Дорога на две улицы - Метлицкая Мария - Страница 59

Ольга тяжело вздыхала:

– Пожалейте мою печень!

А наевшись до отвала истекающих янтарным соком чебуреков, выносила вердикт:

– Обалденно! Кудесницы вы мои! – И тяжело вздыхала: – Вот скоро ни в одни брюки не влезу!

А Елена с Гаяне обменивались довольными взглядами – вот и хорошо, угодили. А брюки – ерунда. Придумывает Лелька.

Нет, конечно, были и другие интересы. Вспоминали детство, молодость. Говорили о Елизавете Семеновне. Осторожно – о Борисе. Гаяне рассказывала о Баку – совсем немногое и дорогое, что осталось в сердце и в памяти.

Елена вспоминала эвакуацию – маленькое зауральское село, единственную тощую корову Звездочку, на которую все молились – и взрослые, и дети. Огород с картошкой, которую начинали выкапывать раньше, чем она поспевала. Кашу из брюквы и репы, осеннюю радость – грибной суп из сыроежек и опят. Боровики берегли – сушили на печке на зиму. Мать, Нину Ефремовну, растапливающую сырым хворостом дымную печку. И подводу на вокзал в Пермь, на поезд. Который довезет их до Москвы.

Говорили обо всем. Кроме Машки-большой и Ирки. Та боль, их боль, никуда не пропала и не ушла. Торчала в сердце ржавым гвоздем – всю жизнь. Потому, что обе дочерей потеряли. Похоронили. Одна – в могиле, другая – в сердце. Жгучая боль. И кому больнее? Разве горем меряются?

Еще читали газеты и журналы, возникшие в новое, «нескучное» и предельно откровенное время, – сплетни, пугалки, дурацкие слухи и домыслы.

Читали вслух, возмущаясь и негодуя. И все же – читали. Чем очень веселили Машку и Ольгу.

– Ну, что нового-хренового? – осведомлялась любознательная внучка.

Елена возмущалась:

– Маша! Что за выражения!

Машка отмахивалась:

– Леночка! Мои выражения – ничто рядом с твоим увлечением!

И все начинали смеяться.

Дом, как ни странно, снова наполнился жизнью.

И конечно, всех объединяло одно – необъятная любовь к кудрявому шустрому мальчику. К их сыну, племяннику и внуку – к Арсюше.

В сад все-таки отдали, после трех лет. Наконец избавились от нянь и облегченно вздохнули. Чужой человек в доме есть чужой человек. Всегда сунет нос в семейные дела. Да и в сад походить не лишнее – адаптация к школе, что называется.

Новый год не заладился с самого начала – со стадии подготовки. Любимой в народе больше, чем само событие. Машка ускакала в командировку в Анадырь на пять дней. У Ольги был предновогодний завал – ушла в декрет одна из ее коллег, главная помощница. Народ праздник начал отмечать примерно с пятнадцатого декабря – ныне обычная практика. Всем было не до работы, мысленно они уже уехали – кто на Бали, кто в Ригу, а кто на подмосковную дачу.

Разболтанные и расслабленные сотрудники мотались по кабинетам и студиям, общались, пили шампанское и коньяк, зависали в курилках на лестничных площадках между этажами и обсуждали наряды и меню.

Ольга, вздрюченная и нервная, обегала известные места и пыталась собрать коллектив.

К тому же Арсюша из сада принес сначала ветрянку, а потом и сезонный грипп, который тут же подхватили Машка и Гаяне.

А Елена выкинула коленце еще круче – двадцать седьмого загремела в больницу с подозрением на микроинсульт.

Ольга, выбиваясь из последних сил и яростно мечтая о зимних каникулах, моталась с работы в больницу (на другой конец города, плюс предновогодние, бешеные столичные пробки), потом торопилась домой – что-нибудь сварить «болящим», хотя бы примитивный куриный бульон, по дороге заскакивала в магазин, в который раз восхваляя прелести капиталистической экономики – никаких очередей, даже перед праздником. Три человека в кассу – это не очередь для бывших советских людей.

И в результате, конечно же, свалилась – тридцатого, под самые праздники. Да как – с температурой тридцать девять!

В общем – лазарет! Инвалидный дом. И еще – тревога о матери.

Звонок в дверь раздался тридцать первого. В полвосьмого утра.

Со стоном подумала: «Божечки! Ну кого это принесло на мою больную голову! Какую еще сволочь?»

