Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока - Криспин Эдмунд - Страница 42

— Иногда она действительно пишет в коттедже, — ответил Казуэлл. — К тому же у нее есть просторная мастерская в главном здании.

— Можно взглянуть?

— Это всего лишь большая комната, полная натянутых холстов, пропахшая краской и скипидаром.

— Вид творческой лаборатории художника помогает мне, — сказал Макальбин. — Я все-таки намерен написать о Бабуле Гудволлер и ее творчестве. Раз уж вы не пускаете меня к ней самой, то покажите хотя бы место, где она создает свои полотна.

Хмыкнув, Казуэлл сказал:

— Хорошо. Идите за мной. — Он спустился по ступенькам и добавил, нахмурившись: — И не бросайте больше окурки на землю, пожалуйста.

Через пятнадцать минут Макальбин покинул Пэксвилл. Под полупальто он уносил завернутые в перепачканную краской тряпку мастихин и чайную чашку, которые он прихватил в холодной студии, пока Казуэлл доставал для него альбом репродукций. Сунув руки в карманы, Макальбин шагал по мощеной дорожке к автостоянке. По десяти акрам Пэксвилла было разбросано десятка два-три коттеджей. Трава и кустики были аккуратно подстрижены, цветы уже начали увядать. Макальбин приехал сюда из Коннектикута по наитию.

— Я был прав, — сказал он сам себе. Потом сел в машину и поехал в город.

Сухие листья срывались и падали, стукаясь о стекла маленьких окон художественной галереи Бримстоуна. Макальбин сунул кулак в карман пальто и произвел языком тихий звук, похожий на шум листьев и ветра. «Нет-нет», — пробормотал он. Макальбин стоял в глубине большого выставочного зала, который он обходил, осматривая одно полотно Бабули Гудволлер за другим. Сейчас он разглядывал радостную сценку: девочки оседлали на летнем лугу пони; крошечные фигурки, напрягшиеся ноги грязно-коричневого пони. «Нет», — повторил Макальбин.

— Вы ошибаетесь, — мягко произнес за его спиной чей-то голос.

Макальбин обернулся и увидел очень привлекательную рыжеволосую девушку, на лице которой еще розовел легкий румянец от утреннего ветра за стенами галереи.

— Простите?

— У вас был скептический вид, и я захотела уверить вас, что у девочек бывают пони такого цвета. — Веснушки образовывали две расплывчатые дуги у нее под глазами. — У меня, например, такой был.

— Я вам верю, — ответил Макальбин. — У меня в детстве пони не было, зато был велосипед. Мой дядя раскрасил его точно в такой же цвет, что и у этой страшноватой лошадки.

— Кажется, вы не поклонник творчества Бабули.

— Верно. Если бы здесь полагались на людей с моими взглядами на искусство, весь этот ваш Бабулин бизнес давно бы развалился.

— Это вовсе не мой бизнес, — возразила девушка. — Я совладелица магазина подарков неподалеку от Пэксвилл-виллидж.

— Кстати, меня зовут Рой Макальбин. Независимый журналист. А вас?

— Нэн Хендри. — Она мягко улыбнулась. — Значит, вы приехали в этот уголок Коннектикута не ради наших знаменитых картин?

— Вообще-то, ради них. Но не для того, чтобы ими восхищаться.

Нэн провела левой рукой по щеке, прямо по дуге из веснушек.

— Что-то не понимаю.

— Послушайте, Нэн, — сказал Макальбин, — вы бы не отказались со мной поужинать?

— Это было бы неплохо. Вы имеете в виду сегодня?

Наполнив свой опустевший бокал, Макальбин поставил бутылку на клетчатую скатерть поближе к себе.

— Нравится мне эта маленькая гостиница и ее маленький ресторанчик, — сказал он Нэн. — Тут все пропитано почти что европейским духом. — В камине рядом с ними затрещали поленья, и он сделал паузу. — Хотя не стоило им тут подавать это нью-йоркское вино. Нет, хорошие вина в Америке делают только несколько малоизвестных производителей в Калифорнии.

— Вы, наверное, всюду бывали? — спросила девушка. — В Европе, и все Штаты объездили?

— Конечно. Одно из великих преимуществ независимой профессии — это возможность путешествовать. Только и надо брать в дорогу что фотоаппарат да смену белья плюс портативную пишущую машинку. Впрочем, и ее брать необязательно, потому что я умею стенографировать, а потом можно взять машинку напрокат или отослать репортаж телеграфом. Смотря для кого работаешь.

