Ангел западного окна - Майринк Густав - Страница 56

— Я как раз подумала об этом, — сказала княгиня с неподдельным участием, в котором уже не было и тени насмешки, — видимо, то представление, которое сложилось в мире о немецких поэтах, отнюдь не ошибка и не преувеличение; теперь мне доподлинно известно, что они забивают себе голову романтическими, далёкими от реальности мыслями и витают в облаках своих сумасбродных фантазий! Вам надо больше бывать на свежем воздухе, мой друг! Поезжайте куда-нибудь! Развейтесь!..

— Прискорбно, но вынужден признать, что вы абсолютно правы, княгиня, — подхватил я и уже не мог остановиться, — я был бы счастлив оторвать себя от письменного стола и от этих пыльных бумаг, в которых и в самом деле можно задохнуться, и провести мой первый отпуск там, где, благодаря посредничеству нашего общего знакомого Липотина, я мог бы надеяться на счастье случайной встречи с вами, на возможность искупить вину за сегодняшнее моё поведение…

Княгиня, взявшись за дверную ручку, обернулась, посмотрела на меня долгим взглядом и, поколебавшись мгновение, с шутливой обреченностью протяжно вздохнула — поразительно, но до чего это напоминало зевок огромной кошки!

— Ну что с вами делать?.. Так уж и быть, извольте… Надеюсь, теперь-то вы поняли, что вам необходимо исправиться…

Она с улыбкой кивнула и, вновь опередив меня — я лихорадочно подыскивал способ ещё немного её задержать, — выскользнула за дверь. И лишь когда замок вкрадчиво щёлкнул у меня перед носом, я опомнился, но было уже поздно — с улицы донесся прощальный сигнал клаксона.

Распахнув окно, я проводил взглядом бесшумно тронувшийся с места лимузин.

Если ныне все шотландские исчадия ада, в том числе и страшная богиня чёрных кошек, раскатывают в таких сверхсовременных «линкольнах», то дело плохо: дабы противостоять их дьявольскому соблазну и не погрязнуть в грехах, как в мягких подушках этого роскошного авто, воистину придётся уподобиться Святому Антонию, усмехнулся я.

Задумчиво прикрыв окно, я оглянулся и увидел госпожу Фромм, которая застыла там, где минутой раньше, небрежно облокотясь о письменный стол, стояла княгиня. Я вздрогнул, так как в первое мгновение не узнал её: вся она как-то осунулась, щеки запали, плотно сжатые губы, казалось, навсегда онемели, неподвижный взгляд остекленевших глаз, в которые вмёрз невыразимый ужас, был прикован к моему лицу, словно пытаясь что-то в нём прочесть.

Я подавил свое нарастающее изумление, весьма кстати вспомнив собственные перепады настроения, и даже как-то устыдился — в сущности, сам не знаю почему — перед этим новым в моем доме человеком, весь облик которого был окутан ореолом странного целомудрия — даже воздух с её приходом стал как будто чище… Я поднёс руку к лицу: нет, хищный, щекочущий нервы аромат экзотических духов не улетучился.

Потом попытался перед этой необъяснимо симпатичной мне женщиной оправдаться в эдакой шутливой форме:

— Милая госпожа Фромм, вас, наверное, удивила переменчивость моих указаний? Не судите меня слишком строго. Это моя работа, — я небрежно указал на письменный стол, а госпожа Фромм напряженно и как-то слишком пристально проводила мою руку глаза ми, — и связанные с нею мысли виной тому, что визит этой дамы внезапно оказался весьма кстати. Согласитесь, ничего необычного здесь нет!

— Безусловно.

— В таком случае вы, конечно, понимаете, что с моей стороны было отнюдь не капризом…

— Понимаю лишь то, что вам угрожает серьезная опасность.

— Но госпожа Фромм! — И я засмеялся, неприятно задетый её сухим, холодным тоном, так резко диссонирующим с моим — дружеским и даже несколько заискивающим. — Что наводит вас на такие неожиданные предположения?

— Никаких предположений, сударь. Речь идет о… о вашей жизни!

