Живые люди - Вагнер Яна - Страница 12

– Что там? – спросила я. – Ты видел что-нибудь? – и тогда он повернул ко мне возбужденное, почти радостное лицо и ответил:

– Дым, мама! Дым! – как будто удивляясь тому, что я не радуюсь вместе с ним.

– Кто-то выжил, да? – растерянным, тонким голосом спросила Марина (кажется, уже не в первый раз). – Получается, кто-то всё-таки выжил?

Этого не может быть, подумала я, мы смотрели в небо каждый день, здесь просто некуда больше смотреть, мы бы заметили.

– А полтора месяца этот кто-то святым духом там грелся? – рявкнул папа раздраженно; он уже добрался до края мостков и стоял теперь рядом с Сережей. – Не говори ерунды. Это кто-то другой. Кто-то новый. И этот кто-то, – продолжил он после паузы, – уже знает, что мы здесь.

Обернувшись к нам, папа поднял руку, показывая в небо над нашими головами. Мы невольно расступились и посмотрели вверх, уже понимая, что там – пусть не такой густой и не такой черный, но поднимающийся так же высоко, выдающий нас с головой дым из нашей печной трубы. Поэтому, пока остальные стояли с задранными к небу лицами, я вместо этого посмотрела на папу и поняла, наконец, зачем он возвращался в дом, – во второй, свободной руке, стволом вниз и чуть в сторону, он держал свой тяжелый длинный карабин, и стоило мне увидеть этот карабин, в животе у меня нехорошо, неприятно заныло.

– Что будем делать? – спросил, наконец, Лёня.

Папа пожал плечами.

– Ждать, – сказал он просто. – Идти туда незачем. Мы не знаем, кто они, не знаем – сколько их, на берегу у них преимущество, а сюда, на остров, незамеченными они не доберутся. Будем дежурить по очереди, чтобы не было сюрпризов, – рано или поздно они придут к нам сами.

– Или не придут, – сказал Сережа, и все посмотрели на него. – Если они сунутся в дома без защиты, то через пару дней уже некому будет приходить.

Мы не подумали только об одном – и это стало ясно почти сразу после того, как мы вернулись в дом: в отличие от людей, появившихся на том берегу, мы не могли ждать бесконечно. У нас просто не было такой возможности теперь, когда не осталось ни консервов, ни круп, а обе наши сети, приносившие ежедневно горстку тощей рыбы, были сейчас там, на озере, закрепленные на самодельных деревянных треногах, – с края мостков можно было разглядеть их – чернеющих посреди льда в нескольких сотнях метров от острова. Добраться туда, рискуя быть замеченными, нам ни за что бы не удалось.

– Самое позднее – завтра нам придется проверить сети, – сказал Сережа, когда они сидели с папой у колченогого стола, разложив по нему весь небольшой арсенал, имевшийся у нас с собой, – три Сережиных ружья и папин видавший виды, поцарапанный «Тигр». Мишка караулил снаружи, и через мутное оконное стекло я видела его разочарованный тощий силуэт – он отчаянно требовал выдать ему одно из ружей, но вместо этого папа сунул ему бинокль: «твое дело – предупредить, глаза у тебя молодые, смотри в оба, два километра открытого пространства, увидишь что-нибудь – что угодно – стучи, понял?»; в комнате резко и вкусно пахло ружейным маслом.

– Как на ладони будем, – с досадой возразил папа.

– Нам нельзя без сетей, – сказала Ира. Она сидела на Наташиной кровати, крепко обнимая обеими руками мальчика, который смотрел на лежащие на столе ружья с восторженным, жадным интересом. – Нельзя без сетей. Детям нужно есть, нам всем нужно есть.

Мы помолчали. Наконец папа поднял карабин и посмотрел в окно через длинный, похожий на подзорную трубу оптический прицел.

– Есть одна идея, – сказал он. – Серега, пойдем-ка, крышу посмотрим.

Спать мы легли рано – но кроме негромкого сопения детей и треска дров в печи, в темном доме не было в эту ночь ни одного привычного звука, словно все лежали без сна, неподвижно, и смотрели в темноту. Настороженная тишина нарушалась только негромким скрипом входной двери – мужчины сменяли друг друга каждый час, потому что снаружи, на морозе, дольше было просто не выдержать. Мучительно, как всегда, хотелось есть – но есть теперь хотелось постоянно, и гораздо более мучительным было это пассивное, вынужденное ожидание – почему они не пришли сегодня? Чего они ждут? Кто они вообще, эти люди, появившиеся в тот самый момент, когда мы уже почти поверили, что остались здесь одни, что больше никто не придет?

Они не пойдут ночью, думала я, ворочаясь на жестком матрасе, никто не пошел бы ночью: они не знают озера, окна у нас не горят, дыма в темноте не видно – они заблудятся и ни за что не выйдут к острову, они будут ждать до утра и пойдут только потом. И еще я думала: что, если они вообще не пойдут? Если они так же, как мы, затаились на своем берегу и так же не спят сейчас, ожидая нападения, – потому что это единственное, чего мы можем ожидать теперь друг от друга, – что мы будем делать тогда?

Наверное, я все-таки заснула ненадолго – на какое-то мгновение закрыла глаза и открыла их, когда уже рассвело. В комнате никого не было, на печи, булькая, кипела вода в эмалированном чайнике, снаружи раздавались негромкие голоса. Что-то глухо стукнуло по дощатой стене дома и сразу после этого тяжело зашуршало, поползло по крыше вниз, грузно ухнуло и залепило снегом маленькое подслеповатое окно. Я сунула ноги в ботинки, надела куртку и вышла за дверь. Все они были там – Сережа с Андреем держали шаткую, криво сбитую деревянную лестницу, по которой папа, цепляясь своими огромными валенками за каждую надтреснутую ступеньку, лез на крышу. Карабин болтался у него на спине, лестница жалобно скрипела, с крыши градом сыпался вниз потревоженный снег. Внизу, в отчаянии заламывая руки, метался Мишка.

– Давайте я, – умолял он, видимо, уже не в первый раз, – ну давайте я!

– «Я» – последняя буква алфавита! – донеслось сверху, и в то же мгновение прямо Мишке под ноги рухнул неровный лист серого ломкого шифера и, ударившись об опоясывающий дом деревянный помост, раскололся на несколько частей.

– Андреич! – заорал Лёня, подходя. – Песок из тебя сыплется! А то давай, может, я залезу?

– Я тебе залезу, – ворчал папа с крыши, – тебя еще три месяца на голодном пайке держать, вот тогда полезай.

Я оглянулась на Лёню – он стоял, задрав голову, и дурашливо, весело орал что-то еще – но глаза его не улыбались. Присмотревшись, я вдруг поняла, что все они – и Андрей, и Сережа, и танцующий под лестницей Мишка – напряжены и сосредоточены, что за спиной у каждого – ружьё, и что даже стоят они так, чтобы ни на мгновение не выпустить из виду противоположный берег и плоскую ледяную поверхность озера, отделявшую нас от него. Я спрыгнула с мостков в снег и отошла на несколько шагов, чтобы видеть крышу, – папа уже успел взобраться на самый верх и сидел теперь прямо на ее пологом коньке, широко расставив ноги. Повернувшись в мою сторону, он поймал мой взгляд и улыбнулся.

– Анюта, – попросил он, – принеси-ка мне термос с кипяточком, там на печке чайник, вскипел уже, наверное.

Мне до смерти не хотелось уходить сейчас – так и не узнав, что происходит, что именно они задумали, но я не рискнула спорить с ним и послушно направилась в дом. Я спрошу, сейчас выйду и спрошу, весь этот театр рассчитан на детей, чтобы их не пугать, они не ели уже целые сутки и вчера весь вечер ныли и нервничали; я сняла чайник с огня, поискала термос, налила в него кипяток и поспешно выскочила на улицу. Меня не было от силы несколько минут, но, едва оглядевшись, я поняла, что опоздала с вопросами, потому что Сережа, Андрей и Лёня были уже далеко, метрах в пятидесяти от берега, я видела их удаляющиеся спины – они шли небыстро и настороженно, три отчетливые темные фигуры на белом и рядом – желтая четвероногая тень. Я испуганно поискала глазами Мишку – он был здесь, возле лестницы, его не взяли, слава богу, они его не взяли, и тогда я снова спрыгнула с мостков и крикнула вверх:

– Куда они? Папа!

Он лежал теперь на животе, упираясь в крышу локтями, и удобно пристраивал свой длинный карабин на двуногий металлический упор. Не поворачивая головы, он сказал: