Бессмертник - Плейн Белва - Страница 110

— Ну, вот и я! Ты, верно, заждался?

— Знакомьтесь: доктор и миссис Нелсон, — произнес Тео. — Мисс… простите, я плохо запоминаю фамилии… мисс Ионсен, верно?

— Иоханнес. — Она мгновенно приняла подачу. — Здравствуйте. Очень приятно.

— Мисс Иоханнес из Норвегии, превосходная лыжница. Завтра увидите на горе. Настоящее искусство!

— Я позвал вашего нового знакомца Штерна с нами обедать. Давайте сядем все вместе. Мы с женой собираемся летом в круиз по северным морям. Может, подскажете нам, что стоит посмотреть в Норвегии?

— Большое спасибо, но я заказала столик и не хотела бы отменять заказ, — ответила Ингрид, глядя на Тео.

Он смутился и тут же рассердился на себя за это смущение.

— Вы уж простите… — начал он, намереваясь обратиться к Нелсону.

— Ничего страшного, — мило и холодно проговорила Ингрид. — Садитесь с друзьями, доктор Штерн, я вас вполне понимаю.

Она прошла в дальний угол зала, к столику, накрытому на двоих. Он видел, что она в ярости.

Нелсон шепнул ему на ухо:

— А ты не промах! Только погляди, какая фигура у этой крошки!

Тео предпочел промолчать.

К счастью, за столом от него не требовалось поддерживать беседу. Миссис Нелсон была из тех, чей монолог длится весь вечер. Обыкновенно Тео не выносил светской болтовни — о ресторанах, магазинах, путешествиях, — но сегодня был благодарен за возможность просто жевать, глотать и ожидать избавления от Нелсонов. Их дочки вознамерились послушать певца из нью-йоркского ночного клуба, которого невесть каким ветром занесло в эти края. Они настойчиво зазывали и Тео, но он сослался на усталость и, едва Нелсоны скрылись из виду, поднялся в комнату Ингрид.

Она читала в постели. Он сразу понял, что его в постель не пригласят.

— Прости, — начал он, — я не сумел найти другого выхода из положения. Этот человек — первый трепач во всей больнице. И к тому же живет неподалеку от меня. — Он развел руками. — Ну что я мог поделать?

Она не ответила. А он, рассердившись, перешел в наступление:

— Ты, между прочим, преспокойно могла бы согласиться. Пообедали бы все вместе. Ничего обидного я тут не вижу.

Она отложила книгу:

— Обидного? Болван! Да меня в жизни так не оскорбляли, как ты сегодня!

Он искренне поразился:

— Сегодня? Этим?

— Сегодня. Этим.

Он присел на кровать.

— Объясни, что тебя обидело? — спросил он мягко.

— Еще обиднее, что требуются объяснения.

— Но я действительно растерян. Ты меня достаточно знаешь, чтобы понимать: единственное правило моей жизни — не причинять боли. Мне довелось увидеть столько боли и ран! Бог свидетель, я не хочу их множить!

— Красивые слова, — с горечью сказала Ингрид. — Очень красивые. Я слышала их от тебя множество раз. «У меня одна вера, одна религия: не причинять боли ближнему», — так ты, кажется, говоришь? И еще любимая фраза: «Мы — точно насекомые, мошки. Нас сдует — никто не заметит». Поэтому ты веришь в смех, в ежедневные радости и взаимную доброту. Ты, Тео, просто златоуст! Приятно послушать!

Она откровенно издевалась.

— Может, все-таки объяснишь, в чем дело?

— Дело в том, что все кончено. Между нами все кончено.

— Ты шутишь? Что я сделал?

— Важнее то, чего ты не сделал. Мне уже давно многое претит, только я сдерживалась. А сегодняшний эпизод попросту вытащил все на поверхность.

— Напрасно ты не говорила, что тебя гложет.

— Возможно. Но все было на уровне ощущений, и я старалась терпеть, надеялась, что этот недобрый осадок растворится, уйдет. Или в нашей с тобой жизни что-нибудь изменится. Но сегодня, когда я была вынуждена таиться от этих людишек, мне стало так противно. Словно я — мразь. Ты меня стыдишься! Я для тебя недостаточно хороша! Ты не посмел признаться, что мы знакомы!

— Ингрид! Помилуй! Что за выражения? «Мразь», «стыдишься»! Ты же прекрасно знаешь, что причина тут одна: я женат и не могу…

— Вот именно! Ей не надо ни от кого прятаться, а мне надо!

