Короли в изгнании - Мах Макс - Страница 74

«Рыжая, – сказал себе Кержак. – Она рыжая».

– Скажите, Катя, – спросил он. – Вы были тогда в гостинице?

– Была, – ответила она сразу, и глаза ее стали такими холодными, что от их взгляда оказалось трудно дышать, как на сорокаградусном морозе. И Кержак понял, что эта женщина не только первоклассный боец. Это очень и очень непростая женщина, и служить под ее началом…

– А старому разведчику в вашей армии… – медленно начал Кержак.

– …найдется и место и дело, – закончила за него Катя. – Я просто постеснялась вам это предложить с самого начала.

«Нет, милая, – грустно констатировал Кержак. – Ничего ты не стесняешься и не стеснялась, ты меня вербанула на раз, а я… тут же на цирлы встал, как так и надо».

– Но знаете, Игорь Иванович… – Голос ее сейчас напоминал мурлыканье сытой, довольной жизнью кошки.

«Только, – отметил Кержак, – не маленькой домашней кошечки, а такой кошки, с которой не приведи господь встретиться на тропе войны».

– Но знаете, Игорь Иванович, – сказала Катя и улыбнулась. – Давайте зайдем куда-нибудь, посидим в покое, позавтракаем… поговорим.

– В семь утра? – усмехнулся Кержак.

– Самое время, – снова улыбнулась рыжая Катя. – Не знаю, как вы, а я всю ночь на ногах. Ну так как?

– Согласен, – сказал Кержак и понял, что попался, как дите малое. Теперь к нему и силу применять не надо, сам согласился «пройти».

«Ну так, значит, так, – сказал он себе. – Значит, пришло время. И ведь когда-то это должно было случиться? Вернее, могло случиться, и не раз».

Но женщина поняла его и на этот раз.

«Мысли мои она читает, что ли?» – удивился он.

– Не волнуйтесь, Игорь Иванович, – сказала она. – Если бы вы были жертвой, вы бы ею уже стали.

И она приглашающе взмахнула рукой, указывая на «ауди». «Успокоила», – мысленно усмехнулся Кержак и решительно направился вслед за рыжей к ее машине.

– Разрешите представить вам, дамы, – сказала Катя, подойдя к автомобилю, и Кержака удивил выспренний характер фразы. – Игорь Иванович Кержак. Игорь Иванович, познакомьтесь. Это Клава, а это Ира.

Кержак сдержанно поклонился брюнетке, носившей редкое ныне в Москве имя Клава, и блондинке, у которой оказалось вполне привычное русское имя.

Женщины улыбнулись в ответ.

– Приятно познакомиться, – пропела Клава.

– Будем знакомы, – решительно протянула ему руку Ира.

Рукопожатие Иры оказалось крепким, а говорила она с сильным, но совершенно незнакомым Кержаку акцентом.

– Да, кстати, – сказала Катя, когда все уже расселись в машине. – Ира – супруга Федора Кузьмича.

И у Кержака в третий раз свело мгновенным спазмом внутренности.

«Что происходит? – спросил он себя. – Что за фантасмагория?»

Кузьмичу, как ни крути, должно было быть теперь сильно за сто. И даже если он был действительно жив и жил в какой-нибудь далекой Аргентине, то и тогда навряд ли мог не то чтобы жениться на молодой и красивой женщине, но вообще мысль о женитьбе не могла бы посетить его плешивую голову. И женилка отсохла давно, и в голове уже должен оставаться один маразм.

«А ведь она не шутит, – думал он с удивлением и почти со страхом. – Она не шутит, но тогда…»

Машину вела Ира. Манера вождения у нее, как автоматически отметил Кержак, была резкая, напомнившая ему Костю Лифарева – вертолетчика, с которым он много летал в Афгане, а потом плотно общался в Москве. К сожалению, Кости давно уже не было в живых, а то бы…

«Что? – спросил он себя. – Что мешает им вернуть и его?»

«Нет, – напомнил он себе. – Они ведь никого не знают. Они здесь чужие и потому пришли ко мне. А там… Кто знает, какие мы там?»

