Нашествие Даньчжинов - Маципуло Эдуард - Страница 17

Повисла мертвая тишина, даже раненые боялись стонать, слышался только топот убегающих. Я приподнялся на руках, с меня потекла мутная вода. Лежащий в траве Говинд, повернув ко мне бледное лицо, прошептал одними губами:

– Тише!

Я смотрел на зеленую завесу – листья аккуратные, глянцевые, будто нарисованные. И ни один не шелохнется, не дрогнет. Я на четвереньках полез к тому месту, где появился «крест». Краем глаза увидел в руке Говинда устрашающих размеров револьвер, из которого, он, кстати, стрелял довольно плохо. Вообще, даньчжины не любят огнестрельного оружия: среди них нет ни одного настоящего охотника.

Я показал Говинду, чтобы он кинул мне оружие, но он подумал, что я приглашаю его за собой. И пополз! Я подобрался к стене из листьев – в промежутках сплошная темень, и это при жарком ослепительном солнце. Торопливо осмотрев заросли, я увидел свисающую кольцами проволоку.

Послышалось легкое жужжание… Я испуганно обернулся и увидел плывущий над поляной у ручья цилиндрический предмет, очень похожий на допотопный пылесос зеленого цвета. Предмет завис над раненым охранником, тот в ужасе закрыл голову руками. Из днища цилиндра с сухим щелчком выстрелило пламя, охранник дернулся, ладони его, как кожура с плода, медленно сползли с головы… А предмет висел уже над монахом-музыкантом; несчастный пытался закрыться от смерти музыкальной раковиной. И снова вспышка…

Говинд выстрелил несколько раз, не целясь, но «пылесос» не среагировал на выстрелы. Я подполз к Говинду и забрал у него кольт. Потом встал на колени… прицелился в кромку днища зеленого цилиндра. Медленно нажал на спуск. Отдачей подкинуло обе руки. С визгом рикошета цилиндр перевернулся в воздухе, но не упал на землю, а стремительно понесся в нашу сторону…

Мы с шумом и треском, задыхаясь и падая, пробирались через заросли. Панический страх гнал нас все дальше и дальше. С разбегу мы наткнулись на облепленную лепешками лишайников скальную стенку и лишь после этого остановились. Говинд прижался спиной к камню, уставившись на неподвижные в полном безветрии заросли. А я обливался кровью – хомут доконал меня.

Где-то далеко, за тридевять земель, громыхнул взрыв и послышались пронзительные, похожие на визг испуганных детей крики обезьян.

ЗАГОВОРЩИКИ

Нас считали уже покойниками, когда мы заявились – обросшие, оборванные, одуревшие от страха. Еще у ворот словоохотливые привратники сообщили нам, что на обратном пути под одним из мулов что-то взорвалось и убило еще троих человек. И что Джузеппе потерял хомут, и теперь никто не знает, что с ним будет.

Я еле дотащился до кровати в своем номере и устроился на ней вместе с хомутом. Не раздеваясь, не вымыв босые окровавленные ноги.

Очнулся – лицо господина Чхэна, плоское, как днище зеленого цилиндра.

– Надо было снять колоду, – шепчет он. – Директор заповедника снял, и ничего, живой. Ведь вы от смерти убегали, можно было снять.

Змей-искуситель! Почему ему так хочется, чтобы я снял хомут?

Потом пришел Духовный Палач. Он был легко ранен в руку осколком, и она висела на перевязи. Расспросив, что я видел и пережил в джунглях, он сказал, что я хоть неуверенно, но иду по правильной дороге, и самое главное сейчас – научиться не врать даже в мыслях.

– Я стараюсь, мудрейший наставник, – пролепетал я, едва ворочая языком. – Скажите, когда будет следующая экспедиция, чтобы…

– Не будет, Пхунг. Отдыхай, выздоравливай. Я пришлю лекаря, чтобы он облегчил твои раны чудодейственным снадобьем.

– Экспедиции не будет? – Я был потрясен. – Совсем не будет?

Он кивнул, по-доброму посмотрел мне в глаза.

– Желтый Раджа остался один. Королевских горных тигров больше нет. Пусть тэураны его убьют и уходят. Тогда в княжестве даньчжинов опять наступит мир и покой.

– Вы это решили… на совете совершенных? Старичок кивнул.

– Не надо, Пхунг, переживать. Все будет хорошо.

