Жизнь собачья - Магуто Н. - Страница 15

Правда, был тут у нас случай.

Ехали мы как-то в Иваньково, она на велосипеде, я на своих четырех. Солнышко греет, птички поют, настроение аховое. Мост через речку-вонючку зачем-то на зиму сняли. Люди, что с них возьмешь. Вот и пришлось по льду пробираться. Мамка напрямик, а меня кустик один привлек. Пах он больно уж сладко. Я к нему. Принюхался. Под ним снежок подтаял, ручеек бежит. А он уже растет, тихо пока, скромненько. Молодой еще совсем, зелененький.

Нанюхался я, обернулся, посмотреть, что мамка делает, а она уже на том берегу, меня ждет.

Попрощался я с кустиком, оросил его чуть-чуть и пошел своей дорогой. Пусть знает теперь, что он мой.

Решил перебежать, где поуже. Только направился, а мамка, как закричит:

– Ричард! Нельзя туда! Ко мне! Ко мне!

Женщина, что с них взять. Только подумал, ледок подо мной как треснет, и оказался я по шею в воде. Стою, не знаю, что предпринять. Смотрю, мамка велосипед бросила, ко мне несется.

– Ну, все, – думаю, – Сейчас утонет.

Как рвану изо всех сил к берегу. Сам я пес крепкий, сильный пес. Что мне какая-то лужа.

Выскочил, конечно, на другую сторону без всяких проблем. Моя, как увидела, что я весь мокрый, схватила меня, велосипед и скорее домой. Ну, зачем? Скажите мне, зачем? Я что сосунок от теплой воды простужаться. Вот и покатались в тот раз. Прибежали домой, она меня насухо вытерла, в одеяла закутала и лежал я, как пентюх какой-то, отогревался.

А если честно, приятно. Любит она меня, ох – любит. Запросто бы в ледяную воду бросилась – Не верите? – Зря…

Любовь

Весна! Ура! Настоящая весна. Хорошо-то как – Птички спозаранку поют, солнышко пригревает, кое-где уже травка показалась, молодая, душистая. Все бы хорошо, одно только плохо, пес я уже взрослый, пора бы мужчиной становиться, а я все ни как. Так и бегаю на мамкиных помочах, то ли из-за любви к ней, то ли из-за собственной бесхарактерности. Так и доживешь до седых волос, не познав самую главную тайну. У нас, у собак, что? – Коли взрослый, иди смотри, ищи свою судьбу. А уж коли нашел, хватай, не зевай. Люди, они смешные, считают, что мы монахами рождаемся. Мол, не нужна нам близость, пока ее не познаем, а уж если познали, то вынь и положь несколько раз в год. Сам слышал, мамка с Ларисой об этом болтали. Смехотища – А какой я монах? – Ради своей любимой на край света готов бежать, с волками драться, моря переплывать – Вот так – Стал я, в общем, повнимательнее к женщинам приглядываться, свою половинку искать. Но все что-то не то, – то шерстка не так лежит, то голос противный, а то, как слово скажет, хоть стой, хоть падай… Вот так, – беда.

Дези нет, нет, да на ум приходит. И решил я как-нибудь деда надурить, вырваться хоть на часок, посмотреть, что в округе делается, прикинуть, что к чему. Жалко его, конечно, – но что тут сделаешь? Кровь в жилах играет, огонь в сердце горит, пора становится мужчиной.

Пошли мы с ним как-то раз днем погулять. Повел я его в лесок. Там частенько симпатичные девочки собираются. О своем, о бабьем болтают, косточки нам, псам перемывают. Вошли мы в лесок, и вдруг вижу, – стоит, – моя стоит – Головка опушена, шерстка свалялась, несчастная такая, бедненькая.

Я как ее увидел, чуть с ума не сошел. Бросился к ней, исцеловал всю – Про время забыл, обо всем на свете забыл, только ее и вижу. И тут голос: – Ричард! – Дед из-за кустов выбегает. Увидел нас, остановился, глазами хлопает. Чувствую, дело плохо. Как закричу:

– Не отставай, моя милая! – Беги! – Беги за мной!

А она умница, сразу все поняла. Стрелой полетела за мной. Дед попытался за нами успеть, да разве птицу догонишь? Мы, как два голубка, полетели в чащобу. Забежали поглубже, спрятались. Ищи, не ищи, не найдешь, коли голос не подавать. Прижался я к ней, а самого аж трясет – Пахнет она, ох, сладко пахнет – В самом соку – Ни разу в жизни не вдыхал я такого запаха – Понял я, что создана она для меня, вся, с головы до хвоста. Как начал ее целовать, весь мир померк. Только она, только я – В общем, что тут долго рассказывать, – случилось у нас это, – стал я мужчиной.

