Проказница - Майклз Кейси - Страница 10

Лондонские денди, как и прежде, кичились друг перед другом своим богатством и безрассудно просаживали в карты огромные суммы, леди высшего света все так же веселились на балах. Радикалы ограничивались одними разглагольствованиями, а бедные становились еще беднее и озлобленнее. Англии, по мнению Саймона, не хватало только жирного увальня и скрипача по имени Нерон[6], чтобы под музыку спалить ее дотла.

В своих владениях в Суссексе Саймон сделал все, что мог. Снизил арендную плату и посадил лучших управляющих. Поддерживая с ними почти каждодневный контакт, пока находился в Лондоне, потихоньку отладил все, как хотел, и теперь даже помогал полудюжине благотворительных организаций. Как член правящей элиты, он ратовал за разумную политику, отстаивая свою позицию в публичных выступлениях и подтверждая делом в собственном хозяйстве. Он нанял столько слуг, сколько мог, и делал большие заказы лавочникам, галантерейщикам и виноторговцам, которые остро нуждались в платежеспособных клиентах.

Конечно, этого было недостаточно, но он старался в меру своих возможностей. Как ни претили ему ненужные траты и расточительность привилегированных сограждан, он сознавал, что их капризы являются материальным подспорьем для многих простых людей. Лондонские сезоны для тысяч горожан, от трубочистов до каретников и торговцев зонтиками, стали единственным средством заработать на жизнь.

Саймон ценил Бартоломью Бута и Армана Готье за многие качества, но превыше всего за любовь к ближнему. Друзья разделяли его беспокойство по поводу безрассудного стремления некоторых из их общих знакомых к саморазрушению. Одним из них был Красавчик Браммелл, которому грозило скорое изгнание из общества ввиду финансовой несостоятельности. Причиной его бедственного положения явилась нездоровая страсть к игре. Кроме того, кое-кто с посредственной родословной и ограниченным капиталом невзлюбил его за острый язык. Следующим мог стать Ричард Бринсли Шеридан, на три четверти гений и на одну — бесподобный глупец. Он обнаруживал способность сорить деньгами еще очень долго после того, как полностью опустошал кошелек.

Третьим в этой очереди стоял Джордж, очень дорогой Саймону лорд Байрон, твердо веривший, что если высшее общество его и отвергнет, то простой народ — никогда. И никакие скандалы, один за другим потрясавшие былую славу поэта, не могли поколебать его завышенную самооценку. Он еще глубже увязал в долгах, подвигавших его все ближе к личному краху.

Саймон собирался ехать в «Уайтс» для того, чтобы обсудить ситуацию и решить, что делать с первыми двумя — Браммеллом и Шериданом. Он намеревался посидеть за бокалом вина с Бартоломью и Арманом и сообща подумать, как спасти близких им людей, ставших заложниками собственного безумия.

Оба его товарища были уже здесь, Саймон увидел их еще издали. Приблизившись к столу, он остановился и с минуту молча наблюдал за ними. Друзья так увлеченно спорили о чем-то, что не замечали его присутствия.

Если бы кто-то задался целью изучить замысловатое строение человеческого скелета, более идеальной модели, чем Бартоломью Бут, он бы не нашел. При этом исследователю не потребовалось бы обременять себя процедурами, какими занимаются анатомы и прозекторы. Тощий, плоский, как вешалка, Бартоломью, или Боунз, казалось, состоял из одних костей и кожи — к тому же очень тонкой, как в прямом, так и в переносном смысле.

Несмотря на отсутствие внешних достоинств, Саймон считал его молодчиной, верным и преданным парнем, разве что чуть-чуть мрачноватым. Боунз радел за своих товарищей и осмотрительно предостерегал их от опасных развлечений. Прежде чем участвовать в игре, он всегда просчитывал степень риска с точки зрения последствий для кошелька. Саймон с Арманом принимали своего друга вместе с его воззрениями, во многом сообразуясь с его внешностью, откуда и возникло такое странное прозвище — Боунз[7].

