Собор - Измайлова Ирина Александровна - Страница 11

— Я тебя убью, чертов верблюд! — прошептал молодой человек, бегом поднимаясь по узкой и совершенно темной лестнице, где он знал наизусть каждую ступеньку. — Небось решил, что я приду поздно, и затащил к себе какую-нибудь потаскуху… Угощает ее в моей гостиной, моим вином, да еще палит мои свечи, дабы лучше выглядела его пьяная физиономия! Ну, я тебе сейчас устрою закуску! Погоди же у меня!

Подскочив к двери, он не стал звонить, а выхватил из кармана ключ и одним движением, почти бесшумно повернул его в скважине. Ему хотелось появиться перед провинившимся слугою подобно Юпитеру[9], нежданно и грозно, блистая громами и молниями.

— Гастон! В честь чего сей фейерверк?! — крикнул Огюст, врываясь в гостиную, действительно освещенную четырьмя свечами, вставленными в большой хозяйский канделябр.

— В честь меня, разумеется! — ответил голос из глубины гостиной.

И тогда молодой архитектор увидел, что в его квартире не только зажжены свечи, но вовсю растоплен камин, который обычно до позднего вечера еле-еле теплился, а растапливался по-настоящему только к ночи. В глубоком кресле возле камина сидел, закинув нога на ногу, черноволосый молодой человек в элегантном и, судя по всему, очень дорогом костюме, а у ног его валялась картинно брошенная на пол мохнатая волчья шуба.

Огюсту не надо было всматриваться, чтобы узнать этого человека, хотя он не видел его два с половиной года.

— Тони! — закричал он и ринулся к гостю, который тотчас вскочил и, перепрыгнув через шубу, бросился ему навстречу.

— Огюст, милый мой! Здравствуй!

Они кинулись друг другу в объятия, и прошло немало времени, прежде чем они, осыпав один другого целым потоком полубессвязных слов и восклицаний, уселись наконец за стол, на который предусмотрительный Гастон уже водружал тарелки с холодными куропатками и крупно нарезанной колбасой, а в добавление к ним две бутылки прекрасной выдержки «Вдовы Клико».

— Это ты притащил? — растроганно спросил товарища Огюст. — Узнаю тебя, щедрая душа!

— Ничего я не притаскивал, — засмеялся Антуан. — Я пришел, открыл твой буфет, увидел, что вина маловато для нашей встречи, а закуски и того меньше, ну и отправил твоего слугу в ближайшую лавку, разумеется, после того как он растопил пожарче камин. С меня, знаешь ли, довольно русских снегов, и я не желаю мерзнуть еще и в Париже!

— Что с тобою было в России? Расскажи! — Огюст прямо-таки захлебывался от нетерпения.

— Было такое, от чего я удрал сломя голову, хотя, возможно, и не к моей чести, — махнув рукою, Модюи вытащил нож и принялся отковыривать сургуч с головки одной из бутылок. — Вернусь когда утрясется, если, конечно, это будет не через десять лет Я писал тебе все время из Петербурга, там я и жил, и, надо сказать, превосходно устроился, но все полетело к чертям этим летом. А накануне проклятого сражения под Москвой я, как на грех, в Москве и оказался: поехал за обещанным мне еще прежде вознаграждением (я дом там переделывал одному болвану-купцу) да вот и застрял.

— И ты видел московский пожар? — голос Огюста даже немного дрогнул.

Антуан поставил на стол еще не открытую бутылку и обеими руками выразительно стиснул свои виски.

— Чтоб мне только в кошмарах не снились эти дни! — проговорил он, откидываясь на стуле, будто недавнее воспоминание сразу отняло у него все силы. — Да, Огюст, я видел это! Пылающую Москву, расстрелы поджигателей и даже только заподозренных в поджогах… Я видел, как озверели и наши и русские. Мне страшно было в эти дни открыть рот, чтобы москвичи не поняли, кто я. Они обычно безошибочно отличают своих аристократов, ни черта не говорящих по-русски, от настоящих французов. Я думал, они меня могли бы разорвать. Ну и приложил все усилия к тому, чтобы покинуть Россию до лучших времен, ибо при таком положении дел мне и в Петербург страшно было возвращаться. Надежные люди, само собою, за большие деньги устроили мне отъезд в Швецию, ну а оттуда я уже прибыл сюда и здесь узнал о том, что произошло с нашей армией на Смоленской дороге, и о возвращении императора. Вот уже неделя, как я в Париже.

— Неделя?! — ахнул с возмущением Огюст. — И за это время ты не побывал у меня ни разу?

— Если бы я знал, где тебя искать! — развел руками Модюи. — В Шайо я не решился сунуться, помня, как меня любит твой дядюшка Роже. Он же считает, что я совратил тебя, «заразил архитектурой».. Первые дни я был еще немного не в себе после всех этих потрясений и не догадался справиться о тебе у Молино. Честно говоря, даже позабыл, что ты теперь у него. А тут еще гром среди ясного неба: ты изменил имя и стал называться мсье де Монферран! Вот и ищи тебя!.

