Взаимная помощь среди животных и людей как двигатель прогресса - Кропоткин Петр Алексеевич - Страница 41

Одним словом, чем глубже мы проникаем в историю ранних установлений, тем меньше мы находим оснований для военной теории происхождения власти, которой держится Спенсер. Судя по всему, даже та власть, которая позднее стала таким источником угнетения, имела свое происхождение в мирных наклонностях масс.

Во всех случаях суда, пеня (fred), которая часто доходила до половины размера виры (wergeld), поступала в распоряжение мирского схода или веча, и с незапамятных времен она употреблялась для работ общеполезных, или служивших для защиты. До сих пор она имеет то же назначение (возведение башен) у кабилов и у некоторых монгольских племен; и мы имеем прямые исторические свидетельства, что даже гораздо позднее судебные пошлины, в Пскове и в некоторых французских и германских городах, шли на поправку городских стен[194]. Поэтому, совершенно естественно было, чтобы штрафы вручались тем судьям, — князьям, графам и т. п., которые одновременно обязаны были поддерживать дружину вооруженных людей, содержавшуюся для защиты территории, а также обязаны были приводить приговоры в исполнение. Это стало всеобщим обычаем в восьмом и девятом веке, даже в тех случаях, когда судьей был выборный епископ. Таким образом появлялись зачатки соединения в одном лице того, что мы теперь называем судебною и исполнительною властью.

Впрочем, власть короля, князя, графа и т. п. строго ограничивалась этими двумя отправлениями. Он вовсе не был правителем народа — верховная власть все еще принадлежала вечу; он не был даже начальником народной милиции, так как, когда народ брался за оружие, он находился под начальством отдельного, также выбранного вождя, который не был подчинен королю, или князю, но считался равным ему[195]. Король или князь являлся полновластным господином лишь в своих личных вотчинах. Фактически, в языке варваров, слово knung, konung, koning, cyning — синоним латинского rex, — не имело другого значения, как только временного вождя, или предводителя отряда людей. Начальник флотилии судов, или даже отдельного пиратского судна, был также konung; даже теперь, в Норвегии, рыбак, заведующий местной рыбной ловлей, называется Not-kong — «король сетей»[196]. Почтения, которым впоследствии стали окружать личность короля, в то время еще не существовало, и тогда как изменнический поступок по отношению к роду наказывался смертью, за убийство короля накладывалась только вира, причем король лишь оценивался во столько-то раз выше обыкновенного вольного человека[197]. А когда король Кну (или Канут) убил одного из своих дружинников, то сага изображает его, созывающего дружинников на сходку (thing), во время которой он стал на колени, умоляя о прощении. Ему простили его вину, но лишь после того когда он согласился уплатить виру, в девять раз более обычной виры, причем из этой виры одну треть получал он сам, за потерю своего дружинника, одна треть была отдана родственникам убитого и одна треть (в виде fred, т. е. пени) — дружине[198]. В сущности, нужно было, чтобы совершилась полнейшая перемена в ходячих понятиях, под влиянием Церкви и изучения римского права, прежде чем идея о святой неприкосновенности начала прилагаться к личности короля.

Я вышел бы, однако, за пределы настоящих очерков, если бы захотел проследить постепенное развитие власти из вышеуказанных элементов. Такие историки, как Грин и г-жа Грин для Англии, Огюстен Тьерри, Мишлэ и Люшер для Франции, Кауфман, Янссен и даже Нич для Германии, Лео и Ботта для Италии, Беляев, Костомаров и их последователи для России, и многие другие, подробно рассказали об этом. Они показали, как население, вполне свободное и только соглашавшееся «кормить» известное количество своих военных защитников, постепенно впадало в крепостную зависимость от этих покровителей; как отдача себя под покровительство церкви, или феодального владельца (commendation), становилась тяжелою необходимостью для свободных граждан, будучи единственною защитою от других феодальных грабителей; как замок каждого феодального владельца и епископа становился разбойничьим гнездом, — словом, как вводилось ярмо феодализма — и как крестовые походы, освобождая всех, кто носил крест, дали первый толчок к народному освобождению. Но нам нет надобности здесь рассказывать все это, так как главная наша задача — проследить теперь работу построительного гения народных масс, в их учреждениях, служивших делу взаимной помощи.

