Хозяин Чёрной башни - Майклз Барбара - Страница 17

Конечно, я знала, что эти пакеты предназначены не для меня. Но из-за грубого обращения бумага на одном из них надорвалась, и через прореху виднелось нечто сияющее, словно летняя трава, освещенная солнцем. Я открыла пакет. А потом открыла и остальные. После чего соскользнула на пол и принялась созерцать разложенные передо мной богатства.

Одно из платьев, судя по его длине, без сомнения, предназначалось мне; оно было сшито из мягкой черной шерсти, которая ниспадала красивыми складками. По крою платье было предназначено именно для наездницы. Всякая одежда, разумеется, являлась исключительно неподходящим подарком леди от джентльмена, но подобный жест не смог бы тронуть только самодовольного педанта. Другой наряд, судя по длине, мог бы тоже мне подойти – бледно-зеленый канифас, расшитый веточками с белыми и желтыми цветами. Расцветка ткани была чудо как хороша. Решено, думала я, если я смогу заплатить за них, оставлю себе черное и канифас.

Но другие ткани... я только качала головой, поднимая их одну за другой. Там был, например, отрез изумрудно-зеленого бархата, на котором невольно задержались мои пальцы; он был тонким, словно шелк, и, должно быть, стоил не меньше тех драгоценных камней, у которых позаимствовал свой цвет. Я страстно желала бы заполучить такой бархат. Мои волосы сияли бы на его фоне, словно огонь...

Прошло некоторое время, прежде чем я заставила себя сложить бархат, и шелк, и кружево и снова завернуть их в бумагу. Но, конечно, я не могла держать их у себя. Кто-то ошибся. Слуги не носят шелка или бархата. Ткани, должно быть, предназначались Аннабель.

Я не смогла ухватить все пакеты и потому взяла только бархат и направилась в комнату Аннабель. Пока я шла по коридору, передо мной внезапно нарисовалась отчетливая картина, на которой была я сама во всем великолепии этого тяжелого зеленого бархата. Добрых пять минут я стояла у двери Аннабель, прижимая к груди громоздкий сверток, прежде чем смогла заставить себя войти.

Добрая фея также посетила Аннабель. С ней была миссис Кэннон, и обе они ахали над сокровищами, разложенными на кровати. Я не смогла сразу рассмотреть их все, но там был и отрез чего-то розового, и нежно-голубой. Цвета, которые идеально подходили бледной красоте Аннабель. Изумрудно-зеленый был бы для нее, без сомнения, плохим выбором.

Я шагнула в комнату и бросила сверток на кровать, едва не задев стопку белых перьев цапли.

– Слуги по ошибке принесли ко мне несколько ваших пакетов, – объявила я. – Вот один из них; я попрошу Джеймса принести остальные.

– Но это совсем не мой цвет! – разочарованно вскричала Аннабель. – Я ненавижу этот оттенок зеленого. Уберите его отсюда, миссис Кэннон. Как глуп мой отец.

Миссис Кэннон собирала изумрудные складки, но, прежде чем убрать их, посмотрела прямо на меня. Такого выражения ее лица я никогда прежде не видела.

Если мистер Гамильтон и узнал, что произошло с его подарками, он ничего мне об этом не сказал. В последующие дни я очень мало с ним виделась; было похоже, что мы избегаем друг друга. Я оставила деньги за черное и канифасовое платья у него на столе; на следующий день они исчезли. То было странное время, полное ожидания, когда я шмыгала по дому на цыпочках, глядя во все глаза и в то же время пытаясь остаться незамеченной, а мистер Гамильтон проходил от дома к конюшне с неизменно хмурым лицом. Он писал довольно много писем, которые не просил меня переписывать, и получал больше ответов, чем когда-либо.

Несмотря на свое обещание, леди Мэри больше не наносила нам визитов. Вскоре после возвращения мистера Гамильтона она написала мне, сообщив, что схватила простуду и в данный момент прикована к постели. Думаю, она написала также и Аннабель, но я не пыталась в этом удостовериться. Всякого рода шпионство и страсть совать нос в чужие дела вызывали у меня болезненное отвращение, так что я утратила всякую возможность снова обрести расположение девушки. Теперь она спускалась вниз исключительно под присмотром миссис Кэннон и раз или два виделась с сэром Эндрю. Я ни капли не сомневалась в том, что их отношения расцветают пышным цветом под щедрым солнцем одобрения миссис Кэннон; и вообще, как я постоянно повторяла себе, все это не мое дело. По мне, пусть Аннабель выходит замуж – хоть за сэра Эндрю, хоть за самого дьявола.

