Дом на горе - Сергиенко Константин Константинович - Страница 40

Мне кажется, в наших отношениях все время присутствует борьба. Что-то на что-то нашло. Что-то с чем-то схватилось. Все это не к добру. Вот-вот произойдет взрыв. Что тогда? Какой смысл у этой схватки? Неужели в любви не бывает гармонии? Впрочем, о какой гармонии речь. «И с улыбкой своей незабвенной ты сказала: «Я вас не люблю». Но почему тогда все же мы вместе? По крайней мере, временами. Я совсем сломал себе голову.

Еще несколько дней миновало. Какой ты вернешься? Всегда опасаюсь твоего возвращения. За эти дни я почти дописал брошюру. У нас тут все тихо. Николай уезжает и приезжает. Бывает и Лида с маленькими детьми. Наверное, я все-таки больше лирик, чем физик. Смотрю на звезду и вовсе не думаю, из чего она сотворена, к какому принадлежит классу. Звезды мне душу терзают. Помнишь у Пушкина: «Редеет облаков летучая гряда, звезда печальная, вечерняя звезда!» Между прочим, это стихотворение посвящено Марии Волконской.

Как мне хочется, чтобы ты была счастлива! У меня столько нежности к тебе. Один жест твоей руки, когда поправляешь волосы на затылке, вызывает во мне щемящее чувство. Особенно я люблю смотреть, как ты спишь. Всегда на боку, свернувшись калачиком. Сразу уходит дневная суровость. Ты предстаешь кротким, беззащитным существом. И однажды во сне ты прошептала тихо: «Алё, алё?» Но кто тебе звонил, любимая? С кем ты говорила во сне? Я так люблю телефон, когда в нем возникает твое вопрошающее, короткое и серебристое: «Алё?»

Вот тебе маленькая сказка. Сын звезды сошел на землю. Он никого здесь не знал. На земле сын звезды был совершенно одинок. Он шел по дороге. Его обгоняли машины. Внезапно одна остановилась. За рулем сидела женщина. Она открыла дверь и произнесла…»

На этом страница кончалась. Продолжения в розовом конверте не было.

— Пойдем искать! — сказал Роман. — Избушку на курьих ножках, то окошко, в котором льет божьи слезы моя героиня.

— Ты уверен, что мы найдем? — спросил я.

— По моим расчетам, это у пионерлагеря, — сказал Роман. — Но не сам лагерь. Тоже какая-нибудь дача.

Мы направились к пионерлагерю «Звездочка». Утро стояло чудесное. Прохладные тени густо рисовались на засыпанной хвоей тропе. Могучие корни взбугривали дорожку, придавая ей вид напрягшегося тела. Мускулистая почва пружинила шаг.

Как всегда Роман был безудержно разговорчив. Молчать он не умел, да это ему и не шло. Он сразу становился блеклым и вялым.

— Ты человек-маяк, — сказал я.

— В каком смысле?

— Двадцать четыре часа вещания без перерыва.

— Врешь! — воскликнул Роман. На лице его было написано восхищение собой. — Но, может, ты прав. Я рот закрывать не люблю. На уроке, когда говорит учитель, нет никаких сил сидеть. Как бы мне найти таимо профессию, чтобы все время говорить?

— Комментатор, — предложил я.

— Были бы такие комментаторы, чтобы комментировать все. Тут бы я проявился, Ты заметил, как много я знаю.

— Еще бы.

— Я читаю газеты, — сказал он покровительственно. — А кроме того, журналы и словари. Нет, все-таки и вундеркинд. Ты еще будешь гордиться, что подружился со мной.

— Ты помнишь Данилова? — спросил я.

— Какого Данилова?

— Юля рассказывала.

— А, который разбился… Нет, я маленький был. А тебе зачем?

— Просто так. Юля сказала, что доцент хуже.

— Вот в чем дело! Ревнуешь? Правильно делаешь. Этот скользкий тип давно подкатывает к Джульетте. Цветочки дарит.

— Ухаживает? — удивился я.

— Называй как хочешь, Я его терпеть не могу. Но он нужен папаше.

— А Юля? — спросил я.

— Что Юля? Тоже себе на уме. Любит обожание. На комплименты падкая. Да чтоб все были взрослее ее. Так что, скажу тебе по секрету, шансов у тебя мало.

— Да я и не собирался.

— Они думают, что мы маленькие. Они не учитывают, что мы подрастем. Мы взрослеем, а доценты лысеют.