В то самое время, когда, казалось, последние следы свободы исчезали у варваров, и Европа, подпавшая под власть тысячи мелких правителей, шла прямо к установлению таких теократий и деспотических государств, какие обыкновенно следовали за варварской стадией в предыдущие эпохи цивилизации, или же шла к созданию варварских монархий, какие мы теперь видим в Африке, — в это самое время жизнь в Европе приняла новое направление. Она пошла по направлению, подобному тому, которое однажды уже принято было цивилизацией в городах древней Греции. С единодушием, которое кажется нам теперь почти непонятным, и которое очень долгое время действительно не замечалось историками, городские поселения, вплоть до самых маленьких посадов, начали свергать с себя иго своих светских и духовных господ. Укрепленное село восстало против замка феодального владельца: сперва оно свергло его власть, затем — напало на замок и, наконец, разрушило его. Движение распространялось от одного города к другому, и в скором времени в нем приняли участие все европейские города. Менее чем в сто лет свободные города возникли на берегах Средиземного, Немецкого и Балтийского морей, Атлантического океана и у фиордов Скандинавии; у подножья Апеннин, Альп, Шварцвальда, Грампианских и Карпатских гор; в равнинах России, Венгрии, Франции и Испании. Везде вспыхивало то же самое восстание, имевшее везде одни и те же черты, везде проходившее приблизительно чрез те же формы и приводившее к одним и тем же результатам.

В каждом местечке, где только люди находили, или думали найти некоторую защиту в своих городских стенах, они вступали в «со-присягательства» (co-jurations) «братства» и «дружества» (amicia), объединенные одною общею мыслью, и смело шли навстречу новой жизни взаимной помощи и свободы. И они успели в осуществлении своих стремлений настолько, что в триста или четыреста лет вполне изменился самый вид Европы. Они покрыли страну городами, где возвели прекрасные, роскошные здания, являвшиеся выражением гения свободных союзов свободных людей, — зданиями, которых мы до сих пор не превзошли по красоте и выразительности. Они оставили в наследие последующим поколениям совершенно новые искусства и ремесла, и вся наша современная образованность, со всеми достигнутыми ею и ожидаемыми в будущем успехами, представляет лишь дальнейшим развитием этого наследия. И когда мы теперь стараемся определить, какие силы произвели эти великие результаты, мы находим их — не в гении отдельных героев, не в мощной организации больших государств и не в политических талантах их правителей, но в том же самом потоке взаимной помощи и взаимной поддержки, работу которого мы видели в деревенской общине и который оживился и обновился в средние века нового рода союзами, — гильдиями, вдохновленными тем же духом, — но отлился уже в новую форму.

В настоящее время хорошо известно, что феодализм не повлек за собой разложения деревенской общины. Хотя правителям-феодалам и удалось наложить ярмо крепостного труда на крестьян и присвоить себе права, которые раньше принадлежали деревенской общине (подати, выморочные имущества, налоги на наследства и браки), крестьяне, тем не менее, удержали за собой два основных общинных права: общинное владение землей и собственные суды. В былые времена, когда король посылал своего фогта (судью) в деревню, крестьяне встречали нового судью с цветами в одной руке и оружием в другой, и задавали ему вопрос — какой закон намерен он применять: тот ли, который он найдет в деревне, или тот, который он принес с собой? В первом случае ему вручали цветы и принимали его, а во втором — вступали с ним в бой[199]. Теперь же крестьянам приходилось принимать судью, посылаемого королем или феодальным владельцем, так как не принять его они не могли; но они все-таки сохраняли право судебного разбирательства за мирским сходом, и сами назначали шесть, семь, или двенадцать судей, которые действовали совместно с судьею феодального владельца, в присутствии мирского схода, в качестве посредников, или лиц, «находящих приговор». В большинстве случаев, королевскому или феодальному судье не оставалось даже ничего другого, как только подтверждать решение общинных судей и получать обычный штраф (fred).