Прилив - Льювеллин Сэм - Страница 13

— Почему бы нам не пойти под парусами?

— Мало ветра, — сказал я. Ветер был, но совсем слабый. Проход между пилонами «Святой Николай» и «Цепь» узок. Под парусом каждому требуется знать свое дело.

— Но сейчас нет прилива, — сказала Бьянка. — Мы прекрасно справимся.

Она заправила свои черные волосы под красную, в пятнах соли бейсбольную кепочку. Чувствовалось, что жест это привычный, машинальный.

— Вы плавали прежде? — поинтересовался я.

— Немного.

Бьянка стояла, опершись на гик, руки — в карманах, глаза сощурены от солнечных бликов на воде. И я осознал, что где-то видел ее прежде. Я сел. Кровь бросилась мне в лицо.

— Вы — Бьянка Дафи?

— Некогда была ею.

Бьянка Дафи слыла морской Жанной д'Арк. В течение пяти лет она всех затыкала за пояс в гонках на шверботах «Олимпик», в регатах многокорпусных судов и даже в Кубке Капитанов. Я не читаю морских журналов, но и мне приходилось видеть ее фотографию на обложке одного из них. Бьянка быстро приобрела репутацию опасного противника, предпочитающего плавание в одиночку. А в один прекрасный день она внезапно покинула свою яхту и как в воду канула.

— Мы пойдем под парусами, — сказал я.

Паруса поднимали постепенно. Бьянка несколько раз крутанула валик кливера, и мы проскользнули между башнями в воронку открытой воды.

Вне канала бриз дул устойчиво. Мы подняли все паруса, что были на «Аркансьеле». В кильватере пузырилась и булькала грязная вода моря. Мимо проносились красные тупоконечные буи.

— Славно! — воскликнула Бьянка. Лицо ее утратило свою сдержанность, взгляд с искренним интересом скользил по яхте.

Я уже начал испытывать неодолимое желание возгордиться. «Арк» был моим детищем. Я даже позабыл, что судно это — собственность несостоятельного должника, что оно потерпело крушение и осталось на плаву лишь благодаря деревянной затычке. Яхта имела отличный корпус и продуктивное парусное вооружение. Она неслась как поезд.

— Смотрите! — крикнула Бьянка, указывая направление рукой.

Там, где солнце опускалось над расплавленной линией горизонта к южной оконечности острова Ре, кренились паруса какого-то судна.

— Порулите пока, — сказал я.

Бьянка стала к штурвалу. Я же направил на паруса свой бинокль.

Это был кеч, восьмидесятифутовый монстр, несущий паруса размером с площадку для лаун-тенниса, которые управлялись лебедками такими крупными, что могли бы состязаться со слонами в перетягивании каната. На большой белой палубе, словно муравьи, скучились люди. Кеч имел внушительный гоночный вид, но свод капитанского мостика и рекламные плакаты свидетельствовали, что кто-то превратил его в судно для морских путешествий. Это резало глаз: забава богатого человека.

На кече заметили наше приближение. Им был виден наш высокий и узкий грот и большой парус «Генуя» над шестидесятифутовым корпусом, слишком широким и слишком приземистым, чтобы использоваться просто для морских путешествий. Наверное, они заметили и то, что в кокпите — лишь две маленькие фигурки вместо множества людей, чего можно было бы ожидать на яхте размеров «Аркансьеля». Рябь пробегала по его парусам, когда они обезветривались на волне при килевой качке.

Повинуясь воле Бьянки, «Аркансьель» на всех парусах летел на кеч. От порывов ветра море потемнело до темно-синего цвета. Мачта «Арка» кренилась, как мак в ниве, струя кильватерной воды со свистом вырывалась из-под радующего глаз кормового изгиба корпуса.

— Я приближусь к нему, — спокойно по-английски сказала Бьянка.

«Аркансьель» шел строго по ветру, левым галсом. Кеч — в крутой бейдевинд, правым галсом, нарезая из синих волн под своим носом тонкие ломтики белоснежной воды; его экипаж стоял вдоль поручней, словно молодые деревца на утесе. Любому, кто не знал «Аркансьель» так же хорошо, как я, показалось бы, что мы идем курсом, ведущим к неминуемому столкновению с кечем.

Если бы я стоял за штурвалом, то знал бы, как проскочить под самым его носом: «Бьянка не отважится на это», — подумал я. Да и сам бы я не посмел, если бы впервые управлял чужим судном.

Я сдернул «геную» и взглянул на Бьянку. Она, развалясь, сидела в кокпите, рука ее слегка касалась спиц штурвала. Глаза скрывались под длинным козырьком бейсбольной кепочки, из-под которой выскользнули и теперь развевались на ветру несколько завитков волос. Нервозность оставила Бьянку. Она казалась расслабленной, как спящая кошка. Впереди справа по борту, глубоко ныряя в волны, уверенно держал курс по ветру расписанный в темно-красную полоску корпус кеча.

— Смените курс, когда пожелаете, — сказал я.

Кеч находился уже в сотне ярдов от «Аркансьеля». Кто-то окликал нас. «Эй! Справа по борту!» — кричали они, утверждая тем самым, что идут верным курсом.

Бьянка не меняла направления.

Кеч представлял собой сорокатонный клинок из твердых, как сталь, сплавов, несущийся со скоростью не менее пятнадцати миль в час.

Я уже слышал щелканье лебедки на его палубе, крик чайки, рев воды под его носом.

Бьянка не меняла направления.

«Аркансьель» скользил, не отклоняясь от курса, выверенно, оставляя за собой чистейшую зыбь кильватера. Теперь уже кричал весь экипаж кеча. Мы находились всего лишь в десяти ярдах от него. В пяти. Я, казалось, ощутил запах цинковой меди на носу человека, стоявшего в носовой части палубы. Я увидел, как он повернулся, побежал назад, к мачте, и схватил фал[13]. И тут между ним и мной возник красный нос кеча и его капитанский мостик из нержавеющей стали.

Мы промчались в каких-то четырех футах под его носом.

— Смена курса, — объявила Бьянка и повернула штурвал. Гик заскрипел. Я заскрежетал лебедкой «генуи». Мы находились против ветра в десяти ярдах впереди носа кеча, его паруса бились в бурных вихрях воздуха, несущегося от наших парусов, а человек в носовой части палубы крепко ругался. Я вдруг осознал, что последний раз вздохнул с минуту назад.

Бьянка, сбрасывая напряжение, выругалась через плечо в ответ, словно дала очередь из пулемета. Затем она сбавила ход, привела судно к ветру и юркнула под широкую корму «Аркансьеля». Экипаж кеча наблюдал за нашими перемещениями. У них были черные от загара лица, смазанные белой цинковой мазью от солнечных ожогов. Темно-синие шорты — безупречно отутюжены, форменные, словно для игры в поло, рубашки — темно-красного цвета, дабы гармонировать с окраской корпуса судна, — имели слева, в области сердца, белую надпись: «Уайт Уинг».

Один из мужчин не был в униформе. Постарше остальных, с наметившимся вторым подбородком, он сосал сигару. Яркая спортивная куртка и белые брюки явно были призваны отметить владельца судна. Глаза его смотрели не столько неприязненно, сколько явно враждебно. Они сосредоточились на Бьянке. Та засмеялась чересчур громко, обняла меня рукой за плечи и поцеловала в щеку, не спуская глаз с человека с сигарой.

Паруса «Уайт Уинг» отступили назад. Когда мы проплывали под носом кеча, я рассмотрел их. Они были в образцовом порядке.

Бьянка не сделала попытки сбавить скорость. Если бы мы соревновались, это можно было бы понять. Но мы не состязались. «Уайт Уинг» мог разрезать нас пополам и тем заслуженно покарать подобную дерзость.

— Вам знакома эта яхта? — спросил я.

Бьянка улыбнулась загадочной улыбкой победительницы.

— Нет.

Она лгала.

— Румпель под ветром, — объявила Бьянка и направила «Аркансьель» к берегу.

Глава 6

Верфь «Альберт» в порту «Минимес» размещалась на обширной цементной площадке вдоль морского побережья на подступах к Старому порту. Там же находились аквариум для туристов, набор яхтенных брокеражей для мечтателей и множество верфей, лавочек и страховых бюро для серьезных яхтсменов. Верфь «Альберт» была самой солидном из всех. Она представляла собой неряшливый эллинг в верхней части слипа, расположенный за сетчатой оградой. Внутри эллинг был полон обычных стонов сандалового дерева, зловония резины, но выглядел поразительно опрятно, что является отличительной приметой серьезного мастера.