Белый Доминиканец - Майринк Густав - Страница 17

Сам же он покидает комнату, и по тяжелым медленным шагам, сопровождаемым стуком трости, я понимаю: кто-то подходит к моей кровати.

Я не вижу его, потому что мои глаза закрыты. Какое-то внутреннее чувство подсказывает мне, что я не должен их открывать.

Но сквозь веки, я отчетливо, как через стекло, вижу свою комнату и все предметы в ней.

Основатель рода откидывает одеяло и кладет правую руку с отведенным под прямым углом большим пальцем мне на шею.

«Вот этаж», — произносит он монотонно, как священник молитву, — «на котором умер твой дед, ожидающий сейчас воскресения. Тело человека — это дом, в котором живут его умершие предки.

В некоторых „домах“, то есть в некоторых телах людей иногда мертвые пробуждаются до того, как настанет время их воскресения. В таком случае о доме говорят, что в нем поселилось привидение, а о человеке — что в нем поселился дьявол». Он снова надавливает ладонью с отведенным большим пальцем — на этот раз на грудь.

« А здесь похоронен твой прадед!»

И так он прошел по всему телу сверху вниз: по животу, бедрам, коленям, вплоть до ступней.

Когда он положил свою руку на ступни, он сказал:

« А здесь живу я! Потому что ноги — это фундамент, на котором покоится дом; они суть корень и связывают человека с матерью-землей, по которой ты ходишь.

Сегодня — день, следующий за глубокой ночью твоего зимнего солнцестояния. Это день, когда в тебе начинают воскресать мертвые.

И я — первый». Я слышу, как он садится на мою кровать, и по шороху страниц книги, которую он время от времени листает, догадываюсь: он читает мне что-то из фамильной хроники, о которой так часто говорил мой отец.

Тоном литаний, усыпляющих мои внешние чувства и, напротив, все больше и больше возбуждают мои внутренние, так, что подчас чувство пробужденности становится невыносимым, в меня проникают слова:

Ты — двенадцатый, я был первый. Счет начинается с «одного» и заканчивается двенадцатью. Это тайна вочеловечивания Бога.

Ты должен быть вершиной дерева, которая увидит животворящий свет; я — корень, который просветляет силы мрака. Но когда рост древа завершается, ты становишься мной, а я — тобой.

Акация — это то, что в раю называется древом жизни. Люди говорят, что она волшебная. Обрежь ее ветви, ее крону, ее корни, воткни ее, перевернув, в землю и ты увидишь: то, что было кроной, станет корнем, что было корнем, станет кроной. Потому что все ее клетки проникнуты единством между «Я» и «Ты».

Поэтому я сделал ее символом в гербе нашего рода! Поэтому и растет она, как знак, на кровле нашего дома.

Здесь на земле — это только образ, так же, как все формы здесь суть только образы, но в царстве нетленного ее называют первой среди деревьев. Иногда в своих странствиях по ту и по сю сторону ты чувствовал себя стариком. Это был я — твой фундамент, твой корень, твой первопредок. Ты ощущал мое присутствие.

Нас обоих зовут «Христофор», потому что я и ты — одно и то же. Я был подкидышем, как и ты, и однако в моих странствиях я нашел Великого отца и Великую мать. Малого отца и малой матери я так и не нашел. Ты же, напротив, отыскал малого отца и малую мать. Великого же отца и Великую мать — пока еще нет!

Поэтому я — начало, а ты — конец! Когда мы сольемся друг с другом, тогда колесо вечности для нашего рода замкнется.

Ночь твоего зимнего солнцестояния — это день моего воскресения. Когда ты будешь старым, я стану юным. Чем беднее будешь ты, тем богаче я.

Ты открыл глаза, значит, я должен закрыть свои; ты закрыл их — тогда я снова могу видеть. Так было до сих пор.

Мы противостояли друг другу, как бодрствование и сон, как жизнь и смерть, и могли встретить друг друга только на мосту сновидений.

Вскоре все изменится. Время пришло! Время твоей бедности, время моего богатства. Ночь зимнего солнцестояния была границей. Тот, кто не созрел, тот проспит эту ночь или заблудится в темноте. В нем первопредок будет лежать в могиле вплоть до Великого дня Страшного суда.