Она узнала ее сразу, в первую же секунду. Несмотря на годы, на дурацкий серебряный колпачок, криво надетый на все еще роскошные, распущенные по плечам кудри. Несмотря на то, что обладательница серебристого клоунского колпачка и рыжих волос здорово раздалась в груди и бедрах, и на очень ухоженном, по-прежнему красивом лице все же, как ни крути, уверенно угнездились морщинки – под глазами и около губ.

– Сюрпрайз! – радостно воскликнула «клоунесса» и сделала шаг в квартиру.

Ольга закашлялась и отступила назад. Первая мысль, мелькнувшая в голове, – какое счастье, что мама в больнице!

Хорошие дела.

Пока она отчаянно сморкалась в носовой платок, лихорадочно раздумывая, как себя повести, ее сестрица уже скинула блестящую шубу из какого-то немыслимого меха, отряхнув с нее снег прямо на пол и, стягивая с рук светлые тонкие перчатки из бархатистой замши, весело промолвила:

– Ну что, не ожидали такого сюрприза?

Ольга понемногу приходила в себя.

– Вот уж точно – не ожидали. К счастью, даже в голове не держали!

Ирка обрадованно рассмеялась:

– Эффект неожиданности – вот что есть главное в сюрпризах! Ну! И долго будешь меня держать в коридоре? В отчем, так сказать, доме?

– Проходи! – вздохнула Ольга и кивнула в сторону кухни.

Ирка деловито оглядывала пространство и наконец разочарованно вздохнула:

– Господи! Мир уже давно перевернулся. Двадцать первый век. А здесь… А здесь все так же. Словно и не прошло черт-те сколько лет! Даже мебель не поменяли. И что вы за люди?

Она пристально оглядела кухонный стул и со вздохом на него опустилась. Провела брезгливо рукой по клеенке. Наморщила нос и стряхнула с ладони крошки печенья, оставленные Арсюшей.

Ольга стояла у притолоки и внимательно смотрела на незваную гостью.

– А ты, смотрю, стала аккуратисткой! И как давно, интересно?

Ирка махнула рукой:

– Тебе не угнаться. У меня две горничные, садовник и повар.

– О как? – удивилась Ольга. – Ну, тогда за результат я не волнуюсь.

– А ты вообще не волнуйся! – согласилась та.

– Чай будешь? – подавив тяжелый вздох, спросила Ольга.

Ирка отрицательно покачала головой.

– А что, у тебя филиал больницы? – она кивнула на упаковки таблеток и банки с заваренной травой, стоящие на подоконнике.

– Болеем, – кивнула Ольга.

– Что не спрашиваешь, как живу? Неинтересно? – поинтересовалась Ирина.

– Учусь быть нелюбопытной. У тебя, – уточнила Ольга.

Ирка махнула рукой.

– Какой с меня спрос, сама знаешь! Ну разве я виновата, что родилась такой? Нелюбопытной, – ухмыльнулась она. – В семье, как говорится, не без урода!

– Это да, – подтвердила Ольга. – Невозможно оспорить.

– Ладно, не злись, – примирительно сказала Ирина. – Вот я появилась. Плохая, равнодушная, неродственная. Чужая. Ужасная, можно сказать. Блудная дочь.

Ольга утвердительно кивнула.

– Но я здесь! И мы – уж извини – должны общаться.

– Должны? – Ольга саркастически приподняла бровь. – И давно в твоем лексиконе появилось неизвестное ранее слово «должны»? Насколько я помню, а память у меня прекрасная, ты всегда утверждала, что никому и ничего не должна. И принципам своим, надо сказать, ни разу не изменила.

Ирина кивнула головой:

– Ты права. Все это так.

– И вот что интересно, вот любопытно просто! Как ты жила, ничего не зная про свою семью? Ну так, хотя бы в порядке интереса?

– Знала. Почему не знала? Про всех знала – про отца, про Юрку, про Сережу. Эдик доложил, Элькин сын. Он теперь тоже в Америке обретается. Эмигрировал, так сказать. Правда, ни дня не работал – ну, ты его знаешь! Все мечтал сладко пристроиться, даже ко мне клинья подбивал. Ничего, нашел потом какую-то старушку. Небедную, разумеется. Живет, не тужит. В казино старушкины бабки просаживает. – Помолчав, она подняла на сестру глаза и тихо спросила: – И что теперь? Я не имею право на прощение?