Жут - Май Карл Фридрих - Страница 69

– Я позволил ему отойти.

– Почему и зачем ты вздумал это позволить?

– Он хотел позвать слуг, чтобы те помогли отыскать шахту.

– Скорее они помешали бы ее найти.

– Мы попусту прождали тебя. А раз ты не пришел, значит, совесть у тебя нечиста. Я приказываю мигом развязать перса!

Этот приказ был адресован толстому полицейскому; тот двинулся его исполнять. Однако Халеф взял его за руку и произнес:

– Дружище, не трогай этого человека! Я угощу плеткой любого, кто коснется его без позволения этого эмира!

– Что ты говоришь? – воскликнул старейшина. – Здесь командую я один, и я говорю, что Кара-Нирван будет развязан!

– Ты ошибаешься! – возразил я. – Приказы сейчас раздаю я. А если ты перечишь мне, то я велю тебя связать и положить рядышком с персом. Ты самый ничтожный из слуг падишаха и в присутствии более важных чиновников вообще не смеешь командовать, а лишь обязан повиноваться. Я тебе говорю, что вали даже не возразит, если я пропишу тебе бастонаду. Впрочем, я соблаговолю поведать тебе, зачем мы прибыли в Ругову; ты будешь внимательно слушать меня и заговоришь, когда я тебе позволю. Я вижу, что почтенные жители деревни жаждут узнать, в чем же тут дело.

Тут вмешался Халеф:

– Нет, эфенди! Как может такой благородный человек, как ты, напрягать свои уста, дабы втолковывать этому ничтожному киаджи, что здесь случилось и что должно было произойти! Я – твоя правая рука и твой язык; я открою отцам сего селения глаза на того, кто жил у них под боком, а они ни слухом, ни духом не ведали, что тот рожден в Джаханнаме и туда же отправится.

И он начал на свой манер повествовать; чем дольше длился его рассказ, тем сильнее изумлялись слушатели. Когда он обмолвился о встрече с Колами, тот вмешался:

– Теперь позволь мне продолжить рассказ, ведь ты не знаешь, что произошло в штольне.

Хозяин хане заговорил о подозрениях, которые он питал давно, и в связи с этим упомянул несколько событий, случившихся в округе. Он рассказывал так искусно, что слушатели дивились тому, как это они не сумели додуматься. Когда он, наконец, заговорил о том, как мы проникли в штольню и задержали перса, ему едва удалось довести рассказ до конца – так часто его перебивали возгласами и восклицаниями.

Лишь старейшина слушал молча. Потом он произнес:

– Это вообще ничего не доказывает! Перс искал шахту и случайно ее нашел. Он спустился туда и наткнулся на вас. Вы встретили его враждебно, поэтому он бежал, чтобы спастись от вас. Итак, во всем, что вы вменяете ему в вину, виноваты вы сами. Я приказываю…

– Молчи! – прикрикнул на него Халеф. – Эфенди разрешил тебе говорить? Сдается мне, что ты пособник Жута.

Один из старцев шагнул ко мне, вежливо поклонился и сказал:

– Эфенди, не гневайся на старейшину. Он один из самых скромных служащих в здешнем краю и получил эту должность лишь потому, что никто не хотел ее занимать, ведь тут слишком много хлопот. В деревне я человек самый старый, и все эти люди подтвердят, что я еще и самый зажиточный. Я не хотел быть киаджи; но сейчас речь идет об очень важном деле, а потому я обращаюсь к тебе от имени всей деревни и признаюсь, что верю и доверяю тебе. Сейчас я выйду и расскажу стоящим снаружи людям, что мы узнали. Потом мы выберем нескольких мужчин; ты отведешь их в штольню и освободишь пленников. Они подтвердят твой рассказ, и тогда мы передадим Жута в руки вали. Его пытались изловить годами. Теперь он обнаружен; помогать ему мы не станем, хоть он и житель нашей деревни; наоборот, нам надо смыть с себя позор, который он навлек на нас, и с отвращением отвернуться от него.

Это были нужные слова, сказанные в нужное время. Он вышел. Мы долго слышали его голос; потом поднялся шум; мне стало не по себе; казалось, все возмущались нами. Однако я заблуждался.

Когда старик вернулся, выбрали тех, кто пойдет с нами. Всего имелось пять лодок; все их решено было использовать.