Одни — те, кого называют умеренными и кто верит лишь в тело и избегают грехов из страха перед людским мнением, — принадлежат к неблагородным, безродным и презирающим свой род; другие — просто слишком трусливы, чтобы совершить грех; они предпочитают этому спокойствие и уверенность.

Но в тебе течет благородная кровь, и ты хотел совершить убийство ради любви.

И вина и добродетель должны стать одним и тем же, так как и то и другое — лишь бремя, а несущий бремя никогда не сможет стать свободным, господином, бароном.

Тот учитель, которого называют Белым Доминиканцем простил тебе все грехи, в том числе и будущие, потому что он знает все то, что должно произойти. Ты, однако, воображаешь, что в твоих руках совершать поступок или нет. Белый Доминиканец давно уже свободен от тяжести и добрых и злых дел и поэтому свободен от всяких иллюзий. Но тот, кто несет на себе бремя вины или добродетели, как мы с тобой, тот все еще пребывает в иллюзии.

Мы сможем освободиться от этого только благодаря тому способу, о котором я говорил тебе.

Белый Доминиканец — великий пик, поднявшийся из первоначальной бездны, из прадревнего корня.

Он — это сад, деревья в котором — это ты и я и нам подобные. Он — Великий путешественник, мы с тобой — малые. Он из вечности снизошел в бесконечность, мы стремимся подняться из бесконечности в вечность.

Кто преступил границу, тот стал звеном в цепи — цепи, сложенной из невидимых рук, которые не выпускают друг друга до конца дней; тот отныне принадлежит к братству, в котором каждому уготована своя особая миссия.

В этой цепи нет двух одинаковых звеньев, которые были бы похожи друг на друга, так же, как и среди человеческих существ на земле не существует двух, с одинаковой судьбой.

Дух этой общности пронизывает всю нашу землю. Он вечен и вездесущ. Он — животворящий дух в Великой Акации.

Из него произошли религии всех времен и народов. Они подвержены изменению, он — постоянен.

Тот, кто стал вершиной кроны и сумел осознать свой прадревний корень, вступает в это братство через опыт мистерии, называемой: «Переплавление трупа в меч».

Некогда в Древнем Китае тысячи и тысячи были участниками этого таинственного действа, но об этом времени до нас дошли лишь скудные свидетельства.

Послушай же! Существует особая операция, которая называется «ШИ-КИАЙ» — «растворение трупа»; есть и другая, которая называется «Киеу-Киай», то есть «выплавление меча». «Растворение трупа» — это состояние, в котором форма умершего становится невидимой, а его «Я» причисляется к рангу бессмертных.

В некоторых случаях тело просто теряет свой вес или сохраняет лишь видимость умершего. Но при «выплавлении меча» в гробу на месте трупа появляется меч.

Это — волшебное оружие, предназначенное для времен Последней Великой Битвы.

Оба метода — это искусство, практикуемое теми мужами, кто далеко продвинулись по Пути, избранному учениками.

Предание из тайной «Книги Меча» гласит:

«При растворении трупа человек умирает, а потом снова возвращается к жизни. При этом иногда случается, что голова отделяется и откатывается в сторону. Иногда случается, что форма тела сохраняется, кости же исчезают.

Высшая категория среди растворенных может все воспринимать, но они никогда не действуют, другие же способны растворить свой труп прямо среди бела дня. За это их стали называть Летающими Бессмертными. Если они захотят, они могут среди дня мгновенно исчезнуть, как будто провалившись сквозь землю.

Таким был единородный сын Хоои-нана, по имени Тунг-Чунг-Хью. В юности он практиковал дыхательные упражнения, просветляя с их помощью тело. Однажды он был несправедливо обвинен и брошен в тюрьму. Но он растворил свой труп.

Некто из Лиеу-Пинг-Ху не имел ни имени, ни фамилии. В конце эпохи правления династии Хань он был старейшиной Пинг-Ху в Киеу-Кианг. Он практиковал искусство врачевания и помогал людям в горе и нужде так милосердно, как будто это была его собственная боль. Во время одного из своих путешествий он встретился с бессмертным Чеу-Чинг-Чи, который открыл ему таинственное бытие Пути.