Долго сидели мы после этого, прижавшись друг к другу. Она мне головку на плечо положила, девочка моя милая. Так и просидели дотемна, не шелохнувшись. Кому рассказать, не поверят.

Понял я, что люблю ее, – так люблю, – слов нет.

Стемнело, ветерок поднялся. Прижались мы покрепче друг к дружке, чтобы теплее было.

Сидим, тихонечко переговариваемся. Она мне о себе рассказывает, я ей о себе. Хорошо. Вдруг откуда-то сбоку голос – мамкин:

– Ричард! – Ричард! – Бегает, ищет, волнуется. Жалко ее мне стало. Думаю, что же делать. Посмотрел на Дези и говорю:

– Есть хочешь?

Она: – Хочу.

– Тогда пошли ко мне, пообедаем.

– Нельзя мне, Ричард, к тебе. Прогонят они меня, ты же сам знаешь. Кто я для них? Обычная дворовая шавка, хромоногая, с линялой шерстью. Спасибо тебе, ты добрый. Ступай к своей, а я домой побегу, в гаражи. А завтра давай тут встретимся. Я тебя ждать буду.

Я как представил себе, что приду сейчас, помою лапы, наемся мяса и завалюсь на мягкий диван, а она, моя лапочка, будет сидеть голодная и холодная в своих гаражах. Вскочил, как сумасшедший.

– Нет, Дези! Либо мы вместе пойдем, либо я остаюсь с тобой!

– Ричард! Ричард!

Чувствую, у мамки в голосе уже слезы стоят. Жалко ее стало невыносимо. Обернулся я к Дези и говорю:

– Пойдем.

Увидела меня мамка, обрадовалась, целовать начала, гладить. Дези только потом разглядела.

Остановилась, – не понимает, откуда та взялась. Я из мамкиных объятий вырвался, подошел к своей подруге, встал рядом и говорю:

– Веди нас домой – Обоих веди – Без нее не пойду!

А она стоит, то на меня посмотрит, то на нее, – что делать, не знает. Я тогда демонстративно Дези в нос лизнул и к мамке ее подтолкнул. Мол, иди, говорю, поздоровайся. А она совсем растерялась, ни тпру, ни ну. Стоит, шага сделать не может. Ох уж эти женщины!

– Ричард, поздно уже, пошли домой, кушать пора – Говорит, а сама пытается ко мне поближе подобраться, чтобы меня за ошейник схватить. Но мы тоже не лыком шиты, я так аккуратненько от нее отступаю, а сам говорю:

– Пошли, только она тоже пойдет – Смотрит мамка на нас, не понимает, что происходит. Только чувствует, что надурить меня ей не удастся. Расстроилась бедная совсем, чуть не плачет – Не выдержал тут я, сорвался. Как закричу не своим голосом:

– Люблю я ее – Понимаешь, люблю! Если ты меня любишь, пусть она с нами идет. Она красивая, ее только помыть, причесать нужно. Ты посмотри, какая у нее шерстка, какие глазки – Лучше ее в целом свете нет – То ли поняла меня мамка, то ли решила, что делать все равно нечего. Только развернулась, позвала нас, и пошли мы домой. Дези сзади бежит, в счастье свое не верит. А зря – Я же ей говорил, что мамка у меня человек…

Рано я радовался. Вот от кого гадостей не ожидал, так это от Даньки. Пришли мы домой, мамка дверь открывает и говорит:

– Проходите.

Дези замерла на пороге, шаг сделать боится. Я ее носом в дверь подтолкнул, говорю:

– Пойдем на кухню, там каша с мясом. Тебе поправляться нужно, вон худая какая.

Вошла она, огляделась и за мной – Видимо запах учуяла – К миске подбежала, полсекунды, и все чисто. Голову подняла, смотрит на меня – довольная, счастливая, сытая – Хорошо стало – И вдруг – До сих пор не понимаю, что на него нашло.

Когда мы пришли, дед с Танюшкой в коридор вышли, увидели меня, обрадовались. Потом Дези углядели, и давай возмущаться:

– Зачем ты ее привела? – Она, что теперь здесь жить будет? Дед говорит. Танюшка ему вторит:

– Посмотри, какая она страшная – Вся драная, хромоногая – Уведи ее – Мамка стоит, только плечами пожимает, что сказать, не знает. И тут из комнаты выбегает Данила. Я его всю жизнь любил, можно сказать за отца держал, а он – Как мою девочку увидел, заорал не своим голосом: