Дом на горе - Сергиенко Константин Константинович - Страница 4

Когда Заморыша привезли в интернат, он обнаружил страсть к рисованию. Через три года Заморыш стал прославленным художником. Он с абсолютной точностью рисует портреты и пишет красивые картины маслом. При старом директоре Заморыш со своими холстами и красками ютился в полуподвале, Петр Васильевич выделил ему светлую комнату.

— Ну как, Ванечка? — спросил он, с уважением пожимая красную лапку Заморыша.

Заморыш прокашлялся и сообщил сиплым голосом:

— Как в Греции.

Он стоял перед огромным полотном, на котором отчетливо проступала известная всем картина «Мишки в лесу». Заморыш «работал» копию. Дело для него это было пустяковое, хотя и многотрудное.

— А это что? — спросил Петр Васильевич, указывая на радужное пятно, обосновавшееся между строгих мишек.

Заморыш снова прокашлялся:

— Это будет жар-птица.

— Какая жар-птица, Ванечка? — изумился директор. — Разве там есть жар-птица?..

— Нет, — ответил Заморыш.

— Так зачем?

— Хотел оживить, — сообщил Заморыш.

— Да поймут ли нас, Ваня! — воскликнул Петр Васильевич. — Ты разве забыл, для чего создается этот шедевр?

Шедевр создавался в качестве льстивого подношения одному из шефов, фабрике древесных плит. Зная вкусы ее директора, Петруша выбрал достославную картину Шишкина. «Мишки в лесу» предполагалось повесить в комнате отдыха, примыкающей к кабинету директора. В обмен Петр Васильевич рассчитывал получить некоторое количество древесных изделий для интерната.

— Зачем же тебе жар-птица? — допытывался он.

Заморыш молчал.

— Нет, Ваня, как хочешь, птицу надо убрать. Делай точно по Шишкину.

— Не буду, — пробормотал Заморыш.

— Это почему?

— Искусство не стоит на месте, — заявил Ванечка.

— При чем здесь искусство! — воскликнул Петр Васильевич. — Мне шкафы надо делать в корпусе!

Заморыш молчал.

— Так что, договорились? — спросил Петр Васильевич.

Заморыш упрямо безмолвствовал. Так мы и ушли, не добившись от него ответа.

— Гений! — шепнул мне восторженно Петр Васильевич.

По дороге в мастерские мы встретили пятиклашку по кличке Голова. Он был знаменит тем, что в голове у него беспрерывно тикало, как в часовом механизме. Голова «шла» наподобие часов. И не было никакого обмана, в любой момент Голова мог сообщить точное время. Здесь таилась загадка. Тиканье тиканьем, но ведь не было же в его черепной коробке циферблата? Голова очень гордился своей особенностью и даже ей пользовался, выпрашивая у старшеклассников сигареты «для верного хода».

— Масютин, — сказал Петр Васильевич. — Тебе снова посылка?

— Была, — ответил Голова.

— Можно подумать, что здесь не кормят. Каждую неделю по пять килограммов.

Голова шмыгнул носом.

— Ты бы своим написал, чтоб не очень тратились. Подумай сам, сидишь в спальне, ешь разносолы. А как же товарищи?

— Я делюсь, — сказал Голова.

— Не очень-то делишься. Получается, что ты на особом положении.

— А что я, виноват?

— Не виноват, не виноват. Но сладкого тебе надо есть поменьше. Помнишь, что доктор говорил?

— А что я, виноват? — повторил Голова.

— Ладно, иди, — сказал Петр Васильевич. — Передай Корецкому, чтобы через час пришел ко мне в кабинет.

Масютин удалился, гордо неся свою драгоценную голову.

В мастерской стоял дробный стук, звон и аханье старенького пресса. Восьмиклассники пробовали делать приборные панели для комбината. Комбинат обещал за панели хорошие деньги, но панели не получались.

— Да разве это пресс? — говорил мастер Стукатов. — Давай новый пресс, директор.

— Все новое да новое, где я возьму? — ответил Петр Васильевич. — Может, из рукава достать?

— А достань, — согласился мастер.

— Как ребята? — спросил директор.

— Да как… Вчера сверлильный сожгли. Руки как крюки, не будет в них толка.

— А ты учи, — сказал Петр Васильевич.

— Научишь… — Стукатов сплюнул, вытер руки тряпкой. — Сами меня учат. Ты, говорят, старый дурак.

— Прямо уж так и говорят?

— Говорят, говорят. Эй, Заварзин! Говорил мне вчера, что я старый дурак?

— Ничего я вам не говорил, Андрон Михалыч, — вежливо ответил бледнолицый Заварзин и усмехнулся.

— Еще и врут. Нет, уйду я от вас. Чего мне тут делать? Уважения нету. Зубы скалят да в карты играют.

— Кто в карты играет? — строго спросил директор.

— А все.

— Нет, вы мне скажите.

— Скажу, а они мне фитиль вставят. Разве ж можно с такими жить? Современная молодежь. Только и слышишь по телевизору, молодежь, молодежь. Много они знают про молодежь. От этой молодежи житья нету. Вчера рейками железными подрались.

— Кто? — спросил Петр Васильевич.

— Опять же какое мне дело? Разбирайтесь сами. Надзирателем не приставлен.

— Ладно, — сказал Петр Васильевич, — отдельно поговорим. Заварзин, ко мне!

Подошел учтивый восьмиклассник Заварзин.

— Заварзин, — сказал Петр Васильевич, — ты, конечно, не называл Андрона Михайловича старым дураком?

— Что вы, Петр Васильевич, как я мог, — ответил Заварзин.

— А меня ты бы назвал старым дураком? — спросил Петр Васильевич.

— Вас? — Заварзин вежливо улыбнулся. — Какой же вы старый, вы молодой.

— Молодой дурак?

— Ну что вы, просто молодой. — Да нет, Заварзин, все слышали, как ты назвал; меня молодым дураком.

— Я не называл.

— Ты знаешь, что полагается за оскорбление директора?

— Никого я не оскорблял.

— За оскорбление директора полагается ссылка на Северный полюс. Но я ограничусь тем, что сошлю тебя на овощную базу, три раза вне очереди. Завтра и отправляйся.

— Но за что? — На бледном лице Заварзина выступил лихорадочный румянец. — Я никого не оскорблял! Это несправедливо!

— Ты умный человек, Заварзин. — Петр Васильевич положил ему руку на плечо. — Перебирая гнилую картошку, подумай о том, что такое справедливость. Самое время об этом подумать.

Заварзин молча кусал губы.

Тихого обхода сегодня не получалось. В столовой плакала Клеопатра. Нет, это вовсе не прозвище. Румяную, внушительных размеров заведующую в самом деле звали Клеопатрой Петровной. Фамилию же она имела вполне прозаическую — Рыбкина.

Клеопатра Петровна Рыбкина заливалась слезами. Внезапно непостижимым образом протухла капуста, которую солили в прошлом году.

— Но почему протухла? — вопросил Петр Васильевич.

— Не знаю! — Клеопатра утиралась платком. — А какая капуста! В исполкоме все время просят. Солила по шведскому способу.

— Вот вам и шведский, — сказал Петр Васильевич. — Вся протухла?

— Две бочки.

— А третья?

— А третья нормальная. Петр Васильевич, это диверсия!

— Что вы мелете, Клеопатра Петровна?

— Диверсия, говорю вам, диверсия! Не могла она просто протухнуть!

— Кадки мыть, надо! — рявкнул Петр Васильевич. Клеопатра Петровна взвизгнула.

— Что еще? — спросил директор. Клеопатра Петровна рыдала.

— Во вторник у нас комиссия, — сказал Петр Васильевич… — Присмотрите на кухне.

— А что я могу, что я могу?

— Все можете! Меню — жареный картофель, котлеты, борщ. И клюквенный кисель, Клеопатра Петровна!

— Нет у меня клюквы!

— Есть!

— Нету клюквы!

— Клеопатра Петровна! — Директор угрожающе надвинулся на заведующую. — Я даже знаю, что у вас есть колбаса салями!

Клеопатра схватилась за сердце.

— Салями на стол! — гремел директор. — Хоть по кружочку, но всем!

— Боже мой, боже мой, — стонала Клеопатра.

— Актриса, — процедил Петр Васильевич, когда мы покинули кухню. — Насчет капусты еще проверим…

В спортзале стучали маленькие крепкие мячи. С некоторых пор у нас теннисная секция. Петр Васильевич нашел тренера, достал мячи и ракетки. Даже белые тенниски и шорты. Директор был строг. Он сам играл и теннис.

Мы посидели на низенькой скамейке, наблюдая, как малыши неуклюже размахивают ракетками и отправляют мячи под потолок. Но были уже успехи. Шестиклассница Лихачева выступает в первенстве города, она победила трех соперниц.