Странствие Бальдасара - Маалуф Амин - Страница 9

Однако я спрашивал себя, почему эти книжники повели себя подобным образом, почему были так неприветливы с тем, кто всегда знал их как любезных и обходительных людей? Я ожидал всего вплоть до насмешек. Но не такой враждебности. Мой вопрос все же был задан так осторожно! Я не понимаю. Не понимаю.

Я постарался успокоиться, чтобы написать эти строки. Но это происшествие привело меня в дурное расположение духа на весь оставшийся день. Я накинулся на Хатема, который не купил того, что я хотел; потом на Хабиба, вернувшегося за полночь со своей прогулки.

Бумеху, первопричине моих неудач, мне нечего было сказать.

В дороге, 26 августа.

Как я мог оказаться таким наивным?

Это же было у меня перед глазами, а я этого не увидел!

Когда я проснулся сегодня утром, Хабиба уже не было. Он рано поднялся и прошептал на ухо Хатему, что должен купить кое-что на базаре возле Цитадели, он присоединится к нам у Бассатинских ворот, на северо-восточной окраине города. «Хорошо бы он добрался туда прежде нас, — вскричал я, — потому что я не стану дожидаться его ни одной минуты». И сразу же распорядился об отъезде.

Эти ворота находятся недалеко от постоялого двора, и мы пришли туда очень быстро. Я осмотрелся: Хабиба нигде не было видно. «Дайте ему еще немного времени, он придет!» — начал умолять меня приказчик, всегда питавший слабость к этому мальчишке. «Долго я его ждать не стану!» — ответил я, топнув ногой. Но мне поневоле пришлось его дожидаться. А что еще я мог сделать? Мы отправились в длительную поездку, не собирался же я оставлять племянника на дороге!

Через час, когда солнце в небе стояло уже довольно высоко, Хатем закричал мне с ложным воодушевлением: «Вон Хабиб, он бежит, он нам машет, он славный мальчик — да хранит его Бог! — всегда любящий, улыбающийся; самое главное, хозяин, что с ним не приключилось никакого несчастья…» Все это он говорил лишь для того, чтобы племянник избежал моего гнева. Но мне не хотелось позволить себе смягчиться. Мы прождали его целый час! И речи быть не могло о том, чтобы я с ним поздоровался или улыбнулся, я не желал даже смотреть в ту сторону, откуда он появился. Я постоял еще ровно минуту, пока он не добрался до нас, а потом двинулся прямо к городским воротам.

Хабиб был уже за моей спиной, я чувствовал, что он совсем близко, я слышал его шумное дыхание. Но я так и не обернулся к нему. Я снова начну с ним разговаривать, сказал я себе, только после того, как он почтительно поцелует мне руку и пообещает никогда больше не отлучаться без моего позволения! Если уж нам приходится всем вместе продолжать это путешествие, я хочу каждую минуту знать, где находятся мои племянники!

Проходя мимо стражника, охраняющего ворота, я вежливо попрощался, назвал себя и сунул ему в руку монету с положенной платой.

— Это ваш сын? — спросил тот, указывая на едущего за мной спутника.

— Нет, это мой племянник.

— А эта женщина?

— Это его жена, — сказал Хабиб.

— Проезжайте!

Моя жена?

Я промолчал, я даже не рискнул бросить взгляд назад, чтобы не выдать своего удивления. Малейшая заминка перед оттоманским стражником, малейшее колебание, неуверенность — и все мы можем оказаться в тюрьме.

Моя жена?

Я предпочел сначала отъехать на достаточное расстояние от заставы и от солдат, продолжая смотреть прямо перед собой. И лишь потом я обернулся.

Это была Марта.

«Вдова».

Облаченная в черное, она улыбалась.

Нет-нет, уверяю вас, я совсем ничего не знал до этого самого момента, ничего не подозревал. Должен признать, что это устроил Хабиб. У него, так часто использовавшего проказы и шалости, чтобы очаровывать мужчин и женщин, в эти последние дни не вырвалось ни одной многозначительной ухмылки, ни одного двусмысленного слова. Казалось, он, так же как и я, оскорблен публичными обвинениями Расми. Некоторые из них были не так уж беспочвенны, как я теперь понимаю.

