Роковое наследство (Опасные связи) - Майклз Кейси - Страница 25

Разделавшись с этим, она снова обернулась к Люсьену, несколько опасаясь, что она лишь грезит о его возвращении. Но нет, это не могло быть сном. В ее снах Люсьен никогда не бывал с ней столь неумолимо холоден.

Этот новый Люсьен пугал ее и в то же время еще сильнее распалял. Полюби он ее — он был бы чудесен, оставаясь равнодушным — стал неотразим. И теперь она хотела его гораздо сильнее. Она хотела его так, как некогда он хотел ее, так, как он будет хотеть ее снова. Ей нужно только набраться терпения. Он ведь вернулся.

Ей надо еще немножко подождать, и он будет ее. Все, все будет ее.

— Люсьен, ты должен меня извинить, я отлучусь на минуту. Обещай, что не встанешь с места! Я должна сама проследить, чтобы Бизли приготовил для тебя твои прежние комнаты. Они как раз напротив моих. Ну разве это не чудесно? Пожалуйста, останься здесь и дождись меня, ладно? Ты не можешь быть со мной столь жесток, подразнить своим появлением и снова бросить.

Она сделала нерешительный шажок в его сторону. Ее голосок дрожал, но она и не пыталась говорить спокойно:

— Я заболею и умру, если ты опять бросишь меня, дорогой. Правда, я так и сделаю. Она дрожала, ожидая его ответа, а он ловко поднялся с кушетки, чтобы проводить ее к двери. На пороге он остановился и с улыбкой сказал:

— Бедная малютка Мелани. Такая трогательно беспомощная, такая ранимая — и бесконечно преданная. Я отлично помню ее, только мне кажется, что я смутно вспоминаю и другую Мелани — хладнокровную, алчную бабу, которая могла бы заставить устыдиться любую проститутку. И эти смутные воспоминания продолжают смущать и настораживать меня. Но я должен отнести их на счет моей болезни и забыть про это. А чтобы не оставить без ответа твой вопрос, так как с меня уже довольно твоих уговоров — то да, дорогая, я на некоторое время остаюсь в Тремэйн-Корте. Пришло время поискать ответы на весьма важные личные вопросы и я пришел к заключению, что ответы скрываются где-то в этом доме.

— Да! И я могу дать тебе все ответы, Люсьен. — Она порывисто обернулась к нему, не сводя с него глаз, схватила его руку, поцеловала в ладонь, а потом прижала эту ладонь к своей практически голой груди. — И отныне помни только одно. Мое сердце разрывается от любви к тебе. Почувствуй это, вот здесь оно бьется для тебя, оно живет для тебя. Мы оказались жертвами, ты, и я, и дорогая Памела — все мы жертвы больного, больного человека. И ты услышишь всю правду, раз ты вернулся туда, где ты жил, раз ты вернулся в Тремэйн-Корт, домой, к твоей дорогой Мелани.

Люсьен высвободил руку, хотя Мелани была уверена, что сделал он это неохотно. Ее соски, твердые, как галька, приподнялись под легкой тканью платья, умоляя о ласке.

Она подавила злорадный смех, заметив что он следит за тем, как трепещет ее грудь.

— Вся правда принадлежит тебе, дорогая? Значит, мое путешествие не окажется бесполезным. — Слова едва достигали ее сознания сквозь чувственный туман. Его взгляд вернулся на ее лицо, а потом его глаза прикрылись, так что она не смогла увидеть их выражения. Она была заворожена бессмысленными, пустыми словами. — Какая чудесная награда. Но уверен, что мне необходимо начать доискиваться правды о тебе у Эдмунда, коль скоро, как я могу заключить, он и есть тот кровавый людоед, о коем ты упоминала. Пожалуйста, позаботься проследить за тем, чтобы прохладительные напитки доставили для меня туда, где сейчас находится этот больной человек.

