Умный дикобраз - Снегирев Геннадий Яковлевич - Страница 7

Дедушка обрадовался:

— Этот медведь сюда прибежал, когда тайга за рекой горела.

Дедушка мне велел сидеть дома, а сам взял ружьё и пошёл в деревню собирать людей. Долго я его ждала. Темно стало. «А что, — думаю, — если медведь дедушку загрыз?»

Страшно мне и жалко дедушку. Хотела я уже одеваться и его искать. Слышу, телега во двор приехала и остановилась.

Вошёл дедушка, ружьё повесил на стену.

— Ну, — говорит, — иди смотри медведя!

Я вышла во двор, смотрю, лежит на телеге мёртвый медведь. Большой, голова вниз свесилась, зубы оскалил.

Охотники его свалили на землю, лошадь зафыркала и хотела убежать, только её удержали. Потрогала я у медведя клыки, они все жёлтые.

Дедушка мне говорит:

— Старый медведь, однако, сплоховал, корешки с вершками спутал, вот и попался!

Беспокойный хвостик

Нашёл я лесной шатёр. Старые ели сучья сплели, а внизу — мягкая подстилка из жёлтых иголок. Темно в нём и душно, пахнет смолой.

Белка здесь когда-то обедала. Оставила она после себя целый ворох ощипанных шишек.

Стал я ворошить шишки. Смотрю, лежит комочек рыжей шерсти. Наверно, белку съела куница, и только кончик беличьего хвоста валяется.

Серебристый паучок обвил его паутиной, устроил себе из беличьей шерсти закуток.

Паучка я потрогал пальцем. Он испугался, быстро-быстро вскарабкался вверх и закачался на паутинке.

Поднял я хвостик и засунул в пустую гильзу. Он весь туда уместился.

Дома, когда разбирал патроны, хвостик вынул и положил себе на стол.

Беспокойный этот хвостик оказался: как посмотрю на него, тянет меня опять бродить, искать лесные шатры!

Кедр

В детстве мне подарили кедровую шишку.

Я любил брать её в руки и рассматривать и всё удивлялся, какая она большая и тяжёлая — настоящий сундучок с орехами.

Через много лет попал я в Саяны и сразу отыскал кедр.

Растёт он высоко в горах, ветры его набок клонят, стараются к земле пригнуть, скрючить.

А кедр вцепился корнями в землю и тянется всё выше и выше, весь косматый от зелёных веток.

На концах веток кедровые шишки висят: где три, а где сразу и пять. Орешки ещё не поспели, но много вокруг зверьков и птиц живёт.

Кедр их всех кормит, вот они и ждут, когда поспеют орешки.

Белка свалит шишку на землю, вынет орешки, да не все — один да останется. Этот орешек утащит к себе в норку мышь. Она по деревьям лазить не умеет, а орешков ей тоже хочется.

Синицы весь день прыгают на кедре. Издалека послушаешь — весь кедр щебечет.

Осенью ещё больше зверьков и птиц на кедре живёт: кедровки, бурундуки сидят на ветках. Зимой голодно, вот они и прячут кедровые орешки под камни и в землю зарывают про запас.

Когда начнут падать с неба первые снежинки, на кедре совсем не останется шишек.

А кедру не жалко. Стоит он весь живой и тянется зелёными ветками всё выше и выше к солнцу.

Бурундук

Лесные звери и птицы очень любят кедровые орешки и запасают их на зиму.

Особенно старается бурундук. Это зверёк вроде белки, только поменьше, и на спине у него пять чёрных полосочек.

Я, когда в первый раз увидел его, не разобрал сперва, кто же это сидит на кедровой шишке, — такой матрасик полосатый! Шишка от ветра качается, а бурундук не боится, знай только орешки шелушит.

Карманов у него нет, так он за щёки орешки набил, собирается тащить их в норку.

Увидел меня, заругался, забормотал что-то: иди, мол, своей дорогой, не мешай, зима длинная, сейчас не запасёшь — голодным насидишься!

Я не ухожу, думаю: «Дождусь, когда орешки потащит, и узнаю, где он живёт». А бурундук не хочет свои норки показывать, сидит на ветке, лапки сложил на животе и ждёт, когда я уйду.

Отошёл я — бурундук спустился на землю и исчез, я даже не заметил, куда он юркнул.

