Слепой Агент [Последний долг, Золотой поезд] - Майоров Сергей - Страница 8

Сейчас я впервые почувствовал, что меня это раздражает.

2

На следующее утро я лежал в кровати и вертел перед глазами визитку Красильникова. Решение было принято, и теперь я пытался представить, что меня ожидает. Каких-либо опасений я, сколько ни прислушивался к внутреннему голосу, не чувствовал. Наоборот, сделав выбор, я испытал облегчение. Мне казалось, что теперь моя жизнь, наконец, наладится. Я не сомневался, что легко пройду испытательный срок и быстро добьюсь успеха.

Родители ещё в детстве учили меня, что каждый человек — личность, у каждого своя судьба и своя дорога. Они старались выявить мои таланты. Фамилия, имя и отчество доставляли мне массу хлопот, особенно в школе. Чтобы избежать насмешек, я стремился быть всюду первым, и мне это удавалось. Постепенно я проникся сознанием собственной исключительности, хотя никаких особых дарований у меня так и не открылось. К восемнадцати годам я ещё не смог определиться, что же привлекает меня больше всего. В то время в городе, как грибы после дождя, открывались секции вышедшего из подполья у-шу. Накинувшись на тренировки, я с треском провалил экзамены в строительный институт, куда меня прочили родители, и ушёл в армию.

Последующие два года стали первым серьёзным жизненным испытанием. Моя индивидуальность была никому не нужна. Наоборот, казалось, все создано, чтобы подравнять меня и сделать таким, как все. Я приспособился, а вскоре после демобилизации снова надел погоны, — видимо, в очередной раз желая кому-то что-то доказать. Воспользовавшись протекцией отца, заслуженного инженера-строителя, я поступил на заочное отделение технического вуза, к которому питал глубокое и давнее отвращение. Учиться я, естественно, не хотел, но тем не менее, не прикладывая усилий, умудрялся получать положительные отметки и покорять сессию за сессией. Закончив третий курс, я оставил наскучившую службу в патрульном батальоне и перебрался в уголовный розыск 15-го отделения милиции.

В этот момент родители, душа в душу прожившие четверть века, неожиданно и тихо разошлись. Мать тут же переехала в соседнюю область к новому мужу, а отец ударился вдруг в политику. Он стал помощником какого-то депутата, бившегося за права немцев в Новозаветинской области. Сперва нелёгкая политическая борьба носила отца только по нашему региону, но постепенно радиус его поездок стал увеличиваться. Потом он вдруг осел в Санкт-Петербурге, перепрыгнул в Москву, поближе к главному политическому котлу, а оттуда ещё стремительнее перескочил на ПМЖ в Германию. Наверно, чувство долга призвало его защищать интересы немцев на их исконной территории.

Разрыв с родителями я перенёс на удивление легко. Мать часто писала, звала к себе в гости, я так и не выбрался к ней, и переписка постепенно усохла до нерегулярных поздравительных открыток. Отец, поселившись в Германии, вообще замолчал, и только три месяца назад я получил от него письмо, где он подробно описывал своё новое житьё и жаловался на тоску. У меня даже возникло подозрение, что за границу его вывезли насильно и принуждением удерживают в капиталистическом аду. К себе он пока не звал, туманно намекая на такую возможность в дальнейшем. Он считал, что я всё ещё работаю в милиции, и, позабыв, который нынче год, спрашивал, не возникло ли у меня из-за него проблем по службе. Я приколол письмо к зеркалу и каждое утро любовался красивым конвертом.

Конечно, можно было подсуетиться и тоже рвануть в Германию. Если бы я продал квартиру, хватило бы и на билеты, и на всё остальное. Правда, в квартире оставалась прописанной моя мать, и я не знал, как тут быть, хотя она готова была приехать и уладить все формальности. И ещё, мне не хотелось начинать там все с нуля. Особой тяги к загранице я не испытывал, и ехать туда жить, чтобы мыть тарелки или таскать ящики, я не собирался. Меня дразнили коммунистом, а моё отчество как нельзя лучше на это намекало.

Визитка упала на пол. Пора было звонить Красильникову. Конечно, можно было для солидности подождать денёк-другой, но я не был уверен, что моё молчание заставит кого-то нервничать и прибавит мне веса. Теперь была пятница, а в выходные я неминуемо начал бы дёргаться от безделья и сам нервничать, что моё место могут занять.

