Невеста Единорога - Майклз Кейси - Страница 16

— Моя карета прибудет примерно через час, Гришем. В ней три женщины — у меня не поворачивается язык назвать их леди, по крайней мере, до тех пор, пока они не помоются, — и молодой джентльмен очень невысокого роста. Пожалуйста, распорядись, чтобы в гостевом крыле для них приготовили три комнаты и одну — в крыле для слуг. Симмонс — это, как ты, должно быть, помнишь, мой лакей — едет на облучке, рядом с кучером. Он проследит за тем, чтобы распаковали мои вещи. Завтра он съездит в Клейхилл за остальной одеждой, ибо я планирую задержаться в «Акрах» надолго.

— Да, ваша светлость, — отозвался Гришем, еще раз поклонившись. Его лицо оставалось бесстрастным. — Это прекрасная новость. Должен ли я заказать три дополнительных прибора к ужину для наших гостей?

Морган почесал за ухом:

— Не думаю, Гришем. Наши гости могут помыться, а потом поужинать в своих комнатах. Я не хочу искушать судьбу.

— Очень хорошо, сэр. Я прослежу, чтобы ваши инструкции были выполнены неукоснительно.

Улыбнувшись, Морган кивнул дворецкому. Он знал, что может положиться на Гришема, который безусловно выполнит все его указания, какими бы странными они ни казались.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал он, повернувшись к лестнице. — Да, — добавил Морган, обернувшись через плечо, — было бы неплохо, если бы ты припрятал ценные вещицы, разбросанные в спальнях. На тот случай, если кто-нибудь из гостей надумает покинуть нас посреди ночи.

Улыбка исчезла с лица Моргана, когда он поднимался по лестнице.

Дом стоял на этом месте уже сорок лет. Первая постройка сгорела дотла за десять лет до рождения Моргана; герцог и его жена погибли в пламени пожара. Новое здание, имевшее форму буквы Н, снаружи напоминало сгоревший дом, но внутри было распланировано по-новому.

Комнаты Джереми были слева от лестницы. Туда вел коридор, начинавшийся с широкой лестничной площадки, украшенной писанными маслом картинами, изображавшими буколические сцены. Морган прошел в конец коридора, миновав свою прежнюю спальню и еще несколько дверей. Комнаты герцога располагались в центре дома, справа от лестницы находились комнаты для гостей. Детская была на третьем этаже, половина которого была отведена под помещения для слуг. Кухонная прислуга ночевала в комнатках под крышей; там же — по крайней мере, сегодня — предстояло провести ночь Мери Магдалине О’Хенлан.

Меблировкой дома занималась мать Моргана, так как, кроме нескольких картин и разрозненных предметов обстановки, все погибло в огне; светлые тона и изысканная мебель свидетельствовали о ее тонком вкусе; человеку со стороны могло показаться, что он лопал в преисполненный любви и тепла счастливый дом.

Но он таковым не был. Это была усыпальница; по крайней мере часть дома была превращена в подобие мавзолея, посвященного памяти лорда Джереми Блейкли, умершего два года, четыре месяца, три недели и пять дней назад.

Моргана передернуло, когда он осознал, о чем думает. Чем он лучше Ферди Хезвита, отсчитывая дни с момента крушения своего мира? Он уподобляется карлику, отсчитывающему дни, оставшиеся до конца света.

Не следует ли и его, Моргана, поместить в заведение, подобное Вудверу? И не нужно ли заточить туда же его отца — герцога? Или Ферди Хезвит здоров? Как можно судить об этом? И главное, почему его, Моргана, так волнуют эти вопросы?

Он подошел к двери в конце коридора и после краткого колебания повернул ручку и вошел в маленькую прихожую, которая вела в спальню его брата.

— Отец?

Ответа не последовало. Это означало, что ему придется обойти все три комнаты, принадлежавшие брату, чтобы найти отца. Изобразив на лице бесстрастие, он вошел в первую комнату, избегая смотреть по сторонам. Слева, он знал, висел на стене портрет Джереми во весь рост, а справа располагалась коллекция птичьих гнезд, камней и чучел животных, собранная Джереми.

Вся одежда, которую носил Джереми в последние месяцы пребывания дома, висела в шкафу в углу комнаты.

Хлыст Джереми для верховой езды, подаренный ему Морганом в день рождения, лежал на кровати. Кривобокий скворечник, который Джереми сколотил в возрасте шести лет, стоял на ночном столике.