— И для кого сейчас?

— Пока ни для кого. Я действую сейчас без лишнего шума, пока не соберу достаточно материала. Тогда осчастливлю какой-нибудь иллюстрированный журнал или еженедельник. Продам им все разом и заплачу за квартиру.

— А чем именно вы сейчас занимаетесь? То есть я не хочу вынюхивать, как вы там работаете. И все-таки интересно.

Макальбин хлебнул вина.

— Это хорошо, Нэн. Знаете, столько девчонок встречаешь — что здесь, что за границей, — которым совершенно наплевать, чем ты занимаешься. Любые разговоры о работе нагоняют на них скуку. Не то чтобы они были такими уж домашними. Нет, просто дуры, и все тут. Когда мужчине исполняется тридцать лет — а именно это случилось со мной три недели назад, — ему, как считает общество, пора пустить корни. Тем не менее я не вижу никаких причин пускать корни, особенно с какой-нибудь дурой.

— Вы, очевидно, не женаты.

— Нет. Редкая женщина смогла бы приспособиться к моему кочевому образу жизни, — сказал Макальбин. — Я живу так уже шесть лет, почти семь, с тех пор как вернулся из армии. У меня есть одержимость — и я говорю это вам потому, что вы, по-моему, из тех исключительных девушек, которые могут понять, — я буквально одержим желанием докопаться до истины. Иногда истина для людей болезненна, а порой даже фатальна. Но это не должно останавливать. Истина — она вроде факела, и его огонь надо поддерживать.

— Да, это я понимаю, Рой. — Нэн дотронулась до щеки и улыбнулась. — Мало найдется таких храбрых мужчин, как вы. Прямо как мой отец.

Макальбин ухмыльнулся.

— В самом деле? Только не как мой. Правда, мне трудно судить. Родители мной особенно не интересовались. Я, можно сказать, сирота.

— Как жаль.

— Это всего лишь истина. Жалеть тут не о чем.

— Мне действительно интересно, чем вы занимаетесь, Рой, — сказала девушка. — Если хотите рассказать о вашем нынешнем деле, я буду рада послушать. Порой при такой работе, как у вас, бывает, я думаю, довольно одиноко.

— Ну, — начал Макальбин, — это не брачный скандал и не мафиозные дела. Это даже не политика. И все же, сдается мне, есть тут ниточка, за которую надо потянуть. Видите ли, был я пару недель назад в Сан-Франциско и видел выставку новых работ вашей Бабули Гудволлер. Я был во Фриско всего лишь проездом, даже знакомых своих там не собирался навещать. Они-то все еще думают, что я по ту сторону Тихого океана или что-то вроде этого. Как бы там ни было, Нэн, я разглядывал эти картины, и тут меня поразила одна вещь. Не понимаю, почему никто до сих пор не заметил. Возможно, потому, что Бабуля Гудволлер занимает в изобразительном искусстве Америки своеобразное место: не то чтобы настоящий живописец, но и не просто какая-то там коммерческая художница. Примитивистка — это да, но очень популярная. Очень богатая.

— И что вы заметили? — спросила Нэн, наклоняясь к нему.

— Эти картины — подделки, — ответил Макальбин.

Нэн выпрямилась и нахмурилась.

— Вы думаете, кто-то торгует фальшивыми картинами Бабули Гудволлер?

— Сначала я так и подумал. Тогда я осторожно, обиняками, расспросил работников галереи. Это очень солидное художественное заведение на Постстрит, и я выяснил, что картины они получают из Пэксвилла, штат Коннектикут, из художественной галереи городка для престарелых, в распоряжении которой уже несколько лет находится вся продукция Бабули.

— Но, Рой, — сказала милая девушка, — что бы это могло значить?

— Если я прав, — ответил он, — а я разбираюсь в живописи в достаточной степени, чтобы быть в этом уверенным, — это значит, что в Пэксвилле творятся странные вещи. Видите ли, Нэн, мне уже приходилось писать о подделке произведений искусства, хотя тогда речь шла о старых мастерах. Я убежден, что дюжина полотен, которые я видел во Фриско, фальшивки. Как и большинство тех, что выставлены в художественной галерее Бримстоуна, где мы с вами нынче утром и познакомились.