Дети погибели - Арбенин Сергей Борисович - Страница 44

Ветер был нешуточный. Небо потемнело, пароход, пришвартованный у причала, раскачивался так, что пассажиры с трудом, даже с помощью матросов, могли сойти по сходням на берег. На западе клубились зловещие, почти чёрные тучи, то и дело вспыхивали отдалённые молнии.

Акинфиев держал Ираиду Степановну под руку.

– Ну, вот видишь, ничего страшного. Эти господа – просто шутники…

– Нет, нет, – повторяла Ираида Степановна. – Я знала, я давно чувствовала, что в нехорошую историю ты попал, Ванюша! А ведь мог уже выйти в отставку по выслуге! Жили бы скромно, но честно, ни от кого не таясь…

Она снова заплакала.

Сойдя на берег, супруги Акинфиевы, вслед за другими пассажирами, прошли к деревянным павильонам, где размещались буфет и комнаты отдыха.

Большая часть пассажиров, осознав, что весёлого пикника не предвидится, поехала в город. Некоторые засели в буфете. Единицы отважились, пока не разразилась гроза, выйти прогуляться по петергофским садам.

Акинфиев с женой и со своими соглядатаями остался в комнате отдыха.

– Боюсь, что обратно нам придётся возвращаться посуху, – сказал Николай Ивану Петровичу. – Для здешних капитанов волнение на море в два балла – уже шторм…

– Да-да, вы правы, – ответил Акинфиев. – Ираида Степановна! Придётся ехать на вокзал.

Супруга молча кивнула. Она зябла, куталась в лёгкий летний платок, на щеках опять появился нездоровый румянец.

– Пойду, гляну, есть ли извозчики, – сказал Николай.

Он тут же вернулся, удручённый.

– Извозчиков уже разобрали. Стоит колымага, из местных, на шесть пассажиров. Поедете?

– Что за колымага? – насторожился Иван Петрович.

– Чёрт её разберёт… – просто ответил Николай. – Гроза, потемнело сильно, видно плохо…

– Ираида! Пойдём, – сказал Акинфиев, поднимаясь.

Сидевшая поодаль Наденька тоже поднялась:

– Пожалуй, я прокачусь с вами.

– И я! – отозвался Николай. – Кстати, а где наши барышни?

– В буфете сидят. С кавалерами, – с неприязнью ответила Надя. – Кавалеры, кстати, из ваших, из флотских.

– Ну, это не беда! Флотские барышень в обиду не дадут!

Они вышли наружу.

Уже накрапывал дождь. Сильный ветер гулял по верхушкам деревьев. Чёрная туча заполнила почти всё небо, лишь на востоке светилась бледная полоска.

На извозчичьей стоянке действительно стояла колымага. Странное сооружение на шести колёсах, из которых первые два служили для поворота. На козлах, под козырьком, сидели двое. Завидев пассажиров, один из них, молоденький паренёк в картузе, соскочил, открыл дверцы, опустил лесенку.

– До вокзала? – громко и угрюмо спросил возчик, косясь на пассажиров. – По два целковых с носа.

– Это за что же такая немилость? – удивился Николай.

– А что ж, два места пустых остаются, – ответил возчик. – А не хотите, так ждите: скоро пролётки возвратятся. Но в грозу они обратно не поедут, а коли поедут, так и по три целковых сдерут.

– Однако же, это грабёж, – сказал Иван Петрович. Взглянул на Ираиду и заторопился:

– Хорошо-хорошо! Мы согласны!

– Деньги вперёд! – рявкнул возчик.

Лавки в экипаже располагались рядами, поперёк: три лавки с промежутками для ног. Когда все расселись, парень в картузе убрал лестницу, захлопнул дверцы.

И в тот же миг начался ливень. С молниями и громом, да таким, что казалось, небо вот-вот расколется. Мертвенные вспышки выхватывали из темноты купы деревьев, островерхие башенки на крышах петергофских дворцов.

Возчик погнал лошадей. Как он видел дорогу во тьме – Бог весть. Колымагу немилосердно трясло, колёса то и дело соскальзывали в грязи, экипаж заносило.

В окошки уже ничего не было видно: дождь лил стеной, и казалось, что это не дождь, а чернила.

Внезапно тряска прекратилась. В передней стенке открылась стеклянная заслонка, и голос парня в картузе сообщил:

– Приехали! Аккурат к поезду поспели!..

Дверь открылась, первым из колымаги вышел Николай. Вышел и удивился: ни единой живой души вокруг, ни огонька.

– Это куда же, сухопутная твоя душа, ты нас завёз? – спросил он.

И тут же ощутил сильнейший удар в спину. Николай с размаху упал лицом в грязь, на него сверху навалился кто-то. Пахнуло перегаром, в ухо рявкнули:

– Лежать! Молчать!

По многим признакам – по запаху мокрой казённой шинели, по перегару, по повелительному голосу – Николай внезапно всё понял и крикнул:

– Ловушка! Жандармы!

Больше он ничего не успел сказать: тяжелый приклад крынковской винтовки пригвоздил его голову к земле.

Акинфиев с женой топтались у экипажа; Надя выхватила револьвер.

– Кто здесь? Не подходи!

И, не дожидаясь ответа, выпалила в темноту.

И тут же упала, сбитая с ног возчиком.

Сверкнула молния. На миг белая вспышка высветила тёмное лицо возчика, бороду – лопатой. Блеснули маленькие «литераторские» очочки.

– Не бабье это дело, – проворчал возчик, поднимая револьвер.

Акинфиев вздрогнул. Он уже слышал об этом человеке. И почему только он не узнал его сразу?

– Идочка, беги! – крикнул Иван Петрович, отталкивая супругу за угол экипажа. И бросился на возчика. Но не успел сделать и двух шагов: длинный огонь, метнувшийся ему навстречу, остановил его. Акинфиев почувствовал, будто громадный кузнечный молот с размаху ударил его в грудь.

– Идо… – выговорил Иван Петрович, падая, и отказываясь верить, отказываясь понимать, что это и есть ОНО: конец, гибель, небытие.

Он опрокинулся на спину и остался лежать на чёрной липкой земле. И ливень сразу же наполнил водой его глазницы до краёв.

– Бабу держи! Бабу! – завопил чей-то голос.

– Да их две было! – ответил другой.

– Вот обеих и держи, мать-перемать!.. Уйдут!

Какие-то тени заметались во тьме, затрещал кустарник, потом ударил винтовочный выстрел.

– Попал?

– Попал вроде…

– А вторая иде?

– Должно полагать, сбёгла…

В темноте еще некоторое время возились, матерились, что-то искали…

Возчик угрюмо склонился над Акинфиевым. Рядом с ним присел на корточки жандармский офицер.

Возчик покосился на него. Сказал странным, почти ласковым голосом:

– А что, вашбродь, может, мне и тебя тут, с имя рядом, положить?

Офицер побледнел, отшатнулся. Выговорил, вздрогнув:

– Ты что это, Илья?

– А ништо! Шучу я, вашбродь…

– «Шучу»… Однако, шутки твои…

Он не договорил, замолк.

Возчик погрузил два пальца в воду, стоявшую в глазницах Акинфиева, и одним ловким, точным движением закрыл ему веки.

Посмотрел на офицера.

И внезапно, раззявив перекошенный рот, страшно и дико захохотал.

КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА «Народной воли».

(10-я линия Василевского острова).

– Я не понимаю… Не понимаю… – «Надя», она же Соня, лежала на диване, прикрыв лицо подушечкой. Лицо было мокрым от слёз.

Михайлов молча ходил по комнате; время от времени натыкался на стулья, бурчал что-то – и снова ходил.

– Николая жандармы пощадили, только избили сильно, а Петеньку – убили! Из моего же револьвера!..

– И не только Петеньку, – буркнул Михайлов.

– Да… И жену его тоже…

Она снова заплакала, кусая губы: она очень не любила, когда кто-то видел её слёзы.

– Быстра ты, Соня, разумом, – сказал Михайлов. Запнулся о стул и переставил его. – Да и я тоже хорош.

– Так ведь поначалу всё ясно было! Носит записочки на кладбище, да ещё в такое удобное потайное место… Курьер их забирает. Неужели и правда министр – за нас?

– «За нас»? Господь с тобой. Он не за нас! Он – против Дрентельна! – повысил голос Михайлов; это случалось с ним крайне редко.

Он запнулся об очередной стул и с треском отбросил его.