица, Паола Фьяро, – но через год герцога все-таки убили. Я мог бы назвать еще сотни неизвестных вам людей, переписывавших участь собственную или чужую. Предназначенного нельзя избегнуть, его можно только временно отсрочить, добраться до заданной точки более извилистым путем. Вы понимаете, голубушка?