Это медведь научил бурундука осторожным быть: придёт, разроет бурундучью нору и все орешки съест. Вот бурундук никому своей норки и не показывает.

Хитрый бурундук

Построил я себе в тайге чум. Это не домик и не лесной шалашик, а просто длинные палки вместе сложены. На палках лежит кора, а на коре — брёвнышки, чтобы куски коры не сдуло ветром.

Стал я замечать, что кто-то в чуме оставляет кедровые орешки.

Я никак не мог догадаться, кто же без меня в моём чуме орешки ест. Даже страшно стало.

Но вот раз подул холодный ветер, нагнал тучи, и днём стало совсем темно.

Залез я поскорее в чум, а место моё уже занято.

В самом тёмном углу сидит бурундук. У бурундука за каждой щекой по мешочку с орехами.

Толстые щёки, глаза щёлочками. Смотрит он на меня, боится орешки на землю выплюнуть: думает, что я их украду.

Терпел бурундук, терпел, да и выплюнул все орешки. И сразу щёки у него похудели.

Я насчитал на земле семнадцать орешков. Бурундук сначала боялся, а потом увидел, что я спокойно сижу, и стал рассовывать орешки по щелям и под брёвнышки.

Когда бурундук убежал, посмотрел я — всюду орешки напиханы, крупные, жёлтые. Видно, бурундук в моём чуме устроил кладовую.

Какой хитрый этот бурундук! В лесу белки да сойки все орешки у него растащат. А бурундук знает, что в мой чум ни одна сойка-воровка не полезет, вот и притащил ко мне свои запасы. И я уже не удивлялся, если находил в чуме орешки. Я знал, что со мной живёт хитрый бурундук.

Ворон

Весной в горах лежит снег, и цветут эдельвейсы, и голубое перо сойки мелькает в зелёных кедрах. И солнце здесь светит ярче, чем внизу в долине.

Чёрный ворон молча облетает горы. Далеко слышен шум его крыльев, даже горный ручей не может их заглушить. Медленно летит ворон от одной вершины к другой: нет ли где больного зайчонка? Или, может, маленький куропчонок отстал от матери?

Притаился в траве зайчонок, куропчонок ещё крепче прижался к земле. Все боятся ворона, даже олень вздрагивает от его карканья и тревожно озирается вокруг.

Ворон возвращается ни с чем: он очень стар. Он сидит на скале и греет больное крыло. Ворон отморозил его лет сто, а может, и двести назад. Кругом весна, и он совсем один.

Бабочка на снегу

Когда я вышел из избушки, то ружьё зарядил мелкой дробью. Думал, рябчика встречу — подстрелю на обед.

Тихо иду, стараюсь, чтобы снег под валенками не скрипел. Вокруг ёлки мохнатым инеем покрыты, как бородой.

Вышел я на полянку, смотрю — впереди под ёлкой что-то чёрненькое.

Поближе подошёл — а это коричневая бабочка сидит на снегу.

Вокруг сугробы намело, мороз трещит — и вдруг бабочка!

Повесил я ружьё на плечо, снял шапку и стал ещё ближе подходить, хотел её накрыть шапкой.

И тут снег у меня под ногами взорвался — порх-порх! — и три рябчика вылетели.

Пока я снимал ружьё, они скрылись в ёлках. Остались от рябчиков только ямки на снегу.

Походил я по лесу, поискал, да разве теперь их найдёшь.

Притаились на ёлках, сидят и надо мной смеются.

Как это я рябчиный хохолок за бабочку принял?

Это же рябчик высунул головку из-под снега, чтобы за мной подглядывать.

В другой раз не буду зимой бабочек ловить.

Ночные колокольчики

Мне очень хотелось увидеть оленя: рассмотреть, как он ест траву, как стоит неподвижно и прислушивается к лесной тишине.

Однажды я подошёл к оленихе с оленёнком, но они почуяли меня и убежали в красные осенние травы. Я узнал это по следам: следы в болоте на моих глазах наполнялись водой. Слышал, как трубят олени по ночам. Где-нибудь далеко протрубит олень, а по реке доносит эхом, и кажется — совсем рядом.

Наконец в горах я набрёл на оленью тропу. Олени протоптали её к одинокому кедру. Земля у кедра была солёная, и олени приходили ночью лизать соль.