Позабытые острова - Даниельссон Бенгт - Страница 27

— Здравствуй, — сказал я, — меня зовут Пенетито. А тебя?

— Тауа Тикаомата. Мою мать звали Ваеохо, отца Коке?.

Коке? — так маркизцы выговаривают «Гоген». Видимо, Тауа уже привыкла к тому, что ее происхождение ценный козырь. Она продолжала:

— Коке? был Эната-папаи-хохоа — «человек, который рисует картины». У тебя есть закурить?

Мой друг поспешил дать ей сигарету. Она жадно затянулась и снова принялась нанизывать цветы.

— Где ты живешь? — спросил я.

— В Хекеани, это на побережье, недалеко отсюда.

— А почему не пришла сюда раньше? Праздник уже кончился.

— Я не знала, какой день. Нас в Хекеани только две семьи. Церкви нет, и некому следить за числами.

— Ты мало что потеряла. Еще праздники будут.

— Конечно. У тебя есть что-нибудь выпить?

Видно, любовь к вину — единственное, что она унаследовала от своего знаменитого отца… Мы вручили ей бутылку вина и поблагодарили за интервью. Ничего интересного Тауа не могла сообщить. Все подтверждали, что она дочь Гогена, но ей был всего один год, когда он умер.

Может быть, в Атуано есть другие, знавшие Гогена? Он скончался пятьдесят лет назад, следовательно, местные старики в молодости встречались с ним. Атуана была тогда маленькой деревушкой, все знали друг друга. И мы решили пройтись по «столице», поискать человека, который мог бы нам что-нибудь рассказать.

Но средняя продолжительность жизни на Маркизских островах не велика, мы в этом наглядно убедились: на триста с лишним жителей Атуаны было всего около десяти старше шестидесяти пяти лет (то есть таких, которым было больше пятнадцати, когда Гоген прибыл на остров). К тому же большинство стариков и старух то ли совершенно одряхлели, то ли просто не желали иметь с нами дела — они только тупо таращили на нас глаза и бормотали что-то бессвязное. Лишь худая женщина по имени Апоро Кехи оказалась несколько приветливее и заявила, что хорошо помнит «мсье Коке?». Она ходила к нему на «праздники» и, судя по ее громкому смеху, отменно повеселилась в ту пору. Поразмыслив, она вспомнила, что у «мсье Коке?» висело на стенах много «неприличных картинок», а в комнате стояло пианино (у него действительно был орга?н), на котором он играл.

Н-да, не густо… Мы уже готовы были сдаться, но когда прощались с Апоро Кехи, она вдруг посоветовала:

— Если хотите узнать что-нибудь про мьсе Коке?, пойдите к епископу. Он его знал.

А что в самом деле! Епископ, который принимал Гогена в Атуане, умер несколькими годами позже художника, но возможно, что нынешний владыка тогда уже был на острове в качестве молодого миссионера. И мы тотчас отправились в миссию.

Его преосвященство монсеньер Лe Кадр принял нас в большом зале епископского дома, сидя подле стены, на которой висели карты Маркизского архипелага. Румяный гном очень любезно расспросил о наших впечатлениях и планах, затем поднялся и из красивого резного шкафа достал бутылку и три огромных бокала.

— Разрешите предложить вам старое церковное вино. Химически чистое, вам, наверно, понравится.

Он налил полные бокалы, мы торжественно пригубили. Не знаю, что монсеньер понимал под выражением «химически чистое», но я тотчас ощутил тепло во всем теле. Мы продолжали беседовать о том, о сем; наконец, когда все хорошенько согрелись, я решил, что настало время задать свой вопрос.

— Простите, монсеньер, вы сами встречали когда-нибудь Поля Гогена?

Епископ погладил длинную седую бороду и иронически взглянул на меня.

— Поля Гогена? Вы подразумеваете бесноватого художника? Да уж, я его знал. В первый раз, когда мы познакомились, он сидел на том самом стуле, на котором сейчас сидите вы. Здешние миссионеры отличаются долголетием. За сто лет я — четвертый епископ. Гоген только что прибыл в Атуану и пришел в миссию спросить, нельзя ли купить участок. Епископ, мой предшественник, был в отъезде, и посетителей принимал я. Я объяснил мсье Гогену, что только епископ может решить такой вопрос, придется ждать его возвращения. Мы разговаривали долго, но у нас были различные взгляды и беседа получилась довольно сдержанная.