Полагаю, позже мой племянник расскажет мне, как это все устроилось. А впрочем, к чему? О главном я и так догадываюсь. Догадываюсь, почему он странным образом оказался заодно с братом, когда склонял меня к путешествию в Константинополь. Представляю, как он поспешил предупредить «вдову», которая, наверное, почувствовала, что представившийся случай благоприятен для побега. Она, вероятно, выехала из Джибле, потом переночевала в Триполи у какой-нибудь двоюродной сестры или в монастыре. Все это и так понятно, мне даже не нужны его признания. Только сейчас, сопоставив факты, я увидел картину целиком.

Что теперь делать? До конца дня я так и ехал, не оборачиваясь и не произнося ни слова. Мое недовольство ничего не решает, я знаю. Но по меньшей мере я не желаю отказываться от влияния на моих родственников, не желаю терять достоинство, я не могу вести себя так, словно моим доверием не злоупотребили.

Досадно, что натура моя отходчива и благодушна, я всегда готов прощать. Весь этот день мне приходилось делать над собой усилие, чтобы не отказаться от выбранного мной поведения. Мне надо продержаться еще день или два; но почему я должен мучиться из-за этого больше, чем те, кого я хочу наказать?

Они ехали за мной вчетвером, приглушенно переговариваясь и не решаясь повысить голос. Тем лучше.

В деревне портного, 27 августа.

Сегодня к нам присоединился еще один неожиданный спутник. Но на этот раз — достойный человек.

Накануне мы провели отвратительную ночь. Я знал одну придорожную гостиницу, но не был там уже довольно давно. А может, я заезжал туда в другое время, более благоприятное, и не сохранил воспоминаний о тучах мошкары, об этих потрескавшихся заплесневелых стенах, по которым текли потоки затхлой воды… Всю ночь я боролся с назойливыми насекомыми, всю ночь над моим ухом раздавался угрожающий надоедливый писк.

К утру, когда надо было отправляться в путь, я чувствовал себя совершенно разбитым. А потом несколько раз засыпал белым днем, сидя верхом на лошади, и чуть было не свалился; к счастью, Хатем ехал совсем рядом и время от времени меня поддерживал. Все же он славный малый, и как раз на него я меньше всего сержусь.

К полудню, когда мы проехали уже добрых пять часов и я начал выискивать взглядом какой-нибудь тенистый уголок, чтобы пообедать, наша дорога внезапно оказалась перегорожена толстенной раскидистой веткой. Мы легко могли бы откинуть или объехать ее, но я остановился в нерешительности. В том, как она лежала — прямо посреди дороги, было что-то странное.

Я изучал взглядом окрестности, пытаясь понять, откуда она взялась, когда Бумех прошептал мне на ухо, что лучше бы свернуть на ту тропинку, что спускалась под уклон справа от нас, а потом вернуться на главную дорогу, подальше от этого места.

«Если ветер, — сказал он, — отломил эту ветку от дерева и бросил ее на нашем пути, это может быть только предупреждением Небес, и глупо было бы нам не остеречься».

Я побранил его за суеверие, но последовал его совету. Правда, пока он мне это говорил, я заметил справа от нас, чуть дальше от той самой тропинки, по которой он уговаривал меня поехать, рощицу, показавшуюся мне подходящей. И хотя так далеко за этой густой зеленью нельзя было ничего разглядеть, я вроде бы услышал журчание источника, а я уже проголодался.

Выбравшись на эту тропинку, мы увидели каких-то людей, быстро удалявшихся от нас; их было, кажется, трое или четверо. Я подумал, что им, вероятно, пришла в голову та же мысль, что и нам, — сойти с дороги и перекусить в теньке; но они скакали с бешеной скоростью, нахлестывая коней, как будто за ними кто-то гнался. Когда мы добрались до рощицы, они уже исчезли за горизонтом. Хатем завопил первым:

— Разбойники! Это разбойники!

В тени орехового дерева валялся какой-то человек, он был раздет и выглядел как мертвец. Мы окликнули его издали, как только заметили, но он не шевельнулся. Уже можно было разглядеть, что его лоб и борода измазаны кровью. Я перекрестился. Но когда Марта крикнула: «Боже мой! Он умер!» — тот человек выпрямился, успокоенный раздавшимся женским голосом, и постарался руками прикрыть свою наготу. До этого он боялся, признался он, как бы те, кто напал на него, не вернулись обратно, чтобы его прикончить.