Арман Готье составлял ему полную противоположность, как физически, так и психически. Высокий и умопомрачительно красивый, благодаря своему веселому характеру и общительности он пользовался расположением в равной мере и женщин, и мужчин. Однако его необыкновенно синие глаза, длинные черные волосы и великолепная фигура производили на представительниц слабого пола в тысячу раз большее впечатление. Для окружающих он оставался загадкой, что вдвойне льстило Саймону, потому что Арман видел в нем не только своего близкого друга, но и доверенное лицо.

И сейчас он первым заметил виконта. Вероятно, почувствовал его присутствие, это очень походило на Армана.

— Боунз, Саймон пришел, — сказал он, когда тот выдвинул кресло и подсел к ним. — Повтори теперь ему, что ты только что говорил мне.

Бартоломью дернул плечами, только раз, так как был экономным во всем, и без всяких предисловий твердо произнес:

— Я говорил Арману, что в Лондоне каждый день идет дождь. Каждый день. Каждую ночь. Дождь — это бич.

— Ну что, Саймон, — сказал Арман Готье, — теперь ты знаешь, что собой являет дождь? Как объяснил наш друг, это — бич. Я осмелюсь сказать, разумеется, только за себя, что мне стало легче от этого понимания. Отныне я знаю, что дождь — это бич.

Саймон только улыбнулся и покачал головой:

— Не дразни его, Арман. У бедняги, наверное, из-за этого была тяжелая ночь. Сначала игорный дом. С определенными потерями, вероятно, ибо то, что я видел, прежде чем вас покинуть, указывало именно на это. Потом возвращение домой на заре. А тут еще дождь полил как из ведра. Так ведь, Боунз? Ты раздражен, и совершенно справедливо. Несчастный Боунз! Я боюсь, как бы он с горя не впал в хандру. Может, нам следует принять какие-то меры, Арман?

Бартоломью ответил раньше:

— Из вас двоих ты гораздо хуже, Саймон. Арман, тот издевается открыто. А ты делаешь вид, что сочувствуешь, любезно улыбаешься и говоришь правильные вещи, но при этом только и ждешь, когда я размякну, чтобы всадить в меня нож по самую рукоятку. Да, прошлой ночью меня постигла неудача. Я проиграл, проиграл, проиграл! Теперь ты счастлив?

— Я в безумном восторге, Боунз, если тебе нужно мое признание, — довольно спокойно ответил Саймон. — Однако хочу напомнить, что советовал вам обоим не играть допоздна. Такие мотивы, как личное удовольствие или выгода, не годятся для ночных развлечений, если вы вспомните мои слова.

— Но при этом ты, похоже, поступил хуже всех нас, — вмешался Арман, — и посему я предполагаю, что в том был твой умысел. — Он посмотрел на все еще хмурящегося Бартоломью: — Боунз, ты не собираешься списывать свои потери на нашего бывшего друга?

— Не бывшего, — поправил его Бартоломью, — он по-прежнему мне друг. Непостоянство не в моем характере. Хотя дружба — это тоже бич, если ты хочешь знать мое мнение, Арман. Что дружба, что дождь — то и другое временами сбегает по задней стороне твоей шеи подобно холодной капели.

Арман разочарованно улыбнулся и быстро взглянул на Саймона.

— Ну, как тебе нравится наш приятель? По-моему, он восхитителен. Иногда я просто жажду завернуть его в хлопок или шерсть, чтобы оградить от вселенских тягот и сохранить в безопасности. Время от времени я бы его вынимал и ставил на каминную полку, чтобы показать, когда придут гости. О! А ты, Саймон, вероятно, захочешь оплатить сегодня его ужин. И мой тоже. Подумай об этом В самом деле, я полагаю, что вчера спустил добрую сотню фунтов благодаря твоему намерению провести вечер с выгодой. Я только надеюсь, ты не собираешься сделать игру в таких заведениях привычкой. После этой ночи я обнаружил, что мне гораздо больше нравятся наши собственные, более цивилизованные клубы. И я предпочитаю, чтобы карты тянули откуда-нибудь ближе к верхушке колоды.

— К верхушке… я понял! — воскликнул Боунз, шлепая себя рукой по лбу. — Они как-то необычно сдавали. Нас ошельмовали, не так ли? Ну? Разве нет? Я туда больше не ходок! Бейте меня по щекам, если я соберусь хоть раз! Ни за что, как бы ты ни просил меня, Саймон.