Епископ снова наполнил бокалы (мы с художником успели выпить только половину) и продолжал:

— Откровенно говоря, мсье Гоген был довольно беспардонный тип, и его образ жизни не назовешь… э-э-э… безупречным. В такой маленькой деревне, как Атуана, все белые на виду, и поведение одного человека способно нанести большой вред деятельности миссии. Поэтому мы не рады чужакам, которых нельзя назвать во всех отношениях безупречными. (Мне показалось, что он пристально смотрит на моего друга.)

— Епископ пошел ему навстречу, продал участок земли, принадлежавший миссии. Но дело кончилось плохо. В доме Гогена собиралась молодежь, шли бесконечные оргии.

— А после вы с ним больше не встречались? — спросил я.

— Нет. не приходилось. И другие члены миссии тоже не соприкасались с ним. Наши идеалы были несовместимы. Он умер, не испросив отпущения грехов. Его кончина была такой же удручающей, как вся его жизнь. Многое говорит за то, что он покончил самоубийством.

— Самоубийством? — удивился я. — Вы первый человек, от кого я слышу такое предположение!

— Возможно. Во всяком случае, рядом с его телом нашли пузырек из-под яда. Правда, он часто делал себе вливания, чтобы смягчить боль — у него была повреждена нога. Быть может, нечаянно принял слишком большую дозу яда. Кто знает? Пусть покоится в мире. Лучше, чтобы он оставался в забвении.

— В забвении? — не удержался я. — Вот уж чего о нем не скажешь!

— Конечно, я знаю, что он прославился после смерти, что его картины очень высоко ценятся кое-кем, за них дают большие деньги. Откровенно говоря, но понимаю почему. Я видел много его картин здесь, в Атуане, они мне никогда не нравились. Возможно, он был неплохой рисовальщик — но какие ужасные, варварские краски!

И епископ быстро перевел разговор на другие темы, в частности на приближающийся праздник Святой Девы. Сказать по совести, мне было нелегко поддерживать беседу — а все из-за церковного вина! Едва я, собравшись с духом, одолел свой бокал, как епископ тотчас извлек откуда-то новую бутылку. Я всячески старался не ударить лицом в грязь перед его преосвященством, который прилежно пил за наше здоровье. Меня не покидала надежда что-нибудь еще выведать о Гогене. Но в конце концов пришлось сдаться. Голова кружилась, внутри все горело. Я вежливо попрощался с епископом и тотчас удалился, сопровождаемый недоумевающим художником.

Наверно, наши изыскания так ничего бы и не дали, не выручи нас один из старейших французских жителей Атуаны, бывший учитель Ле Броннек. Он прибыл на остров в 1910 году, семь лет спустя после смерти Гогена, но память о «бесноватом художнике» еще была жива, и Ле Броннек предусмотрительно записал все, что ему рассказали. Мы познакомились с его записками. Кроме того, он прошел с нами по деревне — и при ого посредничестве вдруг заговорили некоторые старики. Драгоценные записки Ле Броннека, устные свидетельства островитян, а также письма и книги самого Гогена позволяют довольно ясно представить себе, как художник жил в Атуане, и лучше разобраться в трагических событиях, которые при воли его к смерти.

Впервые восхищение Гогена «примитивной экзотикой» отчетливо проявилось в 1880 году, три года спустя после того, как он оставил службу на парижской бирже и всерьез занялся живописью. «Я все еще не достиг задуманного, — писал он жене Метте. — Но можешь не сомневаться, я это сделаю, и тогда меня поймут. Христианство и цивилизация постарались лишить человека веры в себя и в красоту примитивных инстинктов; в итоге она стала мифом, но мифом, который каждый человек все еще носит в себе. Я хочу его вновь оживить».

Программа довольно неопределенная, и Гоген хорошо понимал это сам. Он еще ищет, но уже твердо знает, что ему не нравится и не подходит. Он презирает нарочитость, искусственность парижской жизни, мечтает обрести вдохновение среди простых, естественных, примитивных людей. Отправляется в Бретань и поселяется и деревушке Ион-Авен. Художник много и плодотворно трудится. Его живопись становится проще и содержательнее, но Бретань, разумеется, не может вполне отвечать его мечте о примитивности, и Гоген начинает подумывать о путешествии в тропические страны. К этому его побуждают и чисто практические соображения. Он надеется, что сможет жить там с минимальными расходами, наконец-то отделаться от надоевших материальных затруднений. Вот его собственные слова: «С каждым днем мое имя становится все более известным, но пока я жду окончательного признания, бывает, что я по нескольку дней не см».