— Имя я только удлинил, — засмеялся Огюст. — На то были причины… Итак, за твое возвращение, Антуан, и за нашу встречу!

Он взял у товарища распечатанную бутылку, наполнил бокалы и поднял один из них. Антуан взял другой, они чокнулись.

— Да сгинут все наши печали! — воскликнул Модюи. — За тебя, мой милый Огюст, мой драгоценный спаситель! Пью до дна! Ну, а теперь говори, как же твои дела? Ты писал мне, что чуть было не взял Большой Римский приз?

— Это я похвастался, — вздохнул Огюст. — Хотя, да, проект мой, как и в восемьсот седьмом году, оказался одним из лучших. Одним из… Но для Большого приза у меня было еще маловато покровителей. Персье лишь в последние полтора года особенно расположен ко мне. Впрочем, быть может, у меня и способностей не хватает. Молино от меня в восторге, а платит по-прежнему гроши. Правда, я участвовал в работах над церковью святой Мадлен. Интересно! Школу в этом году заканчиваю… Мсье Шарль находит меня талантливым. Он мне только сегодня это говорил. Еще я, возможно, через год женюсь, во всяком случае, дело идет к обручению.

— Ба! — так и подскочил Антуан. — Ну и кто она?

Огюст усмехнулся:

— Она — дочь одного купца, некогда богатого, сейчас немного пообедневшего из-за всяких военных событий. Они ведь бьют и по карману торговцев… Но этот господин снова будет богат: у него огромные способности доставать деньги. Мадемуазель Люси, моя вероятная невеста, его старшая дочь, ей сейчас двадцать шесть лет, а младшей, Луизе, девятнадцать, и в нее влюблен по уши сын другого купца, партнера мсье Шарло, с которым мсье Шарло мечтает породниться больше всего на свете. Однако же он не может выдать замуж младшую дочь прежде старшей.

— Да уж, у купцов с этим строго, — кивнул улыбаясь Антуан, — и потому, стало быть, мсье Шарло спешит женить тебя на мадемуазель Люси?

— Именно поэтому, — подтвердил Огюст. — Его партнер — старик железных правил. Он не согласится, чтобы его сын обвенчался с Луизой, до тех пор пока не будет обвенчана ее старшая сестра.

— А много ли дают за мадемуазель Люси? — осведомился Модюи.

— Дают гроши, — вздохнул Огюст, — ибо за Луизой приходится давать сто пятьдесят тысяч франков, а больше у мсье Шарло сейчас почти ничего нет. Но не думай, что я позволяю себя одурачить, — поспешно добавил он, заметив изумленный взгляд Тони. — К Люси перейдет дом ее отца, а самое главное — мне достанутся его богатейшие связи, без которых, как ты понимаешь, мне не пробить себе дороги, тем более сейчас… Впрочем, я еще думаю… Уже и пора делать предложение, а мне не очень-то хочется. Я не влюблен в Люси Шарло.

— Понимаю! — Модюи сочувственно поморщился. — Она некрасива?

— Она похожа на букет, старательно составленный садовником, — ответил Огюст. — В ней всего вполне достаточно…

— В таком случае можно и рискнуть. В конце концов, что ты теряешь? А каково мнение старика Роже? Доволен ли будет твой суровый дядюшка, если ты сделаешь такой выбор?

— Не знаю.

— Не знаешь? — удивился Антуан. — Ты с ним не говорил об этом? Или он ничего не отвечает?

— Он никогда ничего уже не скажет, Тони… Он умер восемь месяцев тому назад.

— Черт возьми! — вырвалось у Модюи. — Я и не знал…

— Разумеется, не то ты не побоялся бы ехать в Шайо. Бедного дядюшку хватил удар, и пролежал он после того всего два дня. Жозефина вызвала меня письмом — я ведь так и не бывал там с тех пор, как дядя меня выгнал. Старик очень ласково попрощался со мной, сказал, что все мне простил и оставил мне одному все свои сбережения — полторы тысячи франков. Не улыбайся! Для семейства Рикаров это — большие деньги. Получив их, я расплатился с долгами и смог наконец снять вот эту квартиру вместо прежней дрянной конуры. В благодарность за свое благодеяние мсье Роже попросил меня, умирая, только об одном: чтобы я стал носить имя отцовского поместья, имя, которое дядюшки давно мне дали, еще при крещении. Я никогда им прежде не назывался… Но Роже сказал, что я — единственный и последний мужской потомок рода… Бог ты мой! Что за честь — называться по имени сто раз проданного имения… Однако не мог же я не исполнить просьбы умирающего? И вот я теперь мсье де Монферран. Красиво звучит?