Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока - Криспин Эдмунд - Страница 18

Потом он опустил свои глаза к моим и ниже; он изучил мой нос, рот, линию подбородка, и я внезапно почувствовал, что он без всякого труда узнал обо мне очень много, больше, чем знаю я сам. И вдруг он улыбнулся и поставил на стойку оба локтя, обхватив одной рукой другую, сжатую в кулак, и мягко массируя ее.

— Вам нравятся люди? Скажите правду, потому что, если вы солжете, я это пойму.

— Да. Хотя мне трудно расслабиться, трудно быть собой и заводить друзей.

Он серьезно кивнул, принимая это.

— То есть вы, в общем, человек приличный?

— Вроде бы да… так мне кажется. — Я пожал плечами.

— Почему?

Я криво улыбнулся — на такой вопрос трудно было ответить.

— Ну… во всяком случае, когда я делаю что-нибудь плохое, то потом жалею об этом.

Он усмехнулся и секунду-другую поразмыслил над моими словами. Потом на его лице появилась слабая улыбка, точно он собирался пошутить, но понимал, что шутка будет не слишком удачная.

— Знаете, — небрежно сказал он, — к нам иногда заходят люди примерно с такими же пожеланиями, как у вас. Так что, просто для забавы…

Я затаил дыхание. Меня предупреждали, что если мне повезет, он скажет именно это.

— …мы составили один проспектик. Даже напечатали его. Просто для собственного развлечения, понимаете. И для некоторых клиентов, вроде вас. Если вам интересно, можете его посмотреть. Но мы не хотели бы, чтобы об этом знали многие.

Я еле прошептал:

— Мне интересно.

Он порылся под стойкой, затем вынул большой тонкий проспект, такого же размера и формы, как и все прочие, и положил на стекло передо мной.

Я поглядел на него, придвинул поближе к себе кончиком пальца — мне было страшновато до него дотрагиваться. Обложка была темно-синяя, цвета ночного неба, а поверху шли белые буквы: «Посетите чудесную Верну!» Синюю обложку усеивали белые точечки — звезды, а в нижнем левом углу была планета, тот самый мир, наполовину закрытый облаками. Справа вверху, прямо под словом «Верна», сияла звезда побольше и поярче всех остальных; от нее расходились лучи, как от звезды на рождественской открытке. В самом низу обложки была еще одна надпись: «Волшебная Верна, где жизнь такова, какой она должна быть». Рядом стояла маленькая стрелочка, приглашающая перевернуть страницу.

Я так и сделал, и внутри проспект оказался похожим на обычную рекламную брошюру: картинки и текст, только здесь речь шла не о Париже, Риме или Багамах, а о некоей «Верне». Качество печати было превосходным, особенно поражали фотографии. Вы когда-нибудь видели цветные объемные открытки? Тут было примерно то же самое, только лучше, гораздо лучше. На одном снимке была покрытая росой трава, и она действительно выглядела влажной. На другом был ствол дерева, точно выступающий из страницы, видный до мельчайших деталей, и странно было касаться его и чувствовать под рукой гладкую бумагу, а не шероховатую поверхность коры. Крохотные человеческие лица на третьем снимке, казалось, вот-вот заговорят: их губы были влажными и живыми, глаза блестели, кожа была совсем как настоящая; вы смотрели на них и удивлялись, почему они не двигаются и не разговаривают.

Я внимательно рассмотрел большую иллюстрацию, занимающую верхнюю часть целого разворота. Это был как бы вид с вершины холма: у ваших ног начинался спуск в долину, а там, вдали — снова подъем. Склоны обоих холмов были покрыты лесом, цвета были чудесными, очень естественными, — здесь высились тысячи великолепных зеленых деревьев, и вам сразу становилось ясно, что этот лес девственный, почти нетронутый. Далеко внизу, по дну долины, бежала речка, отражающая небесную голубизну; в иных местах, где поток разбивался о крупные валуны, белела пена, и вам снова казалось, что стоит вглядеться в изображение повнимательней, и вы увидите, как вода бежит и сверкает на солнце. На полянах у реки стояли крытые дранкой дома — одни из бревен, другие из кирпича или глины. Под иллюстрацией было всего одно слово: «Колония».

