Дорога на две улицы - Метлицкая Мария - Страница 48

Нет! Это все для дураков. А Дмитрий Андреевич дураком не был.

В августе он уезжал на Алтай. Снимал избушку у стариков на хуторе. Ловил рыбу – и какую! Ходил за грибами и на охоту с дедом Валерой. Парился в баньке, закусывая дефицитное пивко расстегаями с сомом, испеченными старухой Авдотьей.

Дед Валера был старичком болтливым, а бабка Авдотья – молчуньей, каких мало.

Дима шутил:

– Повезло тебе, дед, с бабкой – молчит, словно немая. Ни попрека, ни упрека.

Дед Валера оглянувшись, шептал:

– Жи`ла она, Димка. Такая жи`ла! Корки хлеба лишней не выпросишь. Поживи-ка с такой!

А однажды в баньке, под хмельком, признался:

– Помрет Дуня первой – утоплюсь. Ни дня не проживу, сдохну.

– Любишь так? – удивился Дима.

– Дурак! – откликнулся дед. – Какая любовь, что это за чудище? Какая такая любовь? Знать не знаю. Да и слова-то такие говорить в нашем возрасте смешно! А что дня без нее не проживу – знаю. Вот только что это за штука – объяснить не могу!

И дед Валера тоненько рассмеялся и отер со щеки слезу.

Никогда и ни с кем – даже и мысли такой в голову не приходило – Дима ни разу не подумал поехать туда, в это тайное его и волшебное место, с другом, приятелем и уж тем более, простите за грубое слово, с бабой.

А Ольгу позвал! Она согласилась сразу, так легко и быстро, что он засомневался – не поспешил ли? Не поломает ли она его покоя? Не помешает ли его уединению? И как воспримут ее старики? Найдет ли она с ними общий язык?

Поехали. Два рюкзака, почти одинаковые по весу, с провизией, аптечкой и подарками для хозяев. Перелет до Горно-Алтайска, а дальше – три часа на видавшем виды «зилке 130» по пням да по кочкам, как говаривал лихой водила Васька Бегун, до Ондугая. Старинный приятель Васька денег за дорогу не брал, обижался. А вот гостинцы для «баб» – жены и трех дочек – с удовольствием. Себе – бутылочку «Московской» и блок сигарет «Ява», для кайфа.

Наконец прибыли. Ольга часами смотрела на лес и речку Урсул. Одна бродила по лугам, собирая огромные охапки луговых цветов. Рано утром, одна, никого не разбудив, уходила за ягодами, подвязав по-деревенски, по-бабьи, косынку по глаза и прицепив к ремню берестяной туесок.

Но что было совсем чудным – бабка Авдотья с ней разговаривала! Часами сидели на скамеечке перед избой и тихо, почти шепотом, беседовали.

Удивлялся даже дед Валера – такой болтливой он не видел свою бабку ни разу. Проходил мимо и качал головой.

– Бабы! – словно осуждая, говорил он, тихонько и дробно смеялся.

Дима с Ольгой ходили «провожать солнце» – смотреть, как ярко-розовое светило, предзакатное и утомленное, проваливается за гору.

В лесу, собирая грибы и ягоды, он слушал Ольгино пение – чуть поодаль, за березками. Когда он к ней приближался, она смолкала – стеснялась. Он любовался ею – там, на природе, она помолодела. Обычно бледная, зарумянилась, глаза заблестели, волосы распушились.

А перед сном, сидя на крыльце, под мощный храп Авдотьи и деда, они не спеша говорили. Говорили обо всем. Ну или почти обо всем.

Никогда мужчина и женщина не расскажут друг другу о себе все.

Да и слава богу!

Авдотья учила Ольгу печь расстегаи с рыбой и вертушки с морошкой.

Ольга носила в ручей – ледяной и быстрый – полоскать старухино белье.

Они, старики, на нее дивились – ведь городская, из «интеллягентской» семьи, откуда такое терпение, такая сноровка, такие навыки?

И ведь ни одной глупости! Ни одного дурацкого, бабьего взбрыка! Куда ты меня привез? Ах, скучаю по горячему душу и теплому клозету! Ах, мой маникюр, ах, моя кожа!

Ни одной жалобы! Просто чудо какое-то, ей-богу!

Авдотья с дедом подливали масла в огонь.

– Женись, дурило! Девка-то наша, справная! Даром что не красавица, – посмеивался дед. – Ну да с лица воду не пить! Такая и в тайге не бросит, на себе притащит!