— Видал, какая у него лысина? А у вайделота брюшко.

— Какого?

— Ну, Машкиного.

— А, этого… По-моему, нет у него никакого брюшка.

— Будет! — уверенно сказал Роман. — Пусть только попробует сунется к Машке, голову оторву.

Я засмеялся.

— Чего ржешь? В гневе меня не видел? Увидишь. В прошлом году я такую истерику закатил, «скорую» вызывали.

— Ты думаешь, она в него влюблена? — спросил я.

— Черт его знает. Разве у Машки поймешь. Она скрытная. Я ничего в ней вообще не понимаю.

— А чем же она тебе нравится?

Роман задумался.

— Она красивая. Знаешь, кто Машка по древнегерманскому гороскопу? Ель. Там все про нее сказано. Красота сурового типа, скрытность, болезненное самолюбие. Неумение наладить контакт с окружающими.

— Ну уж… — сказал я.

— Ты веришь в гороскопы?

— Не знаю. Я читал, что в наши дни они неправильные. За две тысячи лет положение светил на небе изменилось. Это называется перцепция. Теперь над нами совсем не те планеты, которые были раньше. В июле какой знак идет?

— Рак.

— Ну а на самом деле сейчас какие-нибудь Близнецы.

— Где ты читал? — спросил Роман.

— В новой книге про календари.

Он стал расспрашивать, где я достал книгу и кто автор. Его смышленая голова уже прокручивала ситуацию, в которой он мог посрамить какого-нибудь знатока гороскопов.

— Как, говоришь, слово? Ну это, смещение…

— Перцепция.

— Перцепция… — повторил он важно. — Но это надо проверить. Что касается Машки, то на нее перцепция не действует. Можешь поверить.

— Что-то ты уж сильно увлекся.

— В меру. Но я планирую до конца каникул.

— Как это до конца каникул?

— Если ничего не получится, переключусь на другой объект. А кроме того, будет некогда. Учеба.

— Неужели тут можно планировать?

— Я учусь подчинять свои чувства. Знаешь, как у йогов. Штепсель из розетки — и все.

— Хорошо устроился, — сказал я.

— Только так. К чему бессмысленные страдания? Тем более с таким человеком, как Машка.

— Каким?

— Я же говорил тебе, что она ведьма. Умеет предсказывать. Уже два раза предсказала.

— Что?

— Мало ли что. Но меня волнует третье ее предсказание. Она, между прочим, намекнула, что Юлька и институт не поступит. Вот будет хохма. Все уже обеспечено, со всеми договорились, и не поступит. Я лично буду рад. Терпеть не могу, когда дети идут по стопам родителей. Это вырождение. Раз мама кончила институт культуры, значит, и дочку туда.

— А что плохого в институте культуры?

— Да ничего! Почему именно в этот? Пускай едет в Москву. Там тоже разные институты. Нет же! Хотят при себе держать. Так и со мной будет. Все родители эгоисты. Я удивляюсь еще на твоих. Как умудрились тебя оставить?

— Я же тебе объяснял.

— Меня будут всю жизнь преследовать. Папаша уже намекал, что, если не буду рыпаться, подарит автомобиль. Дудки! Меня не купишь.

— Машина вещь неплохая.

— Сам куплю. Я не хочу зависеть. Вот тогда Машка и поплачет. Приеду к ней на белом «мерседесе», кину букет цветов. А Машка толстая, старая, с кучей детей и муж пьяница.

— Размечтался, — сказал я.

— Ничего, ничего. — Роман хлопнул меня по плечу. — У тебя тоже будет машина. А Юлька тоже с кучей детей. Нет, мон шер, они еще пожалеют, что вовремя нас не оценили…

Наш розыск оказался бесполезным. Вокруг пионерлагеря ютилось несколько домишек, окруженных плотным лесом. Никакой телескоп не мог проникнуть через заросли. Окошко надо было искать на каком-нибудь взгорке. Мы пробовали попасть на территорию лагеря, но два суровых стража в пионерских галстуках сообщили нам, что «не положено».

— Н-да, — сказал Роман. — Возможно, это был мираж. Как хочется миражей! Слишком вокруг все определенное. Век точных наук. И в окошке сидела не дева, а какая-нибудь бабка. Носом клевала.

— Если избушка на курьих ножках, то точно бабка.

— Пойдем обратно. Может, уже приехали. Ты не забыл, какой сегодня день? В полночь ты превратишься в говорящую лошадь.