— Эдмунд устроил себе резиденцию в южном крыле, дорогой, — торопливо затараторила Мелани, хватая его под руку и семеня рядом с ним по коридору, стараясь лишний раз прижаться к нему своим сгоравшим от похоти телом и распаляясь от этого все сильнее. Она так хотела отдаться ему, что едва стояла на ногах. — Эта ужасно тупая, занудная Кэт Харвей стережет его день и ночь, — продолжала она, но возбужденное дыхание не давало ей говорить. Она изо всех сил старалась говорить подольше, чтобы не отпускать его от себя. — У Эдмунда совсем помутился рассудок, он решил, что мое присутствие усиливает его болезнь. Но это даже и лучше, потому что мне противен вид его больного тела. По правде говоря, дорогой, у меня вовсе не было мужа с той ночи, когда Эдмунд силой взял меня, пользуясь тем, что ты далеко и не можешь мне помочь. И последний год я прожила целомудренно, как младенец, вознося молитвы в своей одинокой кроватке, чтобы милосердный Господь поскорее вернул мне тебя.

Она остановилась, повернулась к нему лицом и снова прижалась щекой к его широкой груди.

— Ах, дорогой, обними меня, люби меня, ущипни меня, чтобы я поверила, что ты живой, настоящий и что я настоящая. Я так счастлива, так невозможно счастлива!

— Хорошо, дорогая, если так надо. — Мелани почувствовала руку Люсьена, методически гладившую ее благоухающие локоны, и наконец-то его тело прильнуло к ней, отвечая на ее лихорадочные объятия. Из груди ее вырвался невольный всхлип. Наконец-то ее страхи рассеялись, и ее охватил блаженный экстаз.

Но и теперь он не поцеловал ее, а мягко высвободился из ее рук и направился в южное крыло дома. Его высокое, сильное тело казалось ей воплощенным совершенством, и оптимизм Мелани не поколебался.

Она следила, как он постучал к Эдмунду и мгновением позже вошел в комнату, плотно притворив за собою дверь.

— Мойна! — радостно завопила она, подхватив юбки и опрометью бросившись вверх по лестнице на второй этаж. — Мойна! Милая моя! Все так, как ты сказала! Мой дорогой Люсьен вернулся ко мне!!!

ГЛАВА 9

Южное крыло было самой поздней пристройкой в Тремэйн-Корте. Сооруженное не более семидесяти лет назад, оно отличалось от основной части дома большими окнами, но в комнате, куда вошел Люсьен, царил полумрак: на окнах висели толстые бархатные портьеры, и он вынужден был подождать несколько минут, пока глаза привыкнут к темноте.

Он пересек две скудно обставленные комнаты с высокими потолками и застланным ворсистыми абиссинскими коврами полом, когда услышал звук голосов: он шел из гостиной, по всей видимости использовавшейся теперь с иной целью.

Неслышно приблизившись и не задумываясь над тем, что его поступок вряд ли можно назвать приличным, Люсьен замер у приоткрытой двери и прислушался.

— Эдмунд, пожалуйста, успокойтесь, — говорила Кэтрин таким тоном, словно обращалась к непослушному, но тем не менее горячо любимому ребенку. — Люсьен и часу не пробыл дома. Я знаю, вы счастливы, что он вернулся. Как и мы все. И он скоро придет к вам, я в этом уверена. Я не стала бы вам вообще об этом говорить, если бы знала, что вы так разволнуетесь. Ну а теперь, пожалуйста, позвольте мне обтереть вам лицо и руки влажной губкой, а потом я причешу вас. Вы ведь не хотите, чтобы Люсьен увидал вас таким растрепанным. Он скоро придет, вы поговорите, и все снова станет чудесно. Я обещаю.

В ответ на ее слова раздался горестный стон, перешедший в рыдание.

Не решаясь двинуться с места и выйти из скрывавшей его темноты, Люсьен закрыл глаза и опустил голову на грудь. Он должен был помнить — те, кто подслушивают, часто слышат намного больше, чем хотели бы услышать. Он почувствовал себя физически больным и абсолютно беззащитным. Кэт предупреждала в письмах, что Эдмунда хватил неожиданно сильный удар, что он чахнет на глазах, но Люсьен предпочел убедиться в этом сам. Черт побери! Болезнь Эдмунда должна быть для него поводом к радости, а не состраданию. И вовсе не сострадание привело его в Тремэйн-Корт.

Он явился сюда из-за покушения на его жизнь.

Только из-за этого, что бы он там ни говорил Гарту, чтобы этот добродетельный упрямец не вздумал увязаться за ним.

Ах, если бы он мог заставить свое сердце поверить тому, что твердил его рассудок.

Люсьен набрал побольше воздуха в грудь, сжал руки так, что в пальцы впилось кольцо с рубином — его талисман и его проклятье, — постучал и вошел в комнату.