— Приятно полистать такую штучку, — сказал человек за стойкой, кивая на проспект в моих руках. — Оживляет рутину. Славный уголок, не правда ли?

Я молча кивнул и снова перевел глаза на картинку, потому что она говорила даже больше, чем было видно с первого взгляда. Не знаю, в чем тут был секрет, но при виде этой лесной долины вы начинали понимать, что примерно так выглядела когда-то еще не обжитая Америка. И вы понимали, что это лишь часть огромной страны, покрытой незагаженными, нетронутыми лесами, где чист каждый ручей; вы видели, какими были те жители Кентукки, Висконсина и старого Северо-Запада, последний из которых умер больше сотни лет назад. И вы чувствовали, что, если бы вам удалось вдохнуть этот воздух, он наполнил бы ваши легкие такой свежестью, какой на Земле не знают вот уже лет сто пятьдесят.

Под этой картинкой была другая, изображающая шесть-восемь человек на пляже: на берегу озера или, может быть, той самой реки в долине. У самой кромки воды возились двое ребятишек, а передний план был занят взрослыми, полукругом расположившимися на желтом песке: кто-то сидел, а кто-то встал на колени или опустился на корточки. Они вели беседу, несколько человек курили, и почти у всех были наполовину опорожненные чашки с кофе; ярко светило солнце, и вы понимали, что дело происходит утром, сразу после завтрака, когда воздух особенно свеж и ароматен. Люди улыбались, одна женщина говорила, остальные слушали. Один мужчина, сидевший на корточках, приподнялся, чтобы кинуть в воду камешек.

Вам становилось понятно вот что: они собрались на этом пляже минут на двадцать-тридцать, прежде чем пойти на работу, и вы знали, что они друзья и что они встречаются здесь каждый день. Вы знали — говорю вам, знали, — что все они любят свою работу, какой бы она ни была; что там их не торопят и не подгоняют. И еще… да, в общем, пожалуй, и все; вы просто знали, что каждый день после завтрака эти семьи проводят с полчаса за неспешными разговорами — здесь, на утреннем солнце, на этом прекрасном пляже.

Я никогда раньше не видел таких лиц, как у них. Однако на этой картинке были люди с самыми обыкновенными чертами — приятными, более или менее знакомого типа. Одни были помоложе, лет двадцати с лишним; другим было за тридцать; а одной паре я дал бы лет пятьдесят. Но на лицах молодых не было ни единой морщинки, и я подумал, что они родились здесь и что в этом месте никто не ведает ни тревог, ни страхов. У других, постарше, были морщины на лбу, складки у рта, но вы чувствовали, что их морщины больше не углубляются, что это зажившие и не причиняющие беспокойства шрамы. А лица пожилых выражали нечто вроде глубокого и постоянного облегчения. И ни на одном из этих лиц не было и намека на душевную смуту; эти люди были счастливы. Мало того — вы понимали, что они были счастливы и раньше, много-много дней подряд, и всегда будут счастливы, и знают это.

Мне захотелось быть одним из них. Откуда-то из глубины души поднялось отчаянное желание оказаться там — на этом пляже, после завтрака, с этими людьми солнечным утром, — и я едва смог подавить его. Я посмотрел на человека за стойкой и с трудом улыбнулся.

— Это очень… любопытно.

— Да. — Он улыбнулся мне в ответ, потом недоверчиво покачал головой. — Некоторые из наших клиентов приходили в такой восторг, что буквально не могли больше говорить ни о чем другом. — Он засмеялся. — Начинали расспрашивать о ценах, о подробностях, обо всем на свете.

Я кивнул, показывая, что понимаю этих клиентов и согласен с ними.

— И, наверное, вдобавок к этому вы сочинили целую историю? — Я глянул на проспект, который держал в руках.

— О да. Что вы хотели бы узнать?

— Эти люди, — осторожно сказал я и дотронулся до иллюстрации с компанией на пляже. — Чем они занимаются?

— Работают, как и все. — Он достал из кармана трубку. — Живут и делают то, что им по душе. Кое-кто учится. Согласно тому, что мы придумали, — добавил он и улыбнулся, — там имеется замечательная библиотека. Одни из тамошних жителей фермеры, другие писатели, третьи заняты каким-нибудь ремеслом. У большинства есть дети, ну и… словом, они делают то, что им по-настоящему нравится.