Собор - Измайлова Ирина Александровна - Страница 20

— Я назвал вас трусом? Ах да, верно… И, кажется, ударил по лицу… Вы согласны принять мои извинения, мсье? Если нет, я к вашим услугам, хоть я и видел, что стреляете вы без промаха.

Огюст улыбнулся:

— Будь моя воля, я никогда не стрелял бы в людей! Я извиняю вас, поручик, и мне, честное слово, легче это сделать, чем вам забыть вашу ненависть.

Утром следующего дня Монферран отыскал отступающий полк Дюбуа. Старый полковник, увидев его, услыхав его рассказ, едва не потерял голову от радости.

— Хотя все это смахивает на чудо, — воскликнул он, — я все равно рад. А что за пакет вы мне привезли? Что в нем?

— Я не знаю. Артаманцев не сказал мне, а задавать вопросы младший офицер не должен, — пожал плечами Монферран и подал командиру пакет.

Дюбуа сломал печати, вынул из конверта сложенный твердый лист, разогнул его и прочитал несколько строчек, написанных изящным почерком графа Артаманцева:

«Довожу до сведения господина полкового командира, что Ваш подчиненный, квартирмейстер Огюст Рикар де Монферран, показал подлинный талант при создании понтонного моста через Об и проявил истинный героизм, прикрывая Ваше отступление. Свидетельствуя это, смею рекомендовать Вам представить его к боевой награде, ибо избавить его от военной службы и сохранить его талант для Франции не в Вашей непосредственной власти.

С величайшим уважением и с надеждой вскоре снова Вас догнать

Полковник граф Петр Артаманцев.»

X

— Так поднимем же бокалы за то, дорогие мои, чтобы продлились эти счастливые дни и эта первая мирная весна сменилась таким же мирным летом, мирной осенью, мирною зимою, а затем наступили долгие мирные годы, и на наших полях снова рос бы хлеб, а не валялись трупы, и наши женщины не оплакивали бы больше своих несчастных сыновей! Выпьем за наших великодушных победителей, за великого русского императора, который, подобно древнему рыцарю, взял под свою защиту истерзанный Париж… Да продлит господь дни его! Виват! — с этими словами Пьер Шарло до дна опрокинул свой бокал и так энергично встряхнул его над столом, что последние капли шампанского брызнули на скатерть и на грудь мсье Шарло, украсив золотыми искрами его белый бант[21].

За столом снова наступило необычайное оживление, все стали чокаться, хваля хозяйский тост. Дамы поспешно заедали вино изюмом и сушеными абрикосами, мужчины решительно налили себе по второму бокалу. Всем было действительно весело и легко.

Мадам Шарло, очень изящная сорокалетняя дама в несколько смелом для ее лет туалете, с восхищением посмотрела на своего супруга и проговорила:

— Я слышала, что император Александр — человек очень ученый и начитанный. Говорят, он с удовольствием беседует с поэтами, художниками. Ему, говорят, близко и понятно наше искусство.

— Всем образованным русским оно близко и понятно, — вмешался в разговор Антуан Модюи, только сегодня введенный своим другом в дом Шарло, но уже чувствовавший себя здесь вполне свободно. — Русские дворяне воспитаны на французской культуре, ибо своей у них нет и никогда не было.

— Извини меня, Тони, но мне кажется, ты не прав, — Огюст оторвался от скромного созерцания пальчиков мадемуазель Шарло, лежавших на краю стола, поставил свой бокал и поднял глаза к порозовевшему от шампанского лицу Антуана. — Я не видел России, не знаю ее, но у меня есть возражения против твоих слов.

— То есть? — поднял брови Антуан.

— Не могу судить, есть или нет в России литература, например (я русского языка не знаю, но и ты не знаешь его!), а вот архитектура, если уж на то пошло, была у них и до преобразования России императором Петром. Я видел альбомы и зарисовки некоторых путешественников. Они произвели на меня неотразимое впечатление. Храмы Москвы, Киева и… о, боже, как его?. Владимира, если правильно произношу, — все они, по-моему, интересны, талантливо задуманы и выстроены, хотя никто даже толком не знает, кто их строил. То была предтеча нынешнего великого взлета России. Ее приобщение к Византии стало началом грядущего приобщения к Европе.