Мне стало не по себе. Или на госпожу Фромм снова «нашло»? Итак, ясновидение сомнамбулы?.. Я подошёл ближе. Глаза белокурой женщины фиксировали каждое моё движение и твёрдо встретили мой взгляд. Нет, такое выражение лица не может быть у человека, находящегося в трансе!.. Я попробовал все обратить в шутку:

— Ну что за фантазии, госпожа Фромм! Успокойтесь, пожалуйста, с этой дамой — кстати, это и есть княгиня Шотокалунгина, русская эмигрантка древнего кавказского рода, разделившая скорбную судьбу всех изгнанных большевиками дворян, — с этой дамой у нас совсем не те отношения, которые… которые…

— …которые должны быть, сударь.

— ?

— Вы не властны над ними.

— Но почему?

— Потому что вы её не знаете!

— Так вы знаете княгиню?

— Да, я её знаю!

— Вы… знакомы с княгиней Шотокалунгиной?! Чёрт возьми, это в высшей степени любопытно!

— Я знакома с ней… не лично…

— А как же?

— Я знаю её… оттуда… Там всё такое зелёное… Не только когда светло — всегда…

— Что-то я вас не совсем понимаю, госпожа Фромм. Там — это где? И что там зелёное?

— Я называю это Зелёной землёй. Иногда я бываю там. Эта земля как будто под водой, и моё дыхание останавливается… Глубоко под водой, в море, и всё вокруг утоплено в зелёной мгле…

— Зелёная земля! — Я слышу свой голос словно со стороны, откуда-то издалека. Но эти слова потрясают меня с мощью океанского прибоя. Я стою оглушенный и лишь повторяю: — Зелёная земля!..

— Там всё враждебно миру сему; это понимаешь сразу, стоит только попасть туда, — продолжала госпожа Фромм, не меняя какой-то безучастной, характерно холодной, почти угрожающей тональности своего голоса, в котором тем не менее слышались скрытые модуляции страха.

Справившись с минутным оцепенением, я осведомился, подобно врачу, осторожно нащупывающему правильный диагноз:

— Скажите, пожалуйста, какая связь между «Зелёной землей», которую вы иногда видите, и княгиней Шотокалунгиной?

— Там у неё другое имя.

Напряжение стало невыносимым.

— И что это за имя?!

Госпожа Фромм помолчала, потом, глядя на меня с отсутствующим видом, как-то неуверенно произнесла:

— Я… я сейчас забыла…

— Вспомните! — почти крикнул я.

Но она с мучительно искаженным лицом лишь качала головой… Я чувствовал, что эта женщина в моей власти: если раппорт[41] установлен, то имя должно всплыть из глубин сознания. Однако госпожа Фромм словно онемела; взгляд её стал блуждающим и впервые ускользнул от моих настойчиво пристальных глаз. Я видел, что она сопротивляется и в то же время инстинктивно пытается зацепиться за меня. Ну что ж, не буду навязывать ей мою волю и попробую не смотреть на неё, чтобы она пришла наконец в себя…

Но ожидаемой релаксации не последовало, госпожа Фромм сделала какое-то судорожное движение. Я не знал, что и думать: она вдруг вся как-то сразу напряглась и осторожно, словно входила в воду, шагнула вперед… Потом ещё раз и ещё… Медленно прошла мимо меня такой беспомощной, трогательно неуверенной и покорной походкой, что у меня перехватило дыхание и мне безумно захотелось прижать её к груди, успокоить, как давным-давно утраченную возлюбленную, как мою собственную жену. Пришлось мобилизовать всю силу воли, чтобы не сделать того, что уже произошло в воображении.

Госпожа Фромм миновала моё рабочее кресло и остановилась у торца письменного стола. В её жестах ощущался какой-то странный автоматизм; взгляд её был взглядом трупа. Когда она открыла рот и заговорила, голос её был совершенно чужим. Я разобрал не все, так как она говорила быстро и не совсем внятно:

— Ты снова здесь? Ступай прочь, проклятый живодёр! Меня ты не обманешь! И тебя, тебя я тоже вижу — вижу твою серебристо-чёрную змеиную кожу… Я не боюсь, у меня приказ… я… я…

И прежде чем я успел уловить смысл этой скороговорки, её руки каким-то кошачьим движением внезапно вцепились в чернёное серебро тульского ларца, последний подарок барона Строганова, который я по рекомендации Липотина так тщательно устанавливал по меридиану.

— Наконец-то ты у меня в руках, серебристо-чёрная гадина, — прошипела госпожа Фромм, и её быстрые, нервно дрожащие пальцы хищно побежали вдоль орнамента ларца.