Дорога на две улицы - Метлицкая Мария - Страница 40

Семью в традиционном смысле она точно не хотела. Перед глазами стояли бабушка Лиза, Гаяне, бабушка Нина, Эля и мать. Пожалуй, именно судьба матери сыграла в ее решении определяющую роль.

Глядя на мать, совсем еще нестарую женщину, убитую заботами и бытом, не состоявшуюся в профессии, а если быть откровенной и беспощадной, замученную, затурканную, не интересную отцу и окружающим, бестолково и шумно хлопочущую по хозяйству, озабоченную только вопросами обеда, уборки и «доставания» какой-нибудь еды, с почти бесследно исчезнувшими обаянием и красотой, никем не оцененную, Ольге хотелось и плакать, и сокрушаться, и даже немного злорадствовать. Особенно когда мать в сотый раз поднимала вопрос об устройстве ее жизни.

Отец, от всего отстраненный и как бы ушедший во внутреннюю эмиграцию – самый, кстати, легкий путь в семейной жизни, – тоже ее одобрения не вызывал. Это, по мнению Ольги, называлось «удобно устроился».

К Машке тоже было полно вопросов. «Птичка певчая» – называла ее Ольга и осуждала за то, что от проблем семьи та ловко отвертелась. Впрочем, что взять с подростка? Ведь если вдуматься… Жизнь без матери и отца – с самого рождения. Понятно, Елена заменила всех. Ну или попыталась заменить. Отец Машку любит, несомненно. И еще ею гордится. Только при виде внучки у него загораются глаза.

Но излишняя легкость Машки, а точнее – легковесность, была причиной для беспокойства Ольги.

Никоша – вот здесь, несмотря на все проблемы, было все замечательно! Никоша прекрасно успевал, был усидчив, увлекался многим, занимался глубоко и вдумчиво. Был прекрасно воспитан, предупредителен и галантен. Никто и никогда не слышал от него резкого слова или раздраженного тона.

И, пожалуй, он был единственный, кто хоть как-то жалел мать.

Ольга видела, как мать и сын понимают и чувствуют друг друга – без слов. Достаточно одного взгляда.

Вечером Елена обязательно заходила в комнату к сыну, и они подолгу о чем-то шептались.

Отец Никошей тоже гордился, но близости между ними, увы, не случилось.

А вот новый и неожиданный член семьи был и вовсе проблемой. И все понимали: пока еще точно – цветочки. Про ягодки думать не хотелось.

Когда Ольга занималась с Сережей (точнее, пыталась это делать), она видела его испуганные и совершенно пустые глаза. Он не просто не хотел понимать – он не мог понимать! У него просто не получалось ни почувствовать, ни вникнуть.

– Ну ладно! Не всем же быть академиками, – успокаивала она Елену. – Получит хорошую специальность – механика, например. Или – закройщика. Хороший закройщик всегда на вес золота. В крайнем случае пойдет в таксисты. Хлеб нелегкий, но довольно сытный. Да мало ли замечательных и нужных профессий, прекрасно кормящих человека!

Но и тут все оказалось не так-то просто. У Сережи не было способностей ни к чему! Ни способностей, ни интереса.

Его не интересовали даже машины.

А руки у него были… Из серии «крюки, а не руки». Ольга, привыкшая за годы одиночества к любой домашней работе, пыталась научить его элементарным хозяйственным навыкам.

Но молоток обязательно попадал по Сережиным пальцам. Скворечник разваливался на куски через две минуты, а лампочка никак не входила в патрон.

«Никчемность» – так его определила про себя Ольга. Абсолютная никчемность и бездарность. Пустота снаружи и внутри. Звенящая пустота.

И что будет дальше? Тут хоть лоб расшиби…

Учительница вызвала как-то Ольгу на разговор. Сильно смущаясь, пыталась втолковать, что в «обычной школе» Сереже не место.

– Ищите школу для подобных детей, – посоветовала она. – Сочувствую, но здесь он учиться не сможет. Да и зачем вам это надо? Дети – существа жестокие. Он для них, мягко говоря, изгой. Они его дразнят и всячески обзывают. Он только озлобится на весь мир.

– Как обзывают? – уточнила Ольга.

Учительница покраснела и вздохнула:

– А надо ли, Ольга Борисовна?

Ольга кивнула.