— Возможно, и с этим я не буду спорить, — Модюи слушал друга с некоторым удивлением. — Но, Огюст, согласись, что Россию нынешнюю сделали мы. Да ведь столицу России, блистательный Санкт-Петербург, от начала до конца строили и строят немцы, итальянцы и французы. Французы больше всех. О какой же своей архитектуре могут они говорить?

— Нет, это не совсем так! — еще решительнее возразил Монферран. — Прежде и я так думал, но мне недавно показали несколько графических листов… Оказывается, в Петербурге построен недавно великолепный собор, Казанский, кажется, да? И его строил русский архитектор. Но вот фамилию его мне не выговорить.

— Во-ро-ни-хин, — по складам произнес Модюи. — Знаю я этого выскочку, имел счастье видеть. Да, он не лишен таланта, но, во-первых, он учился во Франции, а во-вторых, собор его, если уж так судить, — маленькая копия собора святого Петра в Риме.

— Позволь, это неправда! — распалившись, вскричал Огюст, даже не замечая восторженного взгляда, которым в это время сжигала его Люси Шарло. — Я видел изображение петербургского собора и с тобой не согласен: условное сходство абсолютно ничего не значит, а объем, пропорции, вся архитектоника там самостоятельны. Я же разбираюсь в этом не хуже тебя! Считать этот собор копией — значит ни черта не видеть!

— Позвольте, позвольте! — наконец вторгся в спор приятелей хозяин дома. — Это уже слишком, любезные господа. Мало того, что вы кидаетесь словечками вроде «архитектоника», нам вовсе непонятными, так вы еще и ругаться тут начали. Я вам запрещаю: здесь дамы…

Оба молодых человека, опомнившись, извинились перед хозяйкой и Люси и, разумеется, получили прощение.

— Надо же! — мадемуазель Люси нежно и стыдливо улыбнулась Монферрану. — Как мсье Огюст отстаивает Россию… Будто у него там есть друзья…

— Нет, дело не в том! — мсье Шарло загадочно улыбнулся. — Однако я чувствую, что пришла пора мне кое о чем вам рассказать, не то вижу, никто из вас ничего не знает. Кажется, даже мсье Модюи.

— А что я должен знать? — Антуан удивленно посмотрел сначала на хозяина, потом на внезапно покрасневшего Огюста. — В чем дело-то?

И так как Огюст молчал, почему-то все сильнее краснея, то мсье Пьер Шарло фамильярно хлопнул его по плечу и проговорил:

— Дорогие мои, три дня тому назад произошло событие удивительное, и я вам о нем хочу рассказать. Мы только что пили за здоровье русского императора, так вот о нем и пойдет речь.

— Об императоре Александре?! — мадам Шарло даже выронила из рук вилку с кусочком рыбы. — Вы что-то узнали, дорогой, интересного о нем?! О, расскажите поскорее!

 Его величество русский император, — улыбаясь, продолжал Пьер Шарло, — третьего дня прогуливался по Люксембургскому саду в обществе князя Талейрана[22], графа Витроля[23] и еще кого-то из своей свиты. Вдруг его величеству сообщают, что к нему просит быть допущенным некий молодой человек. Император, этот отважный витязь, отринув мысль о возможном заговоре, помня, что взял Париж в честном сражении, и не веря в коварство французов, разрешает допустить к своей персоне этого незнакомца. И перед ним появляется никому не известный молодой парижанин, белокурый и кудрявый, как Эндимион[24].

— И курносый, как Силен![25] — вставил Огюст, от смеха закрывая лицо руками и продолжая краснеть до совершенно пунцового цвета.

— Бог мой, так это были вы?! — вскричала пораженная Люси, так и подскакивая на своем стуле. — Вы видели его?!

— Да подожди же, дочка, не прерывай меня! — грозно сверкнул глазами хозяин дома. — Дайте мне договорить. И вы, мсье, раз уж сразу не рассказали всего сами, теперь помолчите.