Собор - Измайлова Ирина Александровна - Страница 49

Карл Иванович вздрогнул, и его спокойные глаза вдруг огненно блеснули.

— Это уже слишком! — воскликнул он. — Меня, молодой человек, в этом не вините. Я не испытывал и не испытываю неудовольствия от чужих успехов. Обвинять всех прочих у вас тоже нет оснований. Плохо вы начинаете свою службу, мсье, и коли дальше так будете продолжать, вас и в самом деле возненавидят!

— Не учите меня и не давайте советов! — голос Огюста зазвенел и сорвался, лицо его залила краска. — Шепчитесь обо мне на лестницах и, если вам угодно, нюхайте, чем я надушился, но не суйте нос в мою душу, мсье! Я слышал, у вас большое семейство, ну так и занимайтесь воспитанием собственных детей, а я обойдусь без вашего воспитания и без ваших забот!

И, резко повернувшись, он взлетел вверх по лестнице.

Потом, придя в себя, Огюст кусал себе локти от досады. Господи помилуй, что с ним стало, что он восстановил против себя человека, прежде настроенного к нему миролюбиво? И ведь кинулся не на Михайлова, а именно на Росси, потому что Росси, а не Михайлов попался ему на дороге… Но ведь это — выходка сумасшедшего!

Об этой ссоре он рассказал в тот же вечер Элизе, и она без раздумий сказала:

— Извинись.

— Не знаю, удобно ли… И не смогу я! — отрезал, отвернувшись, Огюст.

— Но ты же оскорбил его совершенно ни за что. Ну ошибся он, подумав, что ты опубликовал альбом из тщеславия…

— Не ошибся! — закричал молодой человек, краснея, как обычно. — И из тщеславия тоже… А ему какое дело?!

— Ну, никакого, Анри, никакого. Так ведь он сам тебя и не обвинял. Ну, извинись перед ним, прошу тебя!

— Ни за что!

И он убежал в свой кабинет, яростно хлопнув за собою дверью.

После этого они раскланивались с Росси более чем холодно и никогда ни о чем не разговаривали.

И вот теперь Росси станет его судьей вместе с другими зодчими, тоже к нему нерасположенными! Но остальным (он это знал твердо) едва ли удастся его посрамить. Он уже видел, кто из них чего стоит, кто и что может сказать. В проекте были слабые места, но ни Михайлову, ни Стасову, ни Бернаскони, никому другому из академиков они не могли броситься в глаза: то были тонкости, для них незначительные, на самом же деле важные в таком строительстве. Исправить их Огюст надеялся уже во время работы. Но он не сомневался, что на них обратит внимание Росси, Росси, самый талантливый и самый грамотный (хоть у него и не было диплома Академии) архитектор Петербурга. И Росси его не пощадит!

Между тем надо было писать объяснения по поводу записки Модюи, надо было почему-то оправдываться, и Огюст, преодолев отвращение, стал собирать нужные ему бумаги.

Поборов смущение, он посетил французское посольство и обратился с просьбой к послу его величества мсье Ферронэ затребовать из Франции несколько необходимых ему документов. Ферронэ, правда, выслушал всю историю слегка насмешливо, а представленное архитектором письмо прочитал с иронической улыбкой, однако помочь обещал. Спустя два месяца у Огюста было свидетельство, удостоверявшее получение им звания архитектора по окончании Специальной школы архитектуры, характеристика его бывшего начальника мсье Молино, а также справка о награждении его орденом за отвагу, проявленную в битве при Ла-Ротье, и даже выписка из церковной книги церквушки Сен-Пьер-де-Шайо о его рождении, крещении, о сочетании браком его родителей и о дне его конфирмации, дабы он мог еще и доказать (кто знает, что еще предстояло ему доказывать?), что он и есть тот самый Огюст Рикар де Монферран, а не кто-то иной. Все эти бумаги, время их получения и их подлинность были самым тщательным образом заверены мсье Ферронэ.

В то же время произошло и событие совсем иного рода, совершилось то, чего так упорно добивался Монферран: ему было наконец дано право распоряжаться финансами и наймом рабочей силы на строительстве. Упрямец Головин уступил натиску архитектора.