А Авдотья бросила по-своему сурово, как всегда:

– Дурень ты, Димка. Даром, что ученый. Упустишь ее – век не простишь. Так под материной юбкой и прокукуешь!

В подарки домашним везли, конечно же, мед – целый бидон – и вяленого хариуса – такого вкусного, что хотелось облизывать пальцы.

По дороге домой она ему тихо сказала:

– Спасибо тебе, Дим! Никогда и нигде я не была так оглушительно счастлива!

И Дмитрий Андреевич впервые почувствовал себя мужиком! Сильным, смелым, заботливым и… ответственным. За чужую судьбу, например.

Через два месяца после Алтая Ольга поняла, что беременна.

Эту новость она восприняла, мягко говоря, с большим удивлением. И с не меньшим страхом.

Она позвонила Диме домой. Обычно они созванивались по рабочему.

Трубку взяла Галина Степановна. Голос ее был суров.

– Дмитрий отдыхает! – сухо бросила она. – А вы не обратили внимание, который час?

Ольга глянула на часы – было полдесятого вечера.

– Разбудите! – твердо попросила она.

Дима подошел к телефону не скоро. Громко зевая, он недовольно осведомился:

– А что, собственно, случилось? Ты не могла подождать до утра?

– Нет, – ответила Ольга. – Выходит, что не могла.

Она замолчала, словно предчувствуя продолжение разговора.

– И? – раздраженно спросил он.

Ольга выдохнула:

– Я беременна, Дима.

Он долго молчал. А она все еще надеялась. Надеялась на то, что вот сейчас, через минуту, когда он немножечко придет в себя (со сна же человек!), очухается, она услышит его дрожащий от радости голос.

Услышала:

– И что, до утра с этой новостью дожить было нельзя?

Она осторожно положила трубку. От телефона не отходила еще полчаса. Вдруг одумается и перезвонит?

Наивная дура.

Получаса хватило, чтобы все понять.

Наутро она пошла в консультацию и попросила направление на аборт.

Направление дали быстро – незамужняя и «старородящая».

И никаких вопросов. Ни у врачихи, ни у нее.

Больше Дима Колобов ей не звонил.

Да нет, вопросы, конечно, возникли. У нее, в тот же вечер. Подумала со злостью: «И на черта мне этот эпикуреец, маменькин сынок?» Тогда, на Алтае, все было обманом. Миражом. Настоящий Дима Колобов здесь и сейчас, под теплым и уютным крылышком маменьки. И ничего ему не надо, по большому счету. Ни семьи, ни ребенка, ни ее, Ольги Лукониной.

Черт с тобой, толстый инфант! Много чести! Этого ребенка я рожу для себя!

И подниму – не сомневайтесь!

И она порвала направление на аборт.

А смелость ее прошла на следующий день. Дело вовсе не в смелости или трусости – так повернулась жизнь и сложились обстоятельства.

Навалилось опять сразу и по полной – у отца начались неприятности на работе. Какие-то дурацкие проверки по хозяйственной части. И много чего обнаружилось. Например, беззастенчиво-наглое воровство завхоза во время недавнего ремонта двух старых корпусов. И одновременно с ремонтом – строительство дач главврача и этого самого завхоза. Обнаружились недостачи плитки, паркета, дверей и унитазов. А тут еще всплыл факт строительства дачи самого Луконина.

То да се, выезд следственной группы в дачный поселок, актирование и прочая ерунда – ничего, разумеется, не подтвердилось, а мерзостей, слухов и сплетен было предостаточно. В «Труде» вышла разоблачительная статья «Воры в белых халатах». Обвинения в адрес Бориса Луконина не прозвучали, а имя промелькнуло. А кто будет вчитываться и разбираться? Обыватели не будут. А фамилию Луконин запомнят.

В итоге отец свалился со вторым инфарктом. В свою больницу, под обстрел многозначительных взглядов и шушуканий, лечь не захотел. Эля устроила его в Кремлевку. И тут опять ворох сплетен – сам-то в обычной больнице не лечится! Залег по блату на мягкие диваны и усиленную кормежку.

Отец совсем сдал – как-то очень быстро, за пару недель, – превратился в испуганного и слезливого старика.

В Ельце свалилась бабушка Нина – возраст, что поделаешь. От Москвы опять отказалась – болеть будет дома. Слава богу, возле нее крутился «сердешный друг». Но все равно – душа болела и покоя не было.