Я побаивался, что за время нашего отсутствия кто-нибудь попробует освободить Жута, поэтому спросил своих спутников, хотят ли они его сторожить. Однако Халеф, Оско и Омар непременно хотели попасть в штольню, и лишь лорд изъявил желание заступить в караул. Наконец, Колами сказал мне, что прикажет своим слугам никого сюда не впускать. Этого было достаточно. Жут лежал в углу, а англичанин с оружием в руках уселся напротив него.

Толпа охотно, даже почтительно расступилась. Подъехать к штольне могла лишь одна лодка, поэтому разгрузка шла очень медленно. Пустая лодка сперва отплывала назад, и лишь потом ее место занимала следующая. Вошедшие в штольню поджидали остальных. Колами хорошо знал, как подплыть к штольне, поэтому пересаживался из одной лодки в другую, выполняя работу рулевого. Наконец, все шестнадцать человек прибыли. Многие из них были почтенными старцами.

Стоит упомянуть, что мы взяли с собой побольше ламп. Эти светильники – все, как один, – пребывали в плачевном состоянии. В лучшем случае у них были разбиты стекла и заклеены промасленной бумагой. Те, у кого не было лампы, несли в руках зажженную свечу.

Я шел первым. Еще на пути к расщелине я заметил на полу нож. Стало быть, он выпал, когда я доставал револьвер; теперь я снова убрал его. Подойдя к расщелине, я опять тщательно обследовал мостик, прежде чем подоспели остальные. Наконец, мы достигли круглой залы. Дверь в одну из каморок все еще была открыта. Оттуда донесся голос узника, заточенного в ней:

– О Аллах! Вы, наконец, вернулись? Я почти в отчаянии.

– Значит, ты веришь, что мы пришли спасти тебя? – спросил я, снова заглядывая к нему с лампой в руке.

– Да, я же понял из ваших слов, что вы погнались за Жутом. Но потом прошло столько, столько времени, и я подумал, что он вас убил.

– Мы поймали его, и ты выступишь свидетелем против него.

– Мои показания погубят его и погубят углежога, который убил моего сына.

– Так, значит, ты Стойко, хозяин каурой лошади?

– Меня зовут Стойко. Откуда ты меня знаешь?

– Об этом позже; теперь нам надо снять кольца с твоих ног.

Кольца состояли из двух половинок; внизу они могли двигаться за счет шарнира; сверху были стянуты винтом. У Жута был с собой гаечный ключ; он выбросил его; мы принялись искать и нашли инструмент. Когда пленника освободили, он попытался встать, но не сумел. Он провел две недели в одном и том же положении и теперь требовалось какое-то время, чтобы размять члены.

Он был высоким, статным человеком. Впрочем, сейчас он ничуть не напоминал гордого штиптара. Халеф подошел к нему и при свете лампы спросил:

– Стойко, ты узнаешь эту кольчугу?

– Аллах! Это же моя.

– Мы отобрали ее у углежога, а еще саблю, кинжал и два пакета с деньгами.

– Все это мои вещи; с собой я вез восемь тысяч шестьсот пиастров. Деньги эти были в виде тридцати серебряных меджидов, а еще золотых монет достоинством в фунт и полфунта.

– Все это мы спасли; ты получишь деньги и вещи.

– Что проку мне от этих денег, ведь сына моего не оживишь! Он ехал сорвать цветок своего сердца, а его убили исподтишка. Все из-за денег; мы взяли их, чтобы купить овец. Но как вы открыли преступление углежога и узнали, что меня доставили к Жуту?

– Мы тебе потом все расскажем, – ответил я. – Скажи вначале, один ли ты здесь сидишь.

– Рядом со мной лежит еще кто-то; он знает турецкий, но, очевидно, он чужеземец, ведь…

Его прервал резкий стук; из-за соседней двери донесся голос:

– Откройте, откройте!

Мы отодвинули дверной засов и увидели пленника, закованного, как и Стойко, в железо.

– Слава богу! – воскликнул он. – Наконец-то спасение!

– Почему вы до сих пор сидели тихо?

– Я все слышал, но я не верил вам и думал, что это – новая проделка Жута. Как я молил о свободе, как томился без нее, но все было напрасно!

Это был Галингре, французский торговец зерном из Скутари. Он был закован в железо не так долго, как Стойко; после своего освобождения он встал на ноги и вскоре начал медленно ходить. Остальные тюремные камеры были пусты.