— Но берегитесь теперь! — скептически заметил Бетанкур, когда Огюст с торжеством сообщил ему об этом. — Сколь я знаю графа Головина, он так просто ничего делать не стал бы. Ему, вероятно, хочется, взвалив на вас такую ношу, доказать, что вы с ней не справитесь…

— Да, но я же справлюсь! — возразил молодой человек.

— Дай-то бог! — со вздохом заметил генерал и ничего более не прибавил.

В декабре, перед самым Рождеством, Монферран осуществил давнее свое желание сменить квартиру. Его казенное жилье было слишком удалено от Комитета и от площади, на которой он работал. Новую квартиру Огюст подыскал на Большой Морской, минутах в пяти ходьбы от Исаакиевской церкви. Квартира была просторная, с большой гостиной, с хорошим кабинетом, с отдельным черным ходом на кухню и в привратницкую. В пустой небольшой комнате Огюст оборудовал помещение для библиотеки, которое было теперь необходимо: книги не помещались в кабинете, ломились из шкафов, а в прежней маленькой гостиной то и дело валились с буфета на голову Алеше, когда он принимался вытирать пыль. Для Элизы, давно мечтавшей о фортепиано, был куплен наконец дорогой немецкий инструмент и торжественно поставлен в новую гостиную.

Элиза ликовала. Некогда она сама выучилась играть на фортепиано и теперь мечтала нанять учителя, чтобы довести свое умение до совершенства. Но с этим приходилось еще подождать: после переселения и покупки (чуть не на полшкафа) новых дорогих книг денег вновь не хватало, хотя Огюст и получал теперь гораздо больше прежнего.

Прошло Рождество. Январь восемьсот двадцать первого года начался страшными неприятностями.

Его сиятельство граф Головин, ни о чем не предупредив Монферрана, добился назначения на строительство Исаакиевской церкви специального комиссара. В середине января этот комиссар, его звали Борушкевичем, появился на строительстве и потребовал у архитектора отчеты о работе и финансовые документы…

— Говорят, граф воров ищет, — шептались между собой подрядчики, и шепоток их доходил до Огюста. — Говорят, их сиятельство Борушкевичу велел никого не щадить. Стало быть, щипнет он и нашего французика. И давно пора! Ишь ты, раскомандовался тут, иноземец проклятый!

— Что это значит? К чему это представление? — не выдержав, спросил Огюст у Вигеля при первой же их встрече в Комитете.

— Не догадываетесь? — глаза Филиппа Филипповича ехидно поблескивали, он кривил рот в улыбке. — Ну? Не привыкли еще? Привыкайте.

— Да к чему? Чего от меня Головин хочет?

— Хочет, чтоб вы ему не права свои доказывали, а ручки лизали, сударь, — Вигель в упор смотрел на своего приятеля, и тот понял, что в глубине души господин начальник канцелярии злорадствует. — Да-с, в России надобно ручки лизать, без того вас любить не станет начальство сиятельное. Вы разозлили Головина своими новшествами и упрямством. К чему вам понадобилось, например, выдумывать какие-то блоки для подтягивания тяжестей?

Огюст покраснел:

— Да что он в этом смыслит, неуч этот?! Блоки нужны, чтобы люди не надрывались и не калечились, перемещая этакие массы гранита и кирпичей… Но ему не понять, он не строитель.

— Вот-вот! — торжествовал Вигель. — А ему кажется — вы лишние деньги по ветру пускаете. До мужиков ваших ему дела нет, пускай дохнут — люди дешевле машин. Но и не в этом одном дело, сударь вы мой. Неужто вы не догадываетесь, что на вас донос написали?

— А? — голос Огюста беспомощно дрогнул. — Как донос?

— Ну, милый вы мой! — Вигель рассмеялся. — Не знаете, что ли, как их пишут? Кому-то из подрядчиков, либо чиновников, либо мастеров вы насолили шибче обычного, вот они и поскрипели перьями. Настрочили, что вы воруете государственные средства.

— Но это же неправда! — вскричал архитектор с запальчивой наивностью, тронувшей даже язвительную душу Филиппа Филипповича. — Я же не воровал, и, следовательно, ревизия это покажет.

— Бог ты мой! — начальник канцелярии схватился за голову. — Ну нельзя же так, сударь, ничего не понимать! Он не воровал! Другие воруют! Мастера воруют. Подрядчики воруют. Здесь все воруют. А спишут на вас.