Я не виделась с ней уже несколько дней, когда в поисках миссис Кэннон зашла в ее комнату.

То, что я увидела, едва не заставило меня броситься обратно за дверь.

У кровати Аннабель стояла ее горничная, Дженет. А рядом с ней, поддерживаемая загорелыми руками служанки, стояла сама Аннабель. Я уставилась на нее во все глаза, потом потерла их и уставилась снова. Ну да – она стояла, стояла на своих маленьких подгибавшихся ножках.

И прежде чем я успела собраться с мыслями, Аннабель принялась кричать:

– Как вы осмелились войти сюда без стука! Убирайтесь отсюда – вы, дерзкая, бесстыжая женщина!

К этому времени я была уже достаточно приучена к ее эпитетам; их количество изумляло меня, но по большей части они никогда не задевали моих чувств. Ахнув, я упала на ближайший стул:

– Аннабель, вы меня просто потрясли! Не могу поверить своим глазам!

Личико Аннабель скривилось, а глаза потемнели.

– Я думаю, это замечательно, это просто чудо. Но вы не должны утомляться. Прилягте и расскажите мне, как это случилось.

Дженет помогла девушке вернуться в постель; и как бы критично я ни была настроена в отношении этой крупной женщины, я не могла найти ни одного промаха в том, как она обращалась с хрупким тельцем девушки. Мы с Дженет с самого начала стали неприятелями, а теперь она, похоже, негодовала по поводу моего случайного открытия даже больше, чем сама Аннабель. Уложив свою хозяйку обратно в постель, она, не глядя на меня, покинула комнату.

– Как долго все это происходит? – спросила я, восстановив дыхание.

– Не так долго. И никто не знает, кроме Дженет, а теперь и вас. Дамарис, пожалуйста, пока не говорите никому. Я хочу сделать им всем сюрприз!

– Да, я понимаю. Но, Аннабель, может быть, прежде чем начать ходить, будет лучше проконсультироваться с доктором? Боюсь, вы можете причинить себе вред.

– Не будьте такой глупой! – Она заговорила очень резко, но мгновенно смягчилась. – Как я могу повредить себе? Вы сами подали мне эту идею, Дамарис, когда сказали, что не видите никаких повреждений. И тогда я подумала, что мне стоит попробовать. Поначалу я боялась, что упаду, именно поэтому я никому ничего не говорила. А потом я подумала, как забавно будет посмотреть на ваше лицо, когда я самолично спущусь вниз по лестнице!

Она одарила меня широкой ребяческой улыбкой, но ее мимолетное замечание, что именно мое необдуманное заявление понудило ее к этому эксперименту, задело меня за живое. Впрочем, когда я покидала комнату, она уже заручилась моим обещанием хранить молчание. Природная тупость, недостаток проницательности, сентиментальность – не знаю, что именно повлияло на мое решение. Но в чем бы ни состоял мой грех, мне вскоре пришлось в нем горько раскаяться, и час расплаты не замедлил себя ждать.

Все это время я продолжала работать в библиотеке, решив оставить ее в безупречном состоянии. И тем не менее работа по-настоящему занимала меня лишь в те немногие часы, когда я была твердо уверена, что мистера Гамильтона нет дома. Так что однажды вечером он застал меня там только благодаря моей неосторожности.

Хозяин только что вернулся с прогулки. Его волосы и ботинки были в пыли; в руках у него была пачка писем – некоторые уже открытые, другие – нет.

В той части галерей, где я стояла, полки образовывали что-то вроде алькова, так что мистер Гамильтон меня не видел. Обычная вежливость требовала, чтобы я незамедлительно дала ему знать о своем присутствии. Но меня охватила внезапная слабость, и я не смогла произнести ни звука. Я так редко его видела; а видеть его, просто видеть его было для меня так же жизненно важно, как и дышать. Так что я смотрела, как он тяжело садится за стол. Он выбрал из груды одно длинное письмо, на нескольких листах бумаги большого формата, и прочел его про себя от начала и до конца. Его лицо изменилось – теперь оно уже не было таким отстраненным. Он поднес руки к глазам и потер их, словно у него разболелась голова.