Страстная неделя - Арагон Луи - Страница 7

Удивительное дело, но погода начала по-настоящему разгуливаться. Хотя над Парижем все ещё клубились чёрные тучи-их пригнал с востока ветер, — будто мало нам грозных туч, идущих с юга. Какой-то водонос остановился у фонтана Гайон, утёр потный лоб, точно в самый разгар жаркого лета. Кожаный картуз, грязный фартук; полные ведра с коромыслом поставил перед собой. Он молча глядел на гарцевавшего мушкетёра ничего не выражающим взглядом. Берлина, запряжённая четвёркой лошадей, неожиданно выкатила из ворот особняка на улице Нев-СентОгюстен-к крыше были приторочены какие-то пожитки, баулы, тюфяки; экипаж круто свернул на перекрёстке, и водоносу пришлось посторониться. Видя, что и карета и мушкетёр держат путь на запад, мчатся навстречу буре, водонос ухмыльнулся и крикнул им вслед:

— Нс туда едете! Кобленц-то, он в другой стороне!

Дом номер восемь по улице Мишодьер, построенный в минувшем веке на месте бывшей гостиницы «У двух мостов», был разделён на отдельные квартиры, и до 1813 года господин Жерико снимал здесь весь бельэтаж-квартиру в глубине двора и оба крыла, где жил некогда господин д'Арменонвиль. Хотя бельэтаж, где скончалась в 1801 году супруга господина Жерико, его Луиза, был достаточно просторен, отцу Теодора он казался одинокой холостяцкой квартирой. Объяснялось это тем, что большую часть времени господин Жерико прожил здесь один, без сына, отданного в пансион. А с тех пор, как домой вернулся Теодор, совсем, по-видимому, помешавшийся на живописи, две комнаты пришлось отвести для его занятий; да ещё когда этому желторотому юнцу припала охота писать свои махины, он взял и нанял себе помещение на бульваре Монмартр-комнату за лавкой… было это как раз в то время, когда генералов Мале и Лагори расстреляли у стены Гренельской казармы. Между прочим, Лагори в возрасте Теодора тоже служил в мушкетёрах… А кстати, в их доме на улице Мишодьер почти все комнаты были парадные.

Проехав дом, Теодор повернул обратно, осадил коня и заглянул во двор поверх высокой арки ворот. С седла он мог видеть лишь каменные наличники окон жёлтой гостиной. Кто-то живёт здесь теперь? Как-то выглядит их жёлтая гостиная, высокая комната с внутренними ставнями? Во времена Жерико там были белые панели, тяжёлая мебель грушевого и красного дерева. Вытянутая в длину гостиная соединяла оба крыла и выходила окнами во двор и в глубину сада. Теодор представил себе, как за оконными стёклами клонятся деревья, идущие к северу до самого бульвара, и вспомнил, что в это время года их корявые чёрные пальцы особенно чётко вырисовываются на фоне белесого неба. В южном крыле имелось два этажа… и окно комнаты Тео, куда взбирались по внутренней лестнице, выходило на конюшни дома номер четыре. Обогнув дом номер шесть, они вплотную подходили к дому Жерико. Раздвинув голубые занавески, Тео мог видеть из окна своей комнаты денник, смотрел, как конюхи убирают навоз, как выводят коней и как, очутившись во дворе, кони вздымаются на дыбы. Правда, была видна лишь часть картины, потому что кусок двора заслонял дом номер шестьособняк Лонгвилей.

Возможно, то обстоятельство, что сын за неимением настоящей мастерской уходил из дому рисовать, и побудило господина Жоржа Жерико принять некое решение. Было это как раз в те дни, когда французы жили под гнётом мрачных слухов о неудачном походе в Россию, а незадолго перед этим были расстреляны Мале и Лагори. Тео возвращался после верховой езды только к самому обеду, вваливался в комнаты, как был, в сапогах, потный, едва успев вымыть руки и пригладить непокорные кудри. Вечно этот мальчишка наследит на ковре.

— Мадемуазель Мелани, снимите с мальчика сапоги. Садись, голубчик, садись поудобнее…

Мадемуазель Мелани жила у Жерико в экономках, и, без сомнения, это при её благосклонном участии хозяин избежал хлопот, связанных с вступлением во второй брак. В 1813 году ей стукнуло сорок: только она и вносила нотку серьёзности и представляла религиозное начало в семействе господина Жерико-степенная и внушительная, в длинном чёрном платье с высокой талией, спадавшем тяжёлыми негнущимися складками до самого пола, с большим гофрированным воротником, белыми манжетками, в крохотном кружевном чепчике на гладко прилизанных волосах, разделённых прямым пробором.

Теодор не удержался: ударом шенкеля он повернул Трика во двор. Здесь воспоминания его ожили, стали чётче, яснее. Прошло ведь только два года, а казалось-прошла целая жизнь. Как прекрасно расположил зодчий по фасаду оконные проёмы…

Ему припомнился один тогдашний разговор с отцом. Вообщето сыновья обычно плохо знают своих отцов. Мог ли вообразить тогда Теодор, что если его престарелый родитель усаживал сына именно в их большое кресло, а не в какое-нибудь другое, то лишь потому, что в таком ракурсе ему, старику, был одновременно виден и этот красивый малый (господин Жерико-старший до сих пор не переставал удивляться, как это он произвёл на свет божий такого молодца), и портрет Луизы, кисти Буайи, его покойной Луизы, у которой были такие же огромные мечтательные глаза, как у сына, и которая скончалась в 1801 году вот здесь, в соседней комнате. Отец был бы весьма не прочь узнать о сыне что-нибудь сверх того, что сообщал о себе он сам. У такого красавца наверняка есть что порассказать… но на сей счёт Тео молчал как убитый.

Тогдашний их разговор… Начать с того, что разглагольствовал только Жерико-старший. Он стоял перед сыном в своём обычном костюме красновато-бурого цвета, откинув голову, как будто желая прибавить себе росту (отец был ниже Тео), подбородок он уткнул в высокий белый галстук, длинный нос-единственное, что унаследовал от него сын, — делал его похожим на этакого испанца, обширную лысину прикрывала лишь прядь волос, спущенная на лоб, — старик, к всеобщему удивлению, отказывался носить парик.

— В смутные времена, ты понимаешь, сынок, что я подразумеваю под смутными временами, а? Так вот, в смутные времена деньги имеют тенденцию прятаться… И отсюда логически вытекает, что тот, кто имеет спешную нужду-понятно? — безотлагательную нужду, говорю я, не находит наличных, вот именно наличных. Попробуйте сбудьте что-нибудь. Но безотлагательные потребности от этого не перестают существовать…

— И даже становятся ещё более безотлагательными, — прервал отца Тео.

— Более безотлагательными. А? Что? Смеяться ты надо мной вздумал? Да-да, становятся ещё более безотлагательными… то, что предлагалось без всякой надежды на сбыт, теперь предлагается по более дешёвой цене. Однако и это никого не устраивает.

Тогда вновь снижают цену. И вот тут-то и кроется разница между теми, кто понимает современней мир, и теми, которые его не понимают… разница…

Теодор, Теодор 1815 года потихоньку рассмеялся, вспомнив родительские наставления. Он круто повернул коня и поскакал по улице Мишидьер, по направлению к бульварам. Снова зарядил дождь, хотя в небе по-прежнему переливалась радуга. Сейчас уже ничему нельзя было больше верить.

На углу улицы, выходившей на бульвар, помещались Китайские бани и та самая кофейня, о которой с дрожью в голосе отец Жерико поведал сыну как о месте сборища участников Заговора Равных. Ничего не поделаешь: этим вербным воскресеньем все наталкивало Теодора на мысль о заговорах, о военных переворотах… «Сторонники Бабёфа, приходившие сюда послушать песни, в один прекрасный день на Гренельском плацу, откуда я как раз еду… Как повернулась бы судьба мира. если бы Заговор Равных удался? Если бы к власти пришли люди вроде отца Робера Дьёдонне? Бонапарт не стал бы Наполеоном, если бы войска, взбунтовавшиеся в Гренельской казарме… не было бы побед и славы, не было бы стольких смертей». С каким наслаждением Теодор принял бы ванну сейчас, вот гут, в банях. Но по случаю воскресенья бани закрыты. Все закрыто по случаю воскресенья.

Теодор про себя чертыхнулся по адресу попон.

— Те самые люди, которые, припрятывая свои экю, способствовали иссяканию наличности, — говорил тогда отец, — и привели к понижению биржевого курса, они упорствуют и упускают, видишь ли, свой единственный шанс, в то время как другие, обладающие более тонким чутьём, более ясно разбирающиеся во всем этом механизме, понимают, что цены, столь смехотворно низкие, долго не удержатся, и, как только подвернётся случай.