Тео воздел руки к небу:

— Но ты с самого начала знала, как обстоит дело. Сама же говорила, что хочешь остаться свободной, что избегаешь сильных чувств и привязанностей…

— Сильных чувств? Ах, простите, вас потревожили! Заставили что-то почувствовать!

— Нет, разумеется, я чувствую… Ну, ты же поняла, о чем я! О чем мы договорились с самого начала! Чтобы не было этих цепей, этих пут, когда нельзя шевельнуть ни рукой, ни ногой. — Он встал и посмотрел на нее, окончательно растерянный и подавленный.

Она не отвечала.

— Ведь мы об этом договаривались, мы понимаем друг друга? — повторил он.

— Наверное, я не права, — сказала она неожиданно тихим, несчастным голосом. — Ты высказывался вполне определенно. Да и я тоже.

— Ну, так в чем же дело?

— В том, что в последнее время я, похоже, захотела сильных чувств и привязанностей. Да-да, я хочу привязаться, чтобы — как ты выражаешься — не шевельнуть ни рукой, ни ногой. Для меня самой это неожиданно, но так оно и есть.

Он не знал, что ответить.

— Мне тридцать четыре года, — продолжила она. — И я хочу, чтобы рядом был человек, который принадлежит мне безраздельно. И на улице, и в ресторане, и дома, и в постели… Мой человек. А не взятый напрокат у другой женщины.

Он вдруг расхохотался.

— Какого черта? Что тут смешного? — сердито спросила она.

— Прости. Я не над тобой. Просто… просто все вы одинаковы! С какой стати ты вдруг окажешься исключением?

Ингрид слабо улыбнулась, но в глазах у нее блеснули слезы. Она достала сигарету, закурила и взглянула вверх на стоявшего перед ней Тео.

— Ну так что, Тео? Что будем делать?

— Не знаю. Мне очень нравилось, как мы жили до сих пор, и я буду счастлив, если это продлится.

— Ты не оставишь Айрис? Тео, если ты скажешь «да», я сойду с ума от радости. Если «нет» — это конец, тупик. Понимаешь?

Он отошел от кровати, встал у окна. В тяжелые, поворотные минуты жизни его всегда тянет на простор, прочь от давящих стен. Если нельзя выйти — надо хотя бы выглянуть, бросить взгляд на открытое пространство. Под фонарем, что освещал гостиничный подъезд, кружились снежинки. Круженье завораживало; казалось, снежинки летят не вниз, а вверх. Он знал, что это зрительный обман, но все-таки они медленно и неумолимо летели вверх.

Такой день — день выбора и решений — тоже наступает неумолимо. Все со временем усложняется, ничто не длится в своей первозданной и чудесной простоте. Ни супружество, ни… Он вздохнул. Комнату за его спиной заполнял сладковатый сигаретный дым. Тео обернулся. Ингрид по-прежнему лежала на кровати, скрестив ноги, с сигаретой в руке. Такая печальная… Его тоже охватила глубокая, безмерная печаль.

— Я не могу оставить Айрис, — тихо произнес он. — Не знаю, что будет с нами дальше, но сейчас я к этому не готов.

— А когда-нибудь будешь готов?

— Не знаю.

Он взял ее за руку — вялую, безответную руку. По ее щеке прокатилась огромная блестящая слеза. Она отвернулась. Он почувствовал, что к его глазам тоже подступают слезы. Ну почему, почему женщины всегда заставляют мужчин страдать?

— Милая Ингрид… Тебе предстоит покорить весь мир, — проговорил он. — Да благословит тебя Бог.

Тео сидел за письменным столом. На стене за его спиной висели дипломы и фотографии Айрис с детьми. «Красив как дьявол, — подумала Анна. — Так говорили во времена моей молодости. Волосы чуть тронуты сединой, фигура гибкая, поджарая — благодаря лыжам и теннису. Дьявольски красив».

Он удивленно поднялся:

— Родная теща? Что привело вас сюда? Вы слишком хороши, чтобы думать о подтяжке лица!

— Спасибо. На этот раз я, во всяком случае, пришла не за этим. Ты доволен поездкой? По-моему, ты слишком быстро вернулся.

— Снег был слишком рыхлый, толком не покатаешься.

Ее привели сюда злость и гнев. Они придали ей отваги, но теперь, в этом кабинете, отвага сменилась страхом. С чего начать? Однако ей помог сам Тео.