Я закурил «беломор» и, прежде чем набрать номер, несколько раз глубоко затянулся. От крепкого табака закружилась голова.

Дозвониться я смог только через полчаса — номер был непрерывно занят. Ответил сам Красильников:

— Да! Слушаю вас!

— Здравствуйте. Это Браун.

— А-а, доброе утро, Федор Ильич! Вы решили?

— Да. Я согласен.

— Отлично. Полностью одобряю ваш выбор. Уверен, что разочаровываться вам не придётся. Так… Сегодня у нас пятница? Что ж, отдохните уик-энд, а в понедельник, часиков в одиннадцать, я вас жду. Договорились?

Я хотел ответить, что выходные эти мне на фиг не нужны, и промолчал.

— Договорились? Жду. До встречи!

Он повесил трубку.

Три дня тянулись мучительно медленно. Субботу я смог убить, отправившись в гости к своему однокласснику Мишке Рыбкину. Занял у него ещё пятьдесят тысяч и потратил их на покупку продуктов. Мой долг Мишке вырос до опасных для безработного размеров. Я сказал, что с понедельника выхожу на работу, и он не стал напоминать о старом.

В тот же вечер до меня дозвонилась наконец Наталья. Я сообщил, что нашёл работу. Она сначала обрадовалась, потом, когда я уточнил, что это частная охранная организация, разволновалась. Странно, к подобным структурам она относилась с большим недоверием, и мои безрезультатные хождения по такого рода конторам её, пожалуй, даже радовали. Как она не понимает, что государство от меня само отвернулось.

Я первым закончил разговор и повесил трубку…

В понедельник точно в назначенное время я был у Красильникова. Офис № 10 представлял собой две небольшие комнаты с тремя окнами и тяжёлой металлической дверью. В меньшей сидела за компьютером симпатичная блондинка, другая оказалась кабинетом самого Антона. Никаких вывесок я не заметил, только на его столе красовался маленький флажок с уже знакомой мне эмблемой.

На этот раз Красильников был сух и деловит. Обедом угощать меня не стал и даже не предложил кофе, хотя при мне отключил кофеварку. Осведомившись, как я провёл выходные, на что мне захотелось ответить, что я летал на Канары, он сказал, что надо подождать ещё кого-то, и углубился в разбросанные по столу бумаги. Я сидел на неудобном жёстком стуле посреди комнаты, глазел на золочёные корешки справочников и словарей в шкафу и слушал довольно-таки похотливый голосок блондинки, болтавшей по телефону в соседней комнате.

Тот, кого мы ждали, пунктуальностью не отличался. Он прибыл без четверти двенадцать, сообщил, что у него сломалась машина, пожал Красильникову руку и повернулся ко мне, грозно уперев руки в бока.

— Это он? Федор, кажется? Здорово! Меня Аркадием зовут. Только не называй Аркашей, ненавижу.

Аркадию было под сорок. Длинный, широкоплечий, толстый, с высоким лбом и обширными залысинами, одетый в мятый чёрный костюм и кожаную куртку.

Мы обменялись рукопожатием, он хлопнул меня по плечу и сказал:

— Поехали.

— Да, — напомнил о себе Красильников из-за его спины, шурша бумагами. — Езжайте, пожалуйста, с Аркадием Виталичем, он вам все покажет.

Когда мы проходили через приёмную, секретарша, отвернувшись к окну, продолжала болтать по телефону, забравшись коленями на кресло и облокотившись на стол. Аркадий одобрительно покосился на гордо выставленную часть её тела, и я подумал, что в другой раз он просто так мимо не пройдёт.

— Люблю здесь бывать, — ухмыльнулся он, перехватив мой взгляд.

На улице нас ждал крошечный японский джип, явно предназначенный для поездок в страну лилипутов. Мне подумалось, что в салоне, и то с трудом, поместится один Аркадий, мне же придётся бежать следом. Но каким-то образом мы сумели оба разместиться в игрушечных креслах.

— Сейчас поедем к врачам. — Огромные волосатые лапы накрыли руль. — Сначала обычный осмотр, потом наш психиатр с тобой побеседует. Если все нормально, с завтрашнего дня начнёшь работать. Как сам-то чувствуешь, готов? Или ты, как пионер, всегда готов?