Виннету - Май Карл Фридрих - Страница 42

— Нет, нет, Виннету, умоляю! — крикнул перепуганный Сэм. — Я не могу оставить больного!

— Сможешь, здесь приказываю я!

— Но разреши нам хотя бы…

— Довольно! — оборвал его на полуслове индеец. — Никаких возражений! Ступайте за мной, или я прикажу связать вас и увести силой!

— Мы в ваших руках и вынуждены подчиниться. Когда мы сможем увидеть Шеттерхэнда?

— В день его и вашей смерти.

— А раньше?

— Нет.

— Тогда разреши нам попрощаться с ним.

Сэм взял меня за руку, к моей щеке прикоснулась его щетина, и он поцеловал меня в лоб. Паркер и Стоун тоже поцеловали меня, после чего все трое ушли за Виннету. Я остался лежать один, но в скором времени появились апачи, подняли меня и понесли куда-то. Из-за слабости я не мог открыть глаза и опять впал в беспамятство.

Не знаю, как долго я спал, но это был исцеляющий сон, глубокий и продолжительный. Проснувшись, я без труда открыл глаза. Слабость явно уменьшилась. Язык повиновался мне, и я даже смог поднести руку ко рту, чтобы очистить его от сгустков крови и гноя.

К своему удивлению, я обнаружил, что нахожусь в какой-то квадратной комнате с каменными стенами. Свет падал через дверной проем. Мое ложе в дальнем углу комнаты составляли шкуры гризли, а укрыт я был индейским одеялом прекрасной работы. У входа сидели две индеанки — молодая и пожилая. Наверное, они ухаживали за мной и одновременно стерегли. Пожилая была безобразна, как почти все краснокожие скво, которые быстро теряют молодость и красоту, ибо их удел — тяжелый, изнурительный труд; мужчины-индейцы занимаются исключительно войной и охотой, проводя остальное время в праздности.

Вторая, молодая девушка, отличалась поразительной красотой. Будь на ней европейский наряд, она привлекла бы внимание в самом изысканном обществе. Длинное, перехваченное в талии ремешком из кожи гремучей змеи светло-голубое платье плотно облегало ее грудь и шею. На ней не было никаких украшений — ни стеклянных бус, ни дешевых монет, которые так любят индеанки. Единственным ее украшением были великолепные волосы, двумя иссиня-черными косами ниспадавшие до колен. Они напоминали волосы Виннету, а черты девушки — его лицо. Таинственно мерцали из-под длинных ресниц такие же, как у него, бархатные глаза. Нетипичными для индеанки в ее облике были румяные щеки с двумя неожиданно кокетливыми ямочками. Тихо, чтобы не разбудить меня, девушка разговаривала со своей напарницей, и каждый раз, когда она приоткрывала в улыбке яркие, коралловые губы, из-за них сверкали удивительно белые зубы. Нежные крылья носа говорили скорее о греческом, чем индейском происхождении девушки, об этом же говорил и цвет кожи — светлая бронза с чуть заметным серебристым оттенком. Ей могло быть лет восемнадцать. Я готов был держать пари, что девушка — сестра Виннету.

Женщины вышивали красными узорами кожаный пояс. Я приподнялся, чтобы лучше рассмотреть девушку. Да, я действительно привстал, причем почти без труда, и сам безмерно удивился этому, ведь недавно от слабости я не мог даже открыть глаза. Услышав шорох, старуха взглянула в мою сторону и воскликнула:

— Уфф! А-гуан инта-хинта!

Как вы уже знаете, возгласом «уфф» индейцы выражали удивление, а слова «инта-хинта» означали — «он не спит». Девушка оставила работу, поднялась и подошла ко мне.

— Ты проснулся? — спросила она на беглом английском, немало этим меня удивив. — Ты чего-нибудь хочешь?

Я уже открыл рот, чтобы ей ответить, но вспомнил, как недавно пытался сказать слово и ничего из этого не вышло, и быстро его закрыл. Но теперь у меня появились силы! Надо попытаться! И я с трудом прохрипел:

— Да…

Как приятно, оказывается, слышать звук собственного голоса! Правда, я сам его не узнал, а коротенькое «да» болью отозвалось в гортани, но это было первое слово после такого долгого и вынужденною молчания!

— Говори тише, а лучше — объясняйся знаками, — посоветовала девушка. Ншо-Чи видит, что разговор причиняет тебе боль.

— Тебя зовут Ншо-Чи? — спросил я.

— Да.

— Это имя очень подходит тебе, ибо ты — как прекрасный весенний день, полный света и аромата первых свежих цветов.

«Ншо-Чи» на языке апачей значит «Ясный День». Девушка чуть заметно смутилась и напомнила мне:

— Так чего ты хочешь?

— Скажи, ты из-за меня находишься здесь?

— Да, мне велено заботиться о больном.

— Кто велел?

— Мой брат, Виннету.

— Я так и подумал. Ты очень похожа на этого молодого и славного воина.

— А ты хотел его убить!

Вопрос или негодование прозвучали в словах девушки? Произнося это, она пытливо смотрела мне в глаза, будто хотела заглянуть в душу.

— Нет! — ответил я.

— Виннету не верит тебе и считает своим врагом. Два раза ударом кулака ты свалил его на землю, а ведь до сих пор его никто не побеждал.

— Это правда, но в первый раз — чтобы спасти его, во второй — чтобы спасти себя. Он близок моему сердцу с первой нашей встречи.

Ее темные глаза внимательно смотрели мне в лицо.

— Он не верит вам, — сказала она наконец, — а я его сестра. У тебя болит во рту?

— Сейчас нет.

— Глотать сможешь?

— Попробую. Дай мне попить.

— Хорошо, попить и помыться. Сейчас принесу.

Девушка и старуха вышли из комнаты. Я не мог понять логику поведения Виннету. Он считал нас своими врагами, не верил нашим объяснениям, а уход за мной поручил собственной сестре. Ладно, решил я, время покажет, в чем тут дело.

Вскоре обе женщины вернулись. Девушка принесла чашку с холодной водой и поднесла ее к моим губам, полагая, что я еще слишком слаб и не смогу пить без посторонней помощи. Я глотал с огромным трудом, ужасная боль пронзала горло, но жажда была сильней. Делая маленькие глотки и часто отдыхая, я выпил всю воду и почувствовал, как в меня влились новые силы. Должно быть, Ншо-Чи заметила это, потому что сказала:

— Вода взбодрила тебя. А теперь передохни немного, и я принесу тебе поесть. Наверное, ты очень голоден, но, может, сначала помоешься?

— А смогу?

— Попробуем.

Старуха принесла высушенную тыкву с водой. Ншо-Чи поставила этот сосуд рядом с моей постелью и подала мне полотенце из тонкой рогожки. Мои попытки помыться не увенчались успехом: я был слишком слаб. Тогда Ншо-Чи смочила водой край полотенца и своими руками обмыла мне лицо — мне, врагу своего отца и брата! Закончив, она улыбнулась и, с состраданием глядя на меня, спросила:

— Ты всегда был такой худой?

Худой? Почему худой? Ах да, ведь несколько недель я пролежал в забытьи, в горячке, без пищи и воды! Болезнь не могла пройти бесследно. Я дотронулся до щек и ответил:

— Наоборот! Я никогда не был худой.

— Посмотри на себя!

Взглянув на свое отражение в воде, я в испуге отвел глаза: на меня глядело привидение.

— Странно, что я еще жив! — вырвалось у меня.

— Да, Виннету сказал то же самое. Ты перенес даже дорогу сюда, а она и для здорового нелегка. Великий Маниту наделил тебя очень сильным телом, другой не выдержал бы пятидневного, трудного пути.

— Пятидневного пути? Где же мы находимся?

— В нашем пуэбло на реке Пекос.

— И сюда же вернулись ваши воины, взявшие нас в плен?

— Да. Они живут рядом с пуэбло.

— И пойманные кайова тоже здесь?

— Да. Их надо было убить. Любое другое племя предало бы их мучительной смерти, но нашим учителем был добрый Клеки-Петра. Он открыл нам доброту и милосердие Великого Духа. Если кайова хорошо заплатят, их отпустят.

— А мои три товарища? Ты знаешь, где они?

— В такой же комнате, но темной. Они связаны.

— Как им живется?

— У них есть все необходимое, приговоренные к смерти у столба пыток должны быть сильными, чтобы не умереть прежде времени.

— Значит, они должны умереть, непременно — умереть?

— Да.

— И я тоже?

— И ты тоже!

В ее голосе не чувствовалось ни капли жалости. Неужели эта прекрасная девушка столь жестока сердцем, что может без содрогания смотреть на муки умирающих от пыток?