Пара варежек, связанных матерью, и Библия, открытая на двадцать третьем псалме, лежали на столе, где Джереми оставил прощальную записку отцу, прежде чем сбежать из дома в поисках приключений.

Комнаты Джереми остались точно такими же, какими были, когда он отправился на войну, чтобы быть там вместе со своим братом, своим идолом, — и умереть ужасной смертью на руках этого брата.

— Ты говоришь, что простил меня, отец, — мягко произнес Морган. — Тем не менее, комната все та же, в ней ничто не меняется. Как же ты можешь действительно простить меня, если отказываешься забывать?

— Кто здесь? Гришем? Сколько раз я должен тебе говорить, чтобы меня никто не беспокоил, когда я тут? Неужели нигде на этом свете нельзя найти мира и покоя? И сочувствия?

Морган сделал еще один шаг.

— Нет, отец. По правде говоря, я не верю, что в мире вообще существуют подобные вещи, — заметил он, наблюдая за герцогом, стоявшим у окна, тонкое лицо которого выражало боль и страдание. — В нем нет ни настоящего прощения, ни настоящего милосердия и очень мало понимания.

Он сделал еще два шага, потом повернулся и заглянул в улыбающиеся синие глаза брата, великолепно схваченные художником на портрете, написанном к семнадцатилетию Джереми. Затем многозначительно посмотрел на отца:

— Однако существует месть. Ветхий завет полон ею. Око за око, зуб за зуб. И добавлю от себя: ребенок за ребенка, как бы дико это ни звучало. Скажи, отец, тебе не хотелось бы отомстить?

ГЛАВА 6

Каролина смотрела на кончики своих пальцев, кожа на которых была все еще мягкой и сморщенной после того, как она впервые в жизни искупалась в ванне. Она понюхала свои ладони, вдохнув тонкий запах розового мыла, улыбнулась и потерлась щекой о воротник мягкого розового ворсистого халата, который принесла ей служанка Бетт после того, как помогла Каролине вытереться большими полотенцами, предварительно согретыми у камина.

Под халатом была длинная белая хлопчатобумажная ночная рубашка, старая и штопаная, но с вышивкой на подоле, с высоким воротником и кружевными манжетами. Это была одна из ночных рубашек матери маркиза Клейтонского, которую давно отдали слугам, о чем сообщила Каролине Бетт. Каролина не сомневалась, что это лучшая ночная рубашка в мире.

Улыбнувшись служанке, она рассказала ей, что круглый год спала в той же одежде, в которой работала, но, опасаясь вызвать ее неодобрение, Каролина умолчала о том, что в жаркие ночи она нередко спала совсем голой.

Бетт покачала головой, взглянув на ногти Каролины, затем втерла в руки своей новой госпожи ароматную земляничную мазь и крем, уверяя Каролину, что кожа на руках скоро станет мягкой и нежной. Потом служанка проделала то же с лодыжками, ступнями и пальцами ног Каролины, отчего та нервно захихикала.

Бетт также помогла ей вымыть голову и изумленно воскликнула, увидев, что волосы Каролины гораздо светлее, чем казались.

Сидя на широкой кровати под балдахином, Каролина положила ладонь на живот, наслаждаясь незнакомым чувством сытости, которое не покидало ее и через два часа после ужина, который ей принесли на серебряном подносе, нисколько не напоминавшем деревянную доску, использовавшуюся для этой же цели в Вудвере. Она так наелась, что осилила только две из полудюжины хрустящих булочек, а остальные сунула за пазуху, когда Бетт отвернулась.

Бетт пожелала ей спокойной ночи и проследила, чтобы лакей согрел ее постель горячей сковородкой. Когда дверь за служанкой закрылась, Каролина принялась исследовать шкафы и ящики в комнате. Она осмотрела и пощупала статуэтки, понюхала содержимое хрустальных бутылочек, стоявших на туалете перед зеркалом, затем легла посередине комнаты на ковер, громко смеясь от счастья. Каролина решила, что умерла и оказалась в раю. Она зевнула и уже собиралась лечь под одеяло и заснуть, когда дверь открылась и на пороге показалась сияющая от радости мисс Твиттингдон, одетая в смешной красно-синий шерстяной халат; на ногах у нее были вязаные розовые тапочки.