– Желтого… отдаете браконьерам? Лишь бы был покой?

– Да, Пхунг. Покой – самое главное. Из Покоя вырастают и мудрость, и сытость.

– И все согласились?

Он удивленно поднял брови.

– Кто все? Народ? Народ любит совершенных. Слово совершенных произносит глашатай на храмовой площади, и оно становится законом.

– Ну да. А преступивший закон надевает вот это. – Я в сердцах толкнул кулаком хомут и свалился вместе с ним с кровати.

Старичок бросился мне помогать, потом произнес осуждающе:

– Ты только подумал плохо и сразу упал. Даньчжины никогда не думают плохо, потому не падают.

Я хотел захохотать, но вместо этого быстро спросил:

– Что такое «даньчжин»? Старичок покачал головой.

– А что означают слова «индеец», «англичанин»?

– Вы не знаете? Или… – Вот тут-то я его и поймал! Получалось, что совершенный восьмой ступени слукавил? Это означало, что совершенный не добрался и до третьей ступени совершенства!

Он что-то понял, и в его глазах отразился ужас. Он торопливо принялся объяснять, что я не правильно его понял, потому что иностранец. Но иностранец я хороший, колоду не сбросил, а слово «даньчжин» означает на древнейшем наречии – «не имеющий своего мнения». Оказывается, когда-то народ делился на «даньчжинов» и «диньчжинов» – «имеющих свое мнение». И все крепости-чхубанги построены на местах сражений даньчжинов с диньчжинами, точнее, на курганах из костей диньчжинов…

Духовный Палач удалился в большой тревоге из-за моего молчания и своей болтливости. Он решил, что пал в моих глазах, но, наверное, не понял, что все они пали в моих глазах, потому что отдали Желтого на съедение тэуранам.

У меня поднялась температура. Надо что-то делать – снять хомут, глотать таблетки, переливать кровь. Надо было спасать свою жизнь! Но я сидел на огромной постели, скрючившись, слушая болтовню хозяйского транзистора. Говорили по-китайски, и я не понимал ни слова.

Кто-то поднимался по лестнице на верхний этаж, послышались голоса. Дверь раздвинулась, и я увидел Чхину – лицо оживленное, волосы причесанные. На ней было ослепительное красное одеяние: юбка по щиколотку и безрукавка. Красный цвет в местном понятии – символ женской силы, властвующей в мире. Она пришла властвовать? Над кем? Неужели надо мной, несчастным, жалким колодником с температурой тридцать восемь и пять?

Господин Чхэн суетился вокруг гостьи с любезной улыбкой, предложил ей кресло, потом принес круглый маленький стульчик, но Чхина, подтянув на мощных бедрах юбку, села на коврик возле кровати. Китаец побежал на нижний этаж за чайным столиком.

– Ты все не идешь и не идешь, Пхунг. – Она смотрела на меня, подперев кулаком подбородок. И чуть смущенно улыбнулась. – Вот я и пришла сама.

Она умела смущаться? Вот так открытие!

– Я рад тебя видеть, Чхина… Извини, я в таком виде… совсем не ожидал, что ты придешь…

– Твой хозяин тоже не ожидал. Он побледнел, когда увидел меня. Ты сильно мучился без меня? Ты ведь заболел от любви?

Ничего-то ты не умеешь, милая. Даже приворожить как следует не смогла. Стыдно сказать, но я почти не вспоминал о ней все эти дни.

Я не успел ответить – прибежал господин Чхэн с лакированным низким столиком, который он держал как поднос. На столике – чайная посуда, сладости, салфетки.

– По радио передали, восточный ветер будет дуть еще несколько дней, – радостно сообщил он. Потом с ловкостью официанта налил в крохотные чашечки почти черный даньчжинский чай. – Может, открыть окно? Такие деньки! Такие деньки! Настоящее счастье для земледельцев. Господин Главный Сборщик Налогов будет доволен.

Он кинулся к окну, а я отпил глоток из чашечки, и она оказалась пустой.

– Мне было так скучно все дни, – тихо проговорила Чхина, чтобы не услышал хозяин отеля. – И знаешь, что я сделала?

На ее щеках появился румянец. Я заметил на ее платье следы неумелой штопки.

– Наверное, разбила какой-нибудь кувшин? Чхина хмыкнула, заговорщически прошептала:

– Я приворожила к тебе одну женщину.