Кровавый удар - Льювеллин Сэм - Страница 6

— Тогда вы и расспросите об этом его самого, — бросил Дикки, уже не скрывая своего раздражения.

— Расспрошу. Непременно, — с иронией пообещал Снейп.

Я знал, что Дикки злится не на Снейпа, задававшего неприятные вопросы. Дикки ненавидел каждого, кто мог бы встать между ним и его покровителями. Больше всего на свете он боялся потерять поддержку кабинета министров — это немедленно привело бы к уменьшению финансовой помощи. Дикки злился на мертвого матроса, и на Мэри, нализавшуюся вдрызг, и на Билла Тиррелла... Особенно на Билла Тиррелла, из-за которого он оказался замешанным в скандальное дело.

Опять шел дождь. Дикки шлепал впереди меня по лужам, не разбирая дороги. Толпа журналистов преследовала нас, суя под нос диктофоны и забрасывая вопросами.

— Снимайтесь с якоря, как только начнется отлив! — отчеканил Уилсон. — Идите к себе и не разговаривайте ни с кем! — Он командовал мной спокойно и повелительно. Мне было ясно, чего он хочет: отправить Тиррелла в море, чтобы освободить пространство для маневра.

Маневры были его специальностью. Моей специальностью прежде было задавать вопросы, в том числе и неприятные.

— Мне необходимо побывать на "Союзе", — заявил я, не собираясь отступать.

Дикки посмотрел на меня своими сапфировыми глазами, что-то прикидывая в уме. Потом бросил:

— Если считаете нужным!

Когда я поднялся на "Лисицу", на палубе никого не было, только Пит возился с вантами на корме. Я направился на поиски команды. В носовом кубрике было темно. Темная вода, перемешанная с песком, плескалась у иллюминатора.

Мэри, наклонившись над своей койкой, складывала одежду в сумку. Я спросил:

— Что за сборы?

— Я ухожу, — ответила она. Куда-то подевался ее морской загар. Лицо опять сделалось мертвенно-бледным.

Родители Мэри снимали маленькую квартирку в Ливерпуле. Они постоянно скандалили, отец зверски избивал мать. В четырнадцать лет Мэри ушла из дому и бросила школу, сманив за собой нескольких школьных приятелей. Вначале они просто бездельничали. Потом ими завладело пристрастие к наркотикам. Учителя Мэри считали, что при ее способностях она могла бы учиться в университете. Вместо этого она предстала перед судом за проституцию и участие в нападении с целью ограбления. На "Лисицу" Мэри попала прошлым летом прямиком из тюрьмы. Подружившись с моим экипажем, она стала посещать колледж, готовящий учителей. Все на "Лисице" очень любили и слушались ее. Она и Дин были лидерами. Мэри и Дин — счастливая страница моего старого парусника. До прошлой ночи.

— Куда уходишь? — спросил я.

Она забрала за ухо прядь волос и пожала плечами.

— Не знаю.

— Нам нужна твоя помощь. Мы сегодня снимаемся.

Мэри посмотрела мне прямо в глаза. В ее взгляде было что-то, чего я никогда прежде у нее не замечал. Тот же немой упрек, что и в глазах детей, которых я встречал в секторе Газа. Они ненавидели вас не потому, что вы — это вы, а потому, что просто не видели ничего, кроме обид и оскорблений.

Я сказал:

— Прошлой ночью нам не повезло. Но это не страшно. Мы выплывем.

Она улыбнулась улыбкой, свойственной ей одной, и сжала мою руку. Ее рука была холодна как лед.

Я велел ей распаковать вещи и ушел в свою каюту. Было половина одиннадцатого, и мой желудок требовал завтрака. Я съел четыре вареных яйца и полбатона хлеба. Когда я доедал последнее яйцо, в кают-компанию заявился Отто Кэмпбелл в голубой спортивной куртке и белой рубашке. Все это выглядело очень по-морскому.

— Собираешься на берег? — полюбопытствовал он.

— Дикки не велел, — ответил я.

В прошлом Отто имел дело со многими важными людьми и хорошо изучил их повадки.

— Как бы ты поступил на моем месте? — спросил я его.

Отто ухмыльнулся:

— Ушел бы в море. Отправился бы в кругосветное плавание. Предоставил бы Дикки самому выпутываться из этой истории. Уж он-то выпутается.

— Но будет следствие, — заметил я.

Отто пожал плечами:

— Произошел несчастный случай. Вот и все.

Это была чистая правда.

— Что сказал Невилл Глейзбрук?

— В кабинете министров, по-видимому, полетят головы. Возня вокруг трупа, возможно, скажется на отношениях в правительстве. — Он помолчал. — Ты знаешь, что этот русский побывал на "Вильме"?

Я уставился на Кэмпбелла.

— Его видел кое-кто из членов экипажа. Вдрызг пьяного.

Я спросил:

— В котором часу он ушел?

— Пришел на борт где-то около десяти, — ответил он. — Ушел примерно в одиннадцать пятнадцать. По словам экипажа.

— Ты уверен? — переспросил я. Моя "Лисица" встала на якорь в одиннадцать тридцать.

— Так говорят те, кто его видел. Должно быть, это правда...

Итак, "Лисица" бросила якорь примерно через пятнадцать минут после того, как русский ушел с "Вильмы". Куда? В воду? Допустим, Мэри врала, и "Лисица" все же задела лодку. Возможно, так и было.

— Уходя с "Вильмы", русский сказал, что будет любоваться лунной дорожкой и ждать свою девушку.

— Девушку? — переспросил я.

— Да, так мне рассказали...

Когда Отто ушел, я сел в лодку и поплыл вокруг "Вильмы". Это была большая, широкая шхуна. Подростки из ее команды сидели в кубрике и играли в карты.

— Кто там? — крикнул вахтенный.

Ответа он, разумеется, не услышал.

Я подплыл к берегу, сошел на причал и направился к белым сходням "Союза". Моряки в синей военно-морской форме пропустили меня, отдав честь. Форма была та же, что и на вытащенном мной утопленнике.

Я познакомился с капитаном Петровым в Амстердаме. Теперь матрос провел меня к нему в отделанную деревом каюту. Когда я вошел, капитан Петров, наблюдавший до этого за струйками дождя, катившимися по стеклу иллюминатора, быстро повернулся ко мне. Суровое, отшлифованное морскими ветрами лицо, тонкая полоска сжатых губ. В пепельнице тлела папироса.

— Кофе, — сказал он, не глядя на матроса, стоящего за моей спиной. — Садитесь, мистер Тиррелл.

Я опустился в зеленое мягкое кресло. Он сел возле стола напротив меня.

— Я пришел, чтобы выразить мое глубокое сожаление в связи со смертью вашего моряка...

— Ребейна, — сказал капитан. На его суровом лице глаза казались удивительно живыми и теплыми. — Большое несчастье.

Я продолжал:

— Мы причаливали в темноте.

Он кивнул. Этому старому морскому волку ничего не надо было объяснять.

— Мой вахтенный докладывал мне, что там была на воде какая-то лодка.

— На воде?

— Да, на воде.

На его лице отразились некоторые сомнения. Указательный и средний пальцы его больших рук, торчавших из безукоризненно белых манжет, пожелтели от никотина. Мне было трудно представить, о чем думал сейчас этот человек из загадочной страны, под командой которого находились две сотни моряков. Кажется, его не особенно заинтересовало мое сообщение. Один из моряков погиб, и он не знает, когда будет возвращено тело. А остальное — дело английской полиции.

— Ребейн и раньше брал без разрешения шлюпку и удирал куда-нибудь в бар... Он любил такие места. Мы не могли уследить за ним. У нас, как говорят, не было ни времени, ни желания. — Он загасил окурок и тут же закурил новую папиросу, пуская дым над чашкой. -

Он глупо поступил, поплыв ночью на шлюпке. Просто дурак. Ему было всего двадцать. Один из этих неугомонных эстонцев, помешанных на политике. Странный парень. Да что там говорить! Теперь он мертв, а у нас — масса проблем.

Кофе был выпит. Говорить стало не о чем. Я поднялся.

— Передайте, пожалуйста, мои соболезнования его родным.

— Наверное, у вас тоже будут неприятности из-за этого случая.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел.

Как только я спустился с трапа, торчавшие на причале репортеры, одетые из-за дождя в куртки с капюшонами, накинулись на меня. Я наклонил голову и стал проталкиваться через толпу своих бывших коллег. Они погнались за мной, засыпая вопросами.