Дом на горе - Сергиенко Константин Константинович - Страница 38

«Июль. Какое сегодня число? Я так заработался, от; всего отрешился. Единственное желание говорить иногда с тобой. Хотя бы вот так, на бумаге.

Ночь. Вынес кресло за клумбу, закутался в плед и так сижу, созерцая черные силуэты сосен. Небо еще светится. Дальний свет террасы создает комфорт для письма.

В соснах дробится медовый месяц. Я ощущаю себя героем романа. Свежесть чувства к тебе. А роман у нас странный, действительно странный.

Пора идти. Шишка сорвалась и упала рядом. Пора идти. Хорошо бы туда, в сосны, где начинается нескончаемый бор, полный ночных видений и теней прошлого.

В прошлую ночь меня пронзил такой укол любви, что спустился со своего чердака и пошел к Вире. Долго сидел на берегу глухо лепечущей речки. Дождик пошел, а я все сидел. Но почему влюбленные так любят тосковать у воды?

Пора идти. В голове складываются стихи. Я ведь стихи пишу, ты знаешь. Но никогда тебе не показывал. Так же, как не покажу эти записи. Я говорю с тобой, но внутри себя. И здесь ты меня слышишь.

На чердаке. Твоя фотография передо мной. Та, школьная. Люблю ее больше всех. Что же ты смотришь на меня? Разве я окликнул тебя? Разве прошел мимо, сделав тайный знак? Ты оглянулась и смотришь. Губы сжаты, взгляд строгий, глубокий. Минуя объектив, минуя пространство и время, ты смотришь мне прямо в глаза. Прямо в сердце.

Иногда мне кажется, что ты из других миров. Твое лицо бывает отрешенным, сумрачно прекрасным. В такие минуты ты ничего не слышишь, ни во что не вникаешь. Я чувствую перед собой стену. Я беспомощен, мал и жалок. Но как же быть? Ведь мы живем на этой земле.

Что же сказать тебе? Почему-то месье Ранконтр в голове, этот бойкий француз с конференции. Мсье Ранконтр, мсье Ранконтр, твержу я, а сердце щемит. Тот памятный вечер в мастерской у твоего знакомого. Уж не; тут ли собака зарыта? А купе поезда Ленинград — Рига? Моя возвышенная душа, как много еще нам предстоит, какое счастье держать твою руку. Что за рука у тебя! Но и она бывает холодна, и в ней чудится немота безразличного космоса.

Я знаю, здесь бы ты усмехнулась. И сказала себе: «Плагиат. Он вторит моей фразе». Да, именно той, которая звучит так красиво и жестоко.

Но удивительны твои детские сочинения! Неужели ты и вправду в четыре года стучала пальчиком по клавишам машинки и выстукивала эти очаровательно нелепые сказки? Я написал подражание, сохраняя твою неповторимую пунктуацию и орфографию.

«У Маше не было Костека, а очен красивое платте и пантолончеки. (однажды) она пашла гулять и нашла Костека (конечно Костек не сущществует) которой барахтался в ваде, Маша пожалела его и спасла его. Костек сначало пялил удевленио свои маленкие гласки (конечно Костек не существует) и потом обернулся и сказал человеческим голосом спасибо. И все это было сказано так тонко что у Маше слезы покатилис на гласки а Костек опять упал в воду и утонул. Претом его так и звали Костек а у Маше были красивые пантолончеки».

Написав это, я очень смеялся, но, конечно, не так, как в те минуты, когда читал твои детские опусы. К чему я? В детстве и юности ты была земной, теплой. Откуда и когда проник в тебя этот небесный холод?

Я знаю, почему тебе понравился Суздаль. Это тоже безжизненный город. Когда я бродил среди его аккуратной белизны по тихим прибранным улочкам, меня не покидало ощущение покоя, сгустившегося до вечного безмолвия. Дело, вероятно, в том, что все эти монастыри и храмы сохранили свои стены, но утратили внутреннюю жизнь. Они лишь оболочки прошлого. Тривиально говоря, Суздаль город музей. А в музее всегда царствует покой, от которого недалеко до кладбищенского. Но во всем этом есть величие. Суздаль холодно-прекрасен. И ты так естественно выглядела на фоне его белых стен. Обилие белого цвета холодит, А в твоих глазах бездонная черная глубина. Тебе не хватало черного монашеского одеяния. Тогда бы ты превратилась в царевну Ксению, о которой мы слышали печальный и поэтический рассказ экскурсовода.

А помнишь тот день ноября, когда ты впервые пригласила меня к себе в гости? Был день с мокрым снегом, мокрым льдом под ногами. Я совершенно промок, ты поставила мои туфли на батарею. А те хризантемы? Мы купили их у промерзшей старушки, и на улице они выглядели свежими и крепкими. Но что произошло с ними дома? Признаюсь тебе, я написал стихи. Верней, сочинил, а записываю только сейчас. Интересно же посмотреть, как выглядят они на бумаге.

Сейчас мне эти стихи кажутся сентиментальными и неуместными. Но приятно вспомнить. Так кто же я, физик или лирик? Помнишь наш давний разговор? Спор бесплодный. Физика и лирика сделаны из одного теста только выпечка разная.

13 июля. Работаю. Мне хорошо живется на даче. Абонировал чердак и никого не пускаю. Николай ходит на цыпочках. Я у него генератор идей. И в самом деле мысль о том, что шаровая молния это мини-планкеон, весьма продуктивна. Эх, мне бы еще полный душевный покой! Но зачем ты терзаешь меня? Верней, не терзаешь, напротив, отдаляешься постоянно, не подпуская близко. Собственно, этим и терзаюсь.

Думаю о нашем мальчике. Да, нашем, нашем, что бы ты ни твердила! Сын звезды! Сильно сказано. Откуда ты похитила эту красивую метафору? У Оскара Уайльда? И до Экзюпери рукой подать. Никогда не замечал в тебе литературности. Скорей это присуще мне. Один человек разъяснил: «Она просто строит из себя загадочную женщину». Беда в том, что он глуп. Он не понимает, что ты в самом деле загадочна. Но к чему эта выдумка? Борьба за независимость? Если не я, то кто?

Должен же быть на виду хоть один достойный кандидат. Не бородатый же гиперреалист из той мастерской?

Видел пронзительный сон. Будто я умираю, а ты подошла, взяла меня за руку и так скорбно, ласково смотрела. Проснулся весь в слезах. Не могу без тебя жить, а живу. И что же мне делать?..

Гной взгляд сбоку, одной половиной лица. При этом ты умеешь как-то пристально посмотреть. Глаз словно ввинчивается, совершая крохотное вращение по орбите. Это взгляд птицы. От птицы в тебе много. Иногда сожмешься, уйдешь в себя. Одинокая черная птица на ветке.