– Дебил, например. Олигофрен. Достаточно?

Ольга простилась и пошла прочь.

Переводить в школу для умственно отсталых детей? Поставить на всей его жизни жирный крест? Перестать за него бороться?

«Нет. Я попробую еще», – подумала она.

Без всякого энтузиазма подумала.

Потом стали пропадать деньги. Обнаружила это не безалаберная Елена, а внимательная и осторожная Ольга.

Все стало ясно сразу. Сережа был вызван на ковер. За всю долгую беседу он ни разу не поднял глаза и не попытался оправдаться.

«И вправду дебил, – со злостью подумала Ольга. – Может, действительно поискать нужную школу?»

А через месяц разразился скандал. В школе пропали три меховые шапки. Кто-то опознал в воре Сережу.

Из школы Сережу исключили. В детской комнате милиции завели дело. Грозили детской колонией.

Спасли авторитет Бориса и журналистское удостоверение Ольги.

Но все уже понимали – это не конец. Дальше – больше.

Оставалось только готовиться к плохому. Только вот к чему?

А вот тут вариантов было множество. Выбирай, что хочешь.

Только все понимали, что выбор остается за ним. За Сережей.

Елена потихоньку ото всех написала Юре.

Ответ из Владика пришел через два месяца. Юра объяснял, что приехать не может. Потому что полгода на инвалидности – несчастный случай на работе, в порту. Да, был «выпимши», не скрывает. Жизнь такая. Результат – ампутированная правая кисть руки.

Какой уж тут Сережа?

Короче, сами разбирайтесь. Что вырастили, то вырастили.

И еще одно страшное осознание случившегося: и это – их Юра? Умница, красавец Юра. Начитанный и образованный столичный мальчик. Надежда советской геологии. Бывший муж Машки-большой. Отец Машки-маленькой.

Да, кстати, еще муж Ирки и отец Сережи – это так, к слову.

В тот же год объявился братец Миша. И это был тот самый второй удар.

После окончания военного училища Елена попрощалась с ним на выпускном. Определение по службе Миша получил на Камчатку.

Елена просила его писать, хотя бы изредка. Или сообщить адрес части.

В первые три года пришло три письма – в год по письму. Миша писал коротко и довольно бодро – служба нелегкая, но идет. Живу в бессемейном общежитии, обзавелся друзьями.

На вопрос по поводу устройства семейной жизни ответа не было.

«Стесняется», – подумала Елена.

А когда письма приходить перестали, Елена написала командиру части – обеспокоена, брат не пишет, все ли нормально.

Полковник ответил, что офицер Гоголев служит, но служит неровно. Нарекания имеются, особенно по части дисциплины. Нарекания связаны с «частыми и обильными возлияниями». Но – боремся! Пытаемся перевоспитать. Так как это прямая наша обязанность.

Тогда Елена решила, что к Мише обязательно надо съездить. Выкроить время и деньги и съездить.

Борис ее поддержал, а вот Эля отнеслась скептически.

– Кто он тебе? Брат? Не смеши, ей-богу. Переться в тмутаракань, тратить кучу денег и кучу времени? Чтобы он сплюнул сквозь зубы и послал тебя, сестрицу Аленушку, куда подальше? И поедешь назад оплеванная. Братец Иванушка давно стал козленочком! Давно. Еще при рождении.

Елена понимала, что подруга права. Но совесть скребла, корябала остреньким коготком. Давала ведь обещание Надежде, давала! На смертном, между прочим, одре.

Но, как водится, не собралась. Что-то в очередной раз навалилось, накрыло и…

Говорила себе – потом, как-нибудь. Сначала говорила, а потом перестала – поняла: бесполезно. Что себя обманывать? Легче от этого не становится, только хуже. Эля права – проще вычеркнуть и забыть.

И – забыла. А тут вот и пришло напоминание. Вместе с братцем Мишей.

Комиссованный за пьянку и «потерю облика советского офицера» братец возник на пороге квартиры поздно вечером, почти ночью, с чемоданом в руках.

Глядя на него, Елена поняла все и сразу. Это – не командировка и не отпуск. Это – навсегда. В ее семью и на ее голову.

Пришлось потесниться. Ольга объединилась с Машкой и Еленой, Борис взял к себе Сережу, Никошу оставили на прежнем месте – еще не хватало его трогать!