Каких бы чудес ни ожидал Кержак, или, напротив, какие бы прогнозируемые или не прогнозируемые ужасы ему ни мерещились, но приехали они в самое обычное место. Машина остановилась около ничем не примечательного дома на Плющихе, и квартира, куда его пригласили, тоже оказалась самая обычная. Это была одна из тех квартир, которые с незначительными изменениями пережили и демократизацию с гласностью, и период первоначального накопления капиталов, и новый порядок. Узнаваемая хоть в советские, хоть в постсоветские времена квартира со старой, еще гэдээровского производства гостиной, чешской стенкой и почти наверняка венгерской спальней, которую Кержак, впрочем, воочию не видел. Когда-то роскошная, а ныне такая же никчемно старая, потасканная и, пожалуй, даже обветшалая, как и те люди, что состарились в то же время.

Проводив Кержака в гостиную и усадив его в кресло у журнального столика, Катя и Ира исчезли, и с Игорем Ивановичем осталась одна только Клава. Судя по звукам, доносившимся из кухни, находившейся по другую сторону длинного коридора, дамы взялись собирать завтрак. Впрочем, слух уловил и приглушенный мужской голос, но обладателя этого голоса представлять Игорю Ивановичу не спешили.

«Ну нет, значит, нет, – решил Кержак. – Захотят, представят, а не захотят… не захотят, не представят».

– А вы, Клава, откуда родом будете? – спросил он.

Кержак обратил внимание, что в комнате имелось как минимум три пепельницы, и во всех трех наличествовали окурки. Так что изображать интеллигента и спрашивать, можно ли закурить, он не стал.

– С Кубани, – спокойно ответила женщина.

Войдя в квартиру, Клава сбросила тонкий кожаный плащик и осталась в облегающих черных штанах и тонком свитерке того же аспидно-черного цвета. На ногах у нее были сапожки незнакомого Кержаку фасона, впрочем, в этих делах он ориентировался не ахти как. Зато в драгоценностях Игорь Иванович толк знал, и сразу же отметил, что надетые на Клаву камешки тянут на целое состояние. Не рядовые безделушки украшали незаурядное тело этой кубанской казачки.

– Казачка, значит, – кивнул Кержак.

– Да нет, – улыбнулась Клава, показав два ряда ослепительно-белых зубов. – Я русская.

– А казаки, что ж, не русские? – удивился Игорь Иванович.

– Казаки, Игорь Иванович, – наставительно сказала Клава, – они казаки и есть. А я русская. Была, – добавила она после секундной паузы, как если бы обдумала сказанное и пришла к выводу, что есть нечто, что следует уточнить.

Вот это была вздернуло расслабившегося было Кержака, как доза боевого стимулятора.

– И давно быть перестали? – как можно более небрежно спросил он.

Но Клаву вопрос не удивил и не смутил.

– Давно, – равнодушно повела она плечами. – Лет с полста будет как.

«То есть как?» – хотел спросить Кержак, но не спросил.

Перед ним в кресле напротив, – так близко, что протяни руку и дотронешься, – сидела молодая, максимум лет тридцати от роду, ухоженная красавица с черными как смоль волосами, темными миндалевидными глазами и точеными чертами лица. То есть сидела перед ним вылитая Шемаханская царица или царица, скажем, иудейская, если, конечно, у иудеев были свои царицы, но в любом случае царица, украшения которой, как раз царицам и впору, благоухала какими-то дорогими духами, и эти вот изящного рисунка губы – полные жизни, между прочим, – только что произнесли фразу, смысл которой при любой интерпретации был более чем странен. Мягко говоря.

– И что же, если не секрет, случилось пятьдесят лет назад?

– Вы, Игорь Иванович, с какого года в Конторе? – вопросом на вопрос ответила Клава.

– С шестидесятого, – почему-то искренне ответил Кержак, чувствуя, как пересыхает его рот.

– Ну тогда вы этой истории не знаете, – раздумчиво сказала Клава. – Хотя… Фамилия Чертков вам что-нибудь говорит?

– Георгий Борисович? – холодея, спросил Кержак, который эту, именно эту конкретную историю, по случаю знал.

– Да, – кивнула как ни в чем не бывало Клава. – Георгий Борисович. Мне говорили, он застрелился в пятьдесят девятом?

– Застрелился, – как эхо, повторил за ней Кержак, уже зная, что за этим последует, вернее, предчувствуя и боясь услышать то, что ему, вероятно, предстояло услышать. – Вы…

– Я, – снова кивнула Клава.

– Вы капитан Фролова? – У Кержака поплыла перед глазами комната, хотя он и полагал, по самонадеянности, наверное, что